Сильно похолодало. Дул северный ледяной ветер, угрюмо шумел лес, зябко дрожали длинные ветви сосен. Просеки побелели от снега.

Шукшин, прижимаясь к гладкому стволу дерева, с тревогой думал: «Успел ли взвод Марченко вернуться? Предупредили бельгийцы Базунова или нет? Лучше бы он увел людей в деревни… Нет, наверное, остались в лесу… Фашисты теперь начнут облавы! Чем дальше, тем будет труднее… Хоть бы один пулемет, хоть бы сотню гранат… И холод проклятый. Люди раздеты, одно пальто на двоих, плохо с обувью. И с питанием не лучше… Неделями без горячей пиши. Трудно ребятам, трудно…»

Трефилов вернулся в полночь. С ним была Гертруда.

— В селе немцев нет, дорога к каналу свободна. Но долго оставаться здесь нельзя. Утром могут оцепить и этот лес.

— Что же ты предлагаешь, Виталий?

— Надо уходить в Мазайк. В городе сейчас безопасней.

— А Резенков? Он же идти не в состоянии, рана открылась…

— Резенкова оставим в Опповене. И еще троих можно. Гертруда спрячет.

Шукшин согласился. Небольшую группу партизан Гертруда повела к деревне. Остальные пошли опушкой леса к каналу.

И вот Шукшин снова у небольшого каменного дома на окраине Мазайка. Как и в перзый раз, он пришел сюда с Петром Новоженовым. Трефилов и Чалов идут где-то следом. Остальные укроются в других домах.

Условный стук в окно, и дверь открылась. На пороге Елена.

— О, Констан! Вы вернулись… Идите же скорее в дом, такой холод!

— Вот и опять у тебя гости, Мать! — проговорил Шукшин, входя в знакомую комнату, пахнущую теплом и печеным хлебом.

— Разве вы гости, Констан? Вы родные люди… А Питер как изменился! Ты стал настоящим мужчиной, Питер…

Елена подала им есть, а сама села в сторонке, сложив на груди натруженные руки и глядя на «сыновей» мягким материнским взглядом.

В дом Елены пришел Трис. С ним был незнакомый русским бельгиец, по виду художник или артист. Он был одет изысканно и вместе с тем с какой-то небрежностью. Свободное коричневое пальто застегнуто на одну пуговицу, светлая шляпа сдвинута набок, яркий галстук небрежно повязан большим узлом.

«Как он похож на Жульяна Макенбека!»— подумал Шукшин, взглянув на бельгийца. Нет, у этого бельгийца совсем другое лицо, лицо интеллигента. И ростом он меньше Жульяна. Но этот смелый, твердый взгляд… Так смотрел Жульян.

Трис, пропуская незнакомца вперед, сказал: — Это Силиве. Наш партизанский комендант! Прислан вместо Жульяна.

Силиве поздоровался с русскими, сняв с плеча кожаную сумку, бросил на стол. Раздался характерный металлический звон.

— Патроны? — спросил Трефилов.

— Патроны, — ответил Силиве, снимая пальто и вешая его на спинку стула. — Весь запас боеприпасов с собой вожу. Влезешь в драку, так домой ехать некогда. — Силиве прошелся по комнате, зябко потирая руки. Бельгиец был отлично сложен и крепок.

— Командование партизан велело передать вам, товарищ Констан, что оно знает о вашем отряде и высоко ценит действия русских. Здесь, в провинции Лимбург, о вас рассказывают настоящие легенды…

— Вот именно — легенды! — недовольно проговорил Трефилов, протягивая Силиве сигареты. — Мы не провели ни одной настоящей операции. Оружия нет. Какое это оружие! — Трефилов хлопнул себя по боку, где был спрятан пистолет. — Не бьем немцев, а щиплем. Ущипнем и в кусты…

Силиве подробно расспросил об отряде, его организации, вооружении, о проведенных операциях.

— Выходит, прибедняешься, товарищ комиссар! — проговорил он с улыбкой и сел рядом с Шукшиным. — Немцы не зря так напуганы действиями русских партизан. По нашим сведениям, сюда перебрасывается крупная немецкая часть.

— Это неплохо, — ответил Шукшин. — Наша задача в том и состоит, чтобы сковывать силы врага, заставить немцев держать в Бельгии больше войск. Раздобыть бы нам оружие! Здесь, товарищ Силиве, можно создать русское партизанское соединение, бригаду, дивизию! Дайте нам оружие, мы освободим все лагеря!

— Оружие… Мало у нас его, товарищ Констан, очень мало. Разве мы не дали бы его вам? — Силиве задумался. — Товарищ Констан, в районе города Пеера действует значительная группа русских. — Силиве достал из кармана небольшую карту. — Вот здесь. Это тоже в провинции Лимбург… Вы знаете об этой группе?

— Нет, не знаю. Кто командует ею?

— Ян Бос. Это бельгийцы его так зовут. Имя этого парня Иван Дядькин.

— Дядькин?! — воскликнул Шукшин. — Я слышал о Дядькине… Вы встречались с ним?

— Нет, но я разговаривал с комендантом их района. Он говорит, что Ян Бос — отчаянный парень. Отряд его дерется здорово.

— Когда мы с ним можем встретиться? — нетерпеливо спросил Трефилов. — Пеер не так далеко, можно быстро туда добраться.

— Надо немножко подождать. Пусть сначала туда поедет Жеф, разведает.

К Дядькину Шукшин послал старшего политрука Маринова. Надо было хорошо присмотреться к отряду Яна Боса. Особенно Шукшина интересовал командир. По рассказам бельгийцев, он представлялся ему ухарем, сорвиголовой. Захочет ли этот Дядькин объединить отряды, войти под чье-то командование, подчиниться жесткой дисциплине?

До Пеера Маринов и Жеф добирались на велосипедах. Ехать было трудно: все время дул резкий встречный ветер, шоссе обледенело. К тому же Маринов не был хорошим велосипедистом.

За два дня путешествия, к большому удивлению партизан, их ни разу не остановили патрули. Дежурившие на мостах жандармы и солдаты почтительно посматривали на представительного, хорошо одетого мужчину средних лет, неторопливо проезжавшего мимо них в сопровождении молодого человека. Они принимали Маринова за какую-то важную особу.

— Григорий, с тобой хорошо ездить. Ты — настоящий бельгийский доктор! — говорил Жеф дорогой. — Может быть, ты на самом деле доктор? А? Ты, Григорий, не из простых людей, я слышал. Из самых простых, Жеф, — Маринов усмехнулся. — Отец мой был бедным, необразованным человеком, всю свою жизнь батрачил. Так и умер в батраках. Сам я тоже побывал в батраках…

— В батраках? — переспросил Жеф, недоверчиво посматривая на Маринова.

— Да, в батраках… Есть на Волге такое село — Инясево. Хорошее село!.. Вот в этом Инясеве я и вырос. Жизнь моя нелегкой была. Отец умер рано, мать осталась с четырьмя ребятишками, один другого меньше. Я самый старший был. Что делать, как жить? Пошел я в пастухи, а потом, когда немного подрос, в батраки к кулаку нанялся. По-вашему — к богатому бауэру, фермеру… Но тогда у нас уже установилась Советская власть. А при Советской власти, Жеф, человек не пропадет. Учиться меня направили. Окончил курсы, рабфак… Что такое рабфак? Как бы тебе это объяснить… В общем, что-то вроде подготовительной школы. Специально для рабочих и крестьян, чтобы они дальше учиться могли. Понимаешь? Поучился, а этом самом рабфаке и дальше пошел. Университет окончил, директором школы стал…

Жеф внимательно слушал его, морща лоб и не то удивленно, не то с сомнением поводя головой. Он уже многое знал о жизни Советской России, но представить, как батрак, не имевший ни гроша в кармане, мог стать образованным человеком, — ему было трудно.

Миновав Пеер, партизаны прибыли в деревню Марлоо. Жеф привел Маринова к зажиточному крестьянину Джеку Сурсу — его новый, из светлого кирпича дом стоял в центре села.

Хозяин чистил под навесом вороную лошадь, сердито покрикивая на нее: конь не стоял на месте, нетерпеливо перебирал ногами.

Увидев гостей, хозяин повесил на гвоздь скребок и неторопливо пошел навстречу. Это был коренастый, широкоплечий человек средних лет. Маленькие темные глаза его смотрели неприветливо.

Жеф дружески поздоровался с хозяином.

— Джек, это тот самый товарищ, который должен повидаться с Яном Босом.

— Тот самый? — Джек не то с любопытством, не то с недоверием посмотрел на Маринова. Этот человек не походил на молодых русских ребят, что живут в соседних лесах.

— Вам нужен Ян? Он вас ждет. Идемте в дом.