Осенью 1920 года во время ликвидации петлюровской армии бригадой командовал Александр Горбатов. Летом 1921 года башкир свели в полк. Под именем 12-го червонно-казачьего он вошел во 2-ю дивизию. Один башкирский эскадрон попал в наш полк.

Началось переформирование. Полковой военный совет, неофициальный совещательный орган, в котором приняла участие большая группа товарищей, одобрил предложенный штабом план распределения личного состава по взводам и эскадронам. Мы верили, что товарищеское соревнование между людьми повысит боевое качество части. Поэтому при формировании подразделений пользовались принципом землячества. Таким образом, в полку были созданы сабельные сотни полтавчан, кубанцев, галичан, башкир, латышей. Шестая пулеметная сотня с ее смешанными боевыми расчетами  в миниатюре представляла собой весь наш многонациональный полк.

— А с Храмковым здорово получилось! — хитровато улыбаясь, шепнул мне после заседания Мостовой.

— Как вас понять?

— Мы все считали, и он первый, что спихнете его. Все располагали, что кто-нибудь из новичков наклявывается на третью сотню.

— За что его спихивать? — удивился я..

— За что? За язык. Мало он вас крыл?

— Надо опасаться не ворчунов, а молчунов. От другого тихони беды больше, чем от языкастого, — ответил за меня комиссар полка Климов.

Через несколько дней нас переводили из Пустовойтов в Сальницы. Молодые голоса головных сотен, перекрывая все остальные, звонко и весело выводили песню о Дорошенко, ведущем войско запорожцев, и о неосмотрительном Сагайдачном, променявшем жену на табак и люльку.

Наступила веселая пора. Началась косовица. От зари до зари бойко звенели на полях косы. Стрекотали жатки и лобогрейки. Поля освобождались от хлебов. Мы получили простор для полковых и бригадных учений.

Закипела учеба. Бойцы занимались строевой подготовкой, а командиры налегали на тактику.

Мы почти никогда не выходили на занятия в полном составе. По мере развертывания косовицы и обмолота все больше людей втягивалось в полевые работы.

Селяне жили дружно. Семьям красноармейцев, вдовам, сиротам, беднякам помогали наши бойцы. Повеселели девчата и молодицы, повеселели и червонные казаки. На новом овсе ожили строевые кони.

Поднялся дух у селян, получивших возможность распоряжаться своим хлебом. По предложению Ленина была отменена продразверстка. Вместо нее ввели продналог...  А желтоблакитный Петлюра, готовя в это время к походу Тютюнника и других головорезов, рассчитывал, что мужик, сняв и припрягав богатый урожай, подымется против Советов с обрезом, с вилами, с топором.

Тогда нам еще не были известны в деталях планы петлюровцев. Но мы хорошо знали, что враг не сложил оружия, что мы обязаны зорко охранять мирный труд рабочих и крестьян. И к этому мы все — и рядовые и командиры — усиленно готовились.

...Иван Земчук выпросил отпуск. На смену ему явился прибывший с полтавчанами Иван Бондалетов, небольшого роста плотный боец с улыбающимся лицом. Его щеголеватая гимнастерка, как и кобура нагана, была густо унизана белыми кнопками — «для форсу», как говорил сам Бондалетов.

Новый ординарец пришел не с пустыми руками. Кроме своего серого коня, он привел чистокровную кобылу Марию, золотистую, в белых чулках. Вручая мне породистую красавицу, Иван заявил:

— Це вам подарок от хлопцiв-полтавчан.

— За что? — Я пожал плечами, удивляясь и радуясь такому подарку.

— За то, что не раскидали своих земляков по разным сотням, поставили их впереди всего полка.

Если «жменька», как говорил Очерет, в Пустовойтах выросла в настоящий полк, то лишь здесь, в Сальницах, куда нас перевели, наша кавалерийская часть превратилась в полноценную боевую единицу. Этим мы обязаны и нашему комбригу, прекрасному строевику Михаилу Георгиевичу Багнюку.

Началась напряженная пора конных учений. Мне кажется, что во всем полку не было ни одного человека, который не любил бы этих интересных занятий. Сердце радовалось при виде молодых, бодрых всадников, под звуки полковых труб гарцующих на неспокойных конях, при виде волнуемого ветром полкового знамени впереди строя части и боевых пулеметных тачанок с тройками лихих коней.

А развернутые линии кавалеристов — одна сотня на вороных, другая — на гнедых, третья — на рыжих, четвертая  — на серых, пятая — на буланых, а пулеметная — на разномастных лошадях? А лес тонких, пустотелых металлических пик, украшенных крохотными кумачовыми флюгерами?

А бодрое «здрас», которое вырывается из сотен грудей, как мощный пушечный залп, в ответ на приветствие «Здорово, земляки», «Здорово, кубанцы», «Здорово, уральские орлы»? Башкирам нравилось, когда их звали уральскими орлами.

Как-то во время перекура Храмков (у него что на уме, то и на языке) выпалил:

— В кочубеевской бригаде и то обходилось без этакой гонки!

— Куда там! — поддержал кубанца Ротарев, вытирая папахой мокрый лоб. — Жмут подходященько.

Нужно прямо сказать, теперь больше всего доставалось сотникам, чьи зрение и слух на полковых учениях напрягались до предела. Малейшая ошибка, особенно во время перестроения на высших аллюрах, приводила к столпотворению. Да и всадник со слабым шлюзом рисковал очутиться под тысячей копыт.

Я не успел открыть рта. Ответил Храмкову Мостовой:

— Что? Гайка ослабла? Больше выжмет нашего пота комбриг, меньше выжмет нашей крови противник! Мы, коммунисты, за это!

На сальницких полях под бодрые команды сотников, безошибочно расшифровывавших сигналы штаб-трубача, под глухой топот копыт и сухой шорох стерни, под нетерпеливое фырканье коней, под звон оружия и стремян 7-й полк, как в свое время 13-я бригада в Таврической степи, доводил до совершенства строевое мастерство.

Столько же внимания уделял комбриг Багнюк и другому полку нашей бригады — 8-му червонно-казачьему, который стоял в местечке Уланов.

После одного из учений, забрав из моих рук разгоряченную Марию, Бондалетов, считавший своим долгом  передавать все, что «хлопцi кажуть», зашептал, хитровато покосившись на меня:

— Хлопцi кажуть, що вы, мабуть, старорежимный охвицер.

— Что, обижаются на меня? — спросил я в тревоге, полагая, что не всем нравится напряженная строевая подготовка.

— Не то что обижаются, товарищ комполка, а через те полковые учения. Не хотят хлопцы верить, что обыкновенный студент и так всю строевую науку превзошел.

Хлопцы, конечно, ошиблись. Офицером я не был. Но к тому времени у меня уже накопился кое-какой опыт.

После этого сообщения Бондалетова можно было считать, что и со вторым «китом» кавалерийской выучки, то есть со строевой подготовкой, делающей из полка гибкий, послушный командирской воле «инструмент», в основном покончено. Оставался третий «кит» — тактическое мастерство: искусство побеждать малой кровью. 

С лета 1918 года я состоял в повстанческом отряде Василия Антоновича Упыря, делегата II съезда Советов, участника штурма Зимнего дворца. На меня была возложена связь уездного подполья с губернским партийным центром в Полтаве через Евгению Рябицкую, а через Юрия Михайловича Коцюбинского — с губернским повстанческим комитетом. Осенью я ушел в отряд. Там-то я и получил первое боевое крещение, когда гайдамацкие сотни в ноябре 1918 года повели наступление на Кобеляки.

С отрядом Упыря пришлось действовать в мае 1919 года и против атамана Григорьева, его знаменитых верблюжских полков (формировались в селе Верблюжка).

Василий Упырь — всего лишь бывший солдат царской гвардии — успешно воевал и с немецкими захватчиками, и с карателями гетманца Кайолы. Простые и понятные боевые распоряжения командира отряда, в которого верили и которого уважали все его подчиненные, многому нас научили.

Кое-что добавилось к военным знаниям от службы в штабном эскадроне. Пошла на пользу и работа в качестве начальника политотдела Симбирской бригады, которая летом 1919 года прибыла из Казани и вошла в состав 42-й стрелковой дивизии. Бригада состояла из чувашей и марийцев, прекрасно одетых, обутых и вооруженных. По сравнению с основными кадрами дивизии — шахтерами Донбасса и партизанами Старобельщины, воевавшими уже полтора года, симбирцы могли сойти  за столичную гвардию. Взводами и ротами командовали молодые краскомы, щеголявшие в новеньких кожаных костюмах, что при тогдашней нашей бедности являлось ненужным и ничем не оправданным расточительством. Во главе батальонов, полков стояли бывшие поручики, капитаны, штабс-капитаны. Командовал бригадой бывший генерал Медем, с головы до ног одетый в черную кожу.