февраль 1944 года выдался хмурым и пасмурным. Лишь в один из последних дней растаяла облачная морось и неожиданно выглянуло солнце. Почернели, осели снега, побежали по буеракам звонкие ручейки.

Весна!.. Хороша она на Украине. Исходят паром в ожидании сева пашни, рокочут моторы тракторов. Говорливые хозяйки болят хаты, старательно подмалевывают лазурью наличники окон. И до самой полуночи звенят песни, разносится смех дивчин и парубков... Такой мне запомнилась украинская довоенная весна. А сейчас по Украине катилась война. Не радовала нас ранняя теплынь. Дороги развезло. А нашему корпусу после выхода из окружения предстояло совершить марш из Казатина в район Шепетовки и Грицева.

Лучи солнца сняли с земли снежное покрывало и обнажили ее, израненную, опаленную огнем войны. Печальное, страшное зрелище. Мы проезжали через села, сожженные гитлеровцами. Где они, те веселые украинские хаты, которые я видел здесь до войны? Где стройные тополя, трогательные вишняки? Повсюду «зона смерти» — сгоревшие деревни, печные трубы да черные обрубки деревьев.

Можно было бы и не рассказывать об этом марше: мы шли по освобожденной территории. Но разве забудешь его! Каждый из двухсот километров пути от Казатина до Шепетовки учил наших бойцов ненависти к врагу.

...У сожженного дома я заметил троих солдат. Один из них, высокий и стройный, останавливался через каждые три шага и оглядывался.

— Притормози-ка, Гриша, — сказал я шоферу и выскочил из машины. — Что случилось, хлопцы?

Пожилой боец поправил сбившуюся набок пилотку.

— Да вот, дружок наш. Пришел домой, а оно, видите.,, ни хаты, ни семьи.

Высокий солдат поднял голову. В сухих глазах — горячий блеск.

— П1о ж воны, проклятущи, зробылы з Украиною, товарищ полковник? Ось, бачитэ, тут я жив...

— А что с семьей?

— Угналы каты у Ниметчину.

— Значит, надо идти вперед, солдат, вызволять семью.

И по сей день отчетливо помню этого солдата: смуглое лицо, блестящие лихорадочные глаза, желваки на обветренных скулах.

Во второй половине дня мы въехали в деревню, в центре которой, на площади, высились развалины каменной церкви. Задерживаться мы здесь не собирались — ночевка была намечена в Плискове. Однако в деревне этой пришлось остановиться: мы узнали о новом чудовищном злодеянии фашистов. Эсэсовцы, отступая, загнали женщин, стариков и детей в церковь и в сарай, примыкающий к ней. Церковь они взорвали, а сарай сожгли. Спастись удалось немногим...

Когда я услышал о зверской расправе гитлеровцев над беззащитными людьми, у меня перехватило дыхание. Поспешил к командиру корпуса:

— Митинг надо провести, Андрей Леонтьевич!

Бондарев тоже был потрясен. Его худощавое лицо еще больше осунулось. Широкими шагами ходил он около машины, жадно тянул уже дотлевшую до гильзы папиросу. Потом повернулся ко мне:

— Давай, проводи... Пусть бойцы знают...

Митинг состоялся возле остова церквушки, излизанного черными языками копоти. Бойцы тесно сомкнулись вокруг импровизированной трибуны. Они слушали жуткий рассказ местного жителя — старика. Он был худ и костист. Ветер трепал и заносил в сторопу его седую бороду. Моросил дождь. И нельзя было понять, то ли это слезы в глубоких коричневых морщинах на лице старика, то ли капли дождя.

— Внуки мои, — говорил он глухим басом, показывая рукой в сторону сарая, — там от сгорилы. Фашисты измывались як хотилы, грабылы каты, вишалы... Но дитэй, дитэй-то за що? Хиба ж воны повынны, а? Повыныы, скажить, робятки?!

Вздохнула, заволновалась площадь. Поднялся на трибуну стройный сержант из полковой разведки.

— Дед, ты не сомневайся, — крикнул он высоким звенящим голосом. — Мы их настигнем! Ты, главное, не сомневайся, дед!.. — У сержанта не хватило слов. Он открыл рот, набрал полную грудь воздуха и на самой высокой ноте выкрикнул:

— Смерть фашистским выродкам!

— Смерть! — глухо выдохнула площадь.

Расходились молча. И только суровые взгляды и плотно сжатые губы выдавали внутреннее волнение.

К ночи мы прибыли в Плисков. Штаб корпуса расположился в уцелевшем здании школы. Почтальон принес мне два письма от жены Веры Ивановны, сразу два... Тут же надорвал конверт. Волнуясь, достал из письма фотографии сына Валерки. А ведь я не смог даже поздравить его с днем рождения!

Тут же взял ручку, листок бумаги.

На село опускались сумерки...

«Сынок мой родной! Твой папа крепко тебя целует и поздравляет с днем рождения. Я сейчас на фронте, воюю с фашистами...»

Но дописать письмо не успел. Под окнами послышался какой-то шум.

— К вам, товарищ полковник. Делегация, — доложил ординарец.

Вышел на^ крыльцо. Две женщины вытолкнули из толпы оборванного, небритого человека.

— Зраднык! — Женщина, произнося это слово, не сказала — плюнула. Ведь «зраднык» по-украински — предатель. — Скильки вин, падлюка, чэсных людэй сгубыв, продав, маты моя!.. Ось спиймалы. Зараз до вас прпвэлы. До нашой ридиой Совецькой власти. Хочемо, щоб усэ по закону.

— А какую бы кару вы сами ему определили?

— Та що там! — зашумели в толпе. — К ногтю його. К ногтю, як вошу, щоб не смэрдило воно на билому свити.

Шепетовка 1944 года лишь отдаленно напоминала ту, довоенную, в которую я не раз приезжал, работая в политуправлении Киевского особого военного округа. Чистенькие, аккуратные прежде улицы исклеваны снарядами, завалены обломками кирпича, битым стеклом. С трудом узнавал я знакомые места. Вот в этом, кажется, здании располагался штаб стрелковой дивизии.

— Товарищ полковник! — Плотный низкорослый старшина прервал мои размышления о довоенных днях. Старшина был молод. Густые усы отрастил, видимо, для солидности.

— В чем дело?

— Может быть, вы мне поможете, товарищ полковник? У кого ни спрошу — никто не знает, где она живет, — старшина смущенно замялся...

— Кто?

— Тоня. — Увидев в моих глазах удивление, он совсем смутился и тихо добавил:— Невеста Николая Островского, товарищ полковник. Бывшая, значит.

Я невольно усмехнулся. Слишком уж странным показался мне Еопрос старшины. Искать человека из романа? Да и зачем? Но, когда старшина рассказал мне, в чем дело, и показал книгу в истертой картонной обложке, мне сделалось неловко за свою усмешку.

Книгу эту — «Как закалялась сталь» Николая Островского — возил с собой его командир роты. В тяжелые дни отступления она побывала в руках почти у каждого бойца. Не было бумаги. Заядлые курильщики «пускали в распыл» на закрутки даже бережно хранимые письма от жен и невест. А книга осталась нетронутой. Никто даже уголка страницы не надорвал. Только обложка поистрепалась. Ротный хорошо знал биографию Николая Островского, часто рассказывал о нем бойцам. Как-то пошутил: «Вот освободим Шепетовку, отыщем Тоню, расскажем ей, как книга Островского нам фашистскую немчуру лупить помогала. Пусть знает, какого парня проглядела».

В одном из боев командир роты погиб. А его рота пришла в Шепетовку.

— Не ищи Тоню, — сказал я старшине, — пустое это дело. Да и не стоит она того, чтобы на нее время переводить. А книгу... Книгу храни.

Где, в каком музее лежит сейчас этот томик в серой потертой обложке? А может быть, он у сына старшины или внука его? И так же, как фронтовики, учится он у Павки Корчагина стойкости, мужеству, смелости, честности, беззаветной любви к Родине? Кто знает.

Такие вот книги во время войны в руках умелого командира и политработника действительно превращались в идеологическое оружие огромной силы.

Ночью, подъезжая к Гридеву, мы увидели вспышки сигнальных ракет, услышали дробный перестук пулеметов. Итак, снова в бой.

4 марта 1944 года началась Проскуровско-Черновицкая наступательная операция войск 1-го Украинского фронта. Наш корпус вошел в состав 1-й гвардейской армии (командарм генерал-полковник А. А. Гречко, члены Военного совета генерал-майор И. В. Васильев и полковник М. В. Шевяков, начальник политотдела полковник В. Г. Сорокин), которая получила задачу прорвать оборону в районе Браженцы, Лабунь и наступать в общем направлении на Староконстантинов, Проскуров. Задача нелегкая, если учесть, что в разгаре весенняя распутица. Фронтовики знают, что такое распутица в период наступления. На дорогах грязь по колено. На автотранспорт надеяться не приходилось. Боеприпасы и продовольствие подвозили на волах. «Му-2 с длиппым зажиганием» — так метко окрестили солдаты нашу «роту подвоза». Представьте себе картину: идет по дороге этакий чумацкий обоз. Волы медленно тянут тяжелые повозки. Солдаты-ездовые устало месят грязь на обочине или дремлют, сидя прямо на снарядах.