Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

На бережку морском,

Сидел старик Гораций

И чистил нос песком.

...Моему бывшему соученику, очевидно, хотелось похвалиться офицерскими погонами. В одном я был уверен: Глушак не мог знать о моей принадлежности к большевистскому подполью. Я охотно принял приглашение присесть к столику. Первым делом положил перед собой, придвинув поближе к офицеру, дамские ботики. В них хранились литографические оттиски листовок. Скрепя сердце, слушал наглый рассказ белогвардейца о его «подвигах» на Дону.

Глушак, выложив все свои похождения, указал на погоны:

— Еду в Киев. Если Петлюра даст сотника, сорву их к чертям.

Мимо нашего столика проходил, с желтым шлыком на шапке, кармелюкский старшина. Глушак остановил петлюровца, обратившись к нему по-украински:

— Пан хорунжий! Що воно за рахуба? Шукаете кого, чи що?

Желтошлычник, от которого несло самогонкой, опустился на стул рядом со мной.

— Мы считали, — довольно откровенно начал он, — что в тех чертовых Кобеляках наши, а они, сволочи, взяли и напали на немецкий эшелон. Для виду признали Центральную раду, а в самом деле в том отряде Василия Упыря — одни большевики.

Понимая, что нельзя все время хранить молчание, я спросил:

— Значит, пан хорунжий, я из-за тех большевиков не попаду к себе домой?

Петлюровец, войдя в раж, положил руку на ботики. У меня замерло сердце.

— Ничего, пан студент, — ответил гайдамак, — не сегодня-завтра наш полк разворошит до дна то большевицкое  кубло. — Петлюровец посмотрел искоса на Глушака. — Вы, пан поручик, как будто из наших, а воюете за единую неделимую.

— Обстоятельства! — пожал плечами белогвардеец. — Вот еду в Киев и, скорее всего, останусь с вами. Все же, что ни говори, своя рубаха ближе к телу.

Приближалось время посадки. Мы вышли на перрон. Радуясь случаю щегольнуть офицерской властью, Глушак растолкал пассажиров и усадил меня в одну из теплушек.

Прошло три года... И вот под Старой Гутой вновь пришлось встретиться с бывшим белогвардейцем, а теперь желтоблакитником.

Разгром Лжепалия

Под бандитским пулеметом

Впереди, на полянке, справа от дороги, показалась одинокая хата лесника. Глушак, с цветным башлыком на плечах, соскочив с коня, вмиг очутился на верхушке забора. Но Храмков, распустив по ветру широкие полы бурки, рванулся вперед. Ловким взмахом клинка сшиб наземь петлюровского сотника. Не слезая с седла, острием шашки кубанец подцепил красный башлык. Вытер им окровавленное лезвие.

Слышно тяжелое дыхание всадников, храпение разгоряченных лошадей, вопли о пощаде и яростные крики бойцов:

— Це вам за Згарок!

— Це за Гусятин!

— Получай же, кусок гниды!

А Мостовой все повторял, нанося удары шашкой:

— Мы дома, а вас сюда никто не просил!

Запорожец, нагнав диверсанта, рубанул его:

— Ось вам галушки, а ось i сало!

Бандиты, уклоняясь от ударов и стремясь попасть под защиту пехоты, удирали вовсю. Дорога шла все вниз и вниз. На окраине леса она уже стлалась по дну глубокой выемки. Ее откосы у въезда в Старую Гуту стиснули спасавшихся бегством, словно клещами. Палиевцы, бросая лошадей, кинулись в огороды.

Но вот узкий проселок перешел в довольно широкую улицу. На противоположной стороне показалась одинокая хата под соломенной крышей. Червонные казаки, догоняя бегущих, ворвались в село и вместе с ними круто  повернули направо. Во главе кубанцев, неутомимо работая шашкой, летел Храмков.

Участник боя, кавалерист из отряда Глушака, поручик Доценко писал, что навстречу им «двигалась колонна московской (?!) конницы... Она перешла в контратаку. Палиевцы повернули. Отходили только по дороге — по бокам были лес и болота. Погоня приближалась. Красные порубили многих. Кроме убитых, были и задушенные (очевидно, в теснине. — И. Д.). Москали начали строиться под лесом, а из лесу к ним подъезжали все новые и новые группы»[40].

Тут пан поручик, в основном свидетель объективный, несколько отступил от истины. На самом деле было вот что. Пулеметчики Ивантеева, шедшие за головным сабельным дивизионом, закупорили выход из лесу. И второй дивизион 7-го полка, горная батарея, весь 8-й полк не сумели попасть в Старую Гуту. Когда тачанки наконец освободили проход, обстановка резко изменилась.

Бой — это весы. То одна чаша, то другая перевешивает. У входа в Старую Гуту чаша весов резко склонилась в нашу сторону, мы смяли и изрубили конницу Палия, уничтожили ее командира Глушака, ворвались в село.

Палий перешел границу, имея в отряде, кроме 900 пехотинцев, всего лишь 25 сабель. Вместе с приставшими к нему бандитами из пограничных лесов образовалась конная группа в 200 человек. Теперь из этой группы едва ли с полсотни всадников спаслись от ярости наших бойцов.

Но Палий еще не был побежден. Поняв, что Згарок больше не повторится, и не ожидая пощады ни для себя, ни для прочих диверсантов, он действовал смело, решительно, и эта храбрость атамана питалась его отчаянием.

На пригорке, впереди угловой одинокой хаты, крупный всадник в шлеме-буденовке, размахивая обнаженным клинком, подавал команды своим старшинам. Этот петлюровец на сером коне и был атаман банды полковник Михаил Палий. Заметив мою темно-серую папаху с красным верхом, длинную кавалерийскую шинель со знаками комполка на рукавах и орденом в красной розетке, привстал в стременах. 

Я чуть сжал бока лошади, и этого было достаточно, чтобы она, вытянув шею, ринулись вперед. Еще два — три броска — и мы сойдемся с Палием. Конь атамана грузнее и стоит на месте. А я, несясь на него полным карьером, думал, что преимущество на моей стороне: масса, помноженная на скорость, без сомнения, сыграет свою роль.

Но что это? Почему Палий так спокоен? Секрет очень прост — у ног атаманского коня, зарывшись в бурьян, со станковым пулеметом застыли два гайдамака. Но есть еще выход: впереди, справа от всадника, у подножия пригорка, склад зерна — гамазей. Не удалось сойтись с атаманом грудь с грудью... Из-за укрытия, в ожидании выручки, сигналя клинком, можно будет управлять боем. Но... застрочил пулемет. Пули срезали лошадь на прыжке. Секунда — и моя нога под тугим боком Марии. Кобыла застонала. Подняв голову, жалобно посмотрела на меня. В тот миг, когда она, вытянув шею, ослабила нажим, удалось вытащить ногу, подняться с земли. На шинели кровь. Подумал — ранен, но в горячке не чувствую боли. В голове — карусель. «Хоть и убьют, — вспыхнула мысль, — полк не рассыплется. Во время учений каждый сотник получил богатую практику». С замиранием сердца каждую секунду ждал и выручки, и губительного огня бандитского «кольта». Но гайдамаки не стреляли. Очевидно, задумали взять меня живым. Они находились в двадцати — тридцати метрах.

Вдруг палиевцы открыли огонь, но куда-то в сторону. С зажатым в руке пистолетом, пристально наблюдая за атаманом и ожидая, что вот-вот он двинется вперед, я не мог обернуться. Мне было ясно, что кто-то из наших людей, поспешив на помощь, был остановлен огнем «кольта».

Но вот из-за гамазея донеслось звонкое «ура». Застыв, я ждал смертельного удара. Пулемет забил, только не по мне, а по Семивзорову, кинувшемуся с фланга на Палия. Казак в один миг растянулся на земле, но этого мига было для меня достаточно, чтобы тремя прыжками очутиться за гамазеем. Через минуту, двигаясь по-пластунски, сопровождаемый Халауром, приполз и Семивзоров. Не теряя обычного задора, он забарабанил:

— Либо в стремя ногой, либо в пень головой. Вот и пригодился кривой Семивзоров! — Ощупав руки, ноги,  спросил: — А вас, комполка, не прикаючило? Вот дончака жаль, начисто срезали, гады!

Коротким замешательством сотен, не успевших ворваться в Старую Гуту, воспользовался атаман. Он двинул пехоту во фланг нашей остававшейся еще в лесу колонне. Гайдамаки бесшумно подошли на близкую дистанцию и открыли меткий, частый огонь. О том, чтобы в конном строю атаковать в густом лесу пешие цепи, нельзя было и думать. Оставалось одно — пробиваться меж деревьев на простор. И наши люди это сделали под прикрытием пулеметов Григория Ивантеева. Таким образом, наш второй дивизион, батарея и весь 8-й полк в полукилометре от Старой Гуты были вышиблены палиевцами из леса.

вернуться

40

«За державнiсть», том 3, стр. 212.

60
{"b":"245897","o":1}