— Я не шучу. Я отправила заявления в несколько мест, и меня всюду приняли.

Джефф прикоснулся к ее руке:

— О господи, Блисс, почему ты не сказала мне об этом раньше? То есть я хочу спросить — куда ты собралась?

— В Иллинойский университет, в Шампейн.

— Но это же двести миль отсюда.

Блисс кивнула, и волосы упали ей на лицо.

— Хорошо. Переедем в Шампейн. Работу везде можно найти. — Джефф улыбнулся. — Мы можем пожениться до начала учебы.

Мимо дома, таща за собой борону, проехал трактор. С ее зубьев на дорогу слетали комья красноватой земли.

— Я хочу, чтобы мы расстались, Джефф. Прости, но я хочу уехать в Шампейн одна.

Джефф повернулся к ней и убрал пряди с ее лица за уши.

— Одна? Что ты хочешь этим сказать? Ты не хочешь, чтобы мы поженились? Но если ты пожелаешь, мы можем подождать.

— Джефф.

— Если хочешь, ты можешь отправиться в колледж. Конечно. Ты ведь у нас такая умная и должна учиться дальше. Но ты знаешь, что от нас до Сазерна всего тридцать миль. Там ведь хороший колледж, верно? И я в любом случае могу поехать следом за тобой. Что ты на это скажешь?

— Я не подавала заявление в этот колледж.

— Но ведь тебе ничто не мешало это сделать?

— Я смогу получить стипендию в колледже Иллинойского университета, Джефф. Я не хочу в Сазерн. Я хочу уехать из Карлтона. Извини, я больше не могу здесь оставаться.

— Но ты же не хочешь сказать, что я тебе больше не нужен?

Блисс упрямо смотрела себе под ноги.

— Но почему?

Она попыталась найти подходящее объяснение:

— Я хочу уехать от своей семьи, Джефф. Ты для меня — тоже моя семья. Ты всегда был членом моей семьи. — Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Я знаю, что это несправедливо. Совсем несправедливо. Ты для меня так много сделал. Но так больше продолжаться не может. Я больше не могу. — Ее голос дрогнул, и она поспешно отвела взгляд в сторону, скользнув глазами вдаль, к горизонту. В эти мгновения она ощущала себя злобным, бессердечным созданием, которое избивает собственную собаку. Доброго, преданного пса, который ее любит и доверяет и которого она бьешь лопатой по голове. — Мне очень жаль, Джефф. Прости меня. Честное слово.

Она услышала, как с его губ с рыданием сорвалось ее имя. А потом он ушел по хорошо протоптанной дорожке, соединявшей его и ее дом.

Через четыре года она вспомнит этот день и то, как после ухода Джеффа она прошла по дороге, следуя за комьями земли, оставленными трактором. Вспомнила, как ей было больно, когда она думала о Джеффе. Но она понимала, что эту боль можно терпеть, и до ее сознания дошло, что это цена ее взросления. «Все-таки я бессердечная, — решила она. — Неспособная на любовь и преданность».

Может быть, в колледже она напишет сочинение о том, что «семья пронизана связями, суть которых мы никогда не поймем. Некая незримая, на клеточном уровне, связь, соединяющая прошлое и настоящее. Если это так, то возможно, что после смерти брата наши общие клетки тоже умерли. И что касается нас, то это было сердце. Эти тонкие, хрупкие стенки, которые позволяют нам обнять жизнь с бесстрашием и верой. Мы страдаем, потому что наше сердце умирает, по одной клеточке зараз».

Через два дня после того, как он вручил Роббину приказ о приведении в исполнение смертного приговора, Мейсон сидел у себя в кабинете и размышлял. Ему предстояло решить для себя, кто будет принимать участие в его «особом проекте», а кто нет. Кто из сотрудников согласится на эту работу, кто обладает необходимой выдержкой и преданностью делу. Необходимо найти профессионалов. Нужны те, кто в назначенную ночь сможет вместе с Роббином войти в комнату, где свершится казнь, привязать его к креслу и ждать. Нужна медсестра, которая согласится сделать ему внутривенный укол, кто-то еще должен сидеть в специальной кабине и по сигналу Мейсона включить капельницу, чтобы начал поступать смертельный препарат. Нужен врач, чтобы засвидетельствовать факт смерти. Для того чтобы забрать тело, потребуется договоренность с моргом. У Роббина нет родственников, готовых забрать останки, поэтому на Мейсона, как на начальника тюрьмы, ложится еще одна обязанность: найти место для захоронения его праха.

Похоже, придется предусмотреть множество деталей, чтобы вся процедура прошла без сбоев — должным образом и в надлежащем порядке. И если он, как начальник тюрьмы, выполнит все как надо, шаг за шагом, то Роббин может быть спокоен. Мейсон справится. Он сделает все для того, чтобы казнь Дэниэла Роббина прошла гладко, без сучка без задоринки.

Мейсон постучал по клавиатуре компьютера.

Днем ранее начальник Сан-Квентина прислал ему имейл с предложением встретиться с ним и некоторыми из ключевых фигур предстоящей процедуры. «У нас уже выстроена вся система, — писал он. — Как работать с прессой, семьей, как вести переговоры с протестующими, что делать, если в самый последний момент будет подана апелляция, и все такое прочее. Был бы рад поделиться с вами накопленным опытом». В ответном письме Мейсон просто поблагодарил коллегу. Утром он получил разрешение Гефке на поездку. Вместе с несколькими помощниками он может обернуться туда и обратно всего за один день, если, конечно, постараться. А постараться им придется.

За семь лет, прошедших с момента последней казни, комната исполнения приговора и камера ожидания превратились в кладовку, если не сказать, в свалку. Сюда сваливали списанную мебель, старые столы, стулья, коробки с папками документов на всех тех, кто когда-либо входил и выходил из БУРа. Все это громоздилось высокими штабелями до самого потолка. И вот теперь весь этот хлам придется куда-то вынести, а само помещение вылизать до блеска. После этого они примутся за дело.

Где-то под грудами этого хлама находилась металлическая каталка с черным виниловым покрытием и подлокотниками, торчащими в стороны, словно крылья. Для начала необходимо удостовериться, что она все еще в исправном состоянии. Надо продумать и медицинскую часть — полые иглы, ремни, вентили и прочее. В нужный момент внутри запертой кабинки откроется клапан, так что ни одна душа не увидит, кто повернул вентиль. Таким образом, смертельный препарат проделает путь длиной пять футов, прежде чем попадет в вены Роббина. Надо сказать медперсоналу, чтобы собрали установку и протестировали ее. Необходимо также наладить и включить видеосистему. Вся процедура должна быть записана на видео от начала до конца. Но насколько Мейсону было известно, камеры были допотопными, так что, похоже, придется еще озаботиться приобретением новой аппаратуры. Кроме того, надо договориться с телефонной компанией, чтобы провели две прямые линии: одну в кабинет генерального прокурора на тот случай, если в последний момент из Верховного суда придет приказ о пересмотре приговора, и вторую — в кабинет губернатора, если в последний момент тот вдруг решит отменить казнь.

Впрочем, на это вряд ли приходится рассчитывать.

На прошлых выборах Мейсон голосовал за нынешнего губернатора и, скорее всего, проголосует за него снова, несмотря на его идиотское решение провести перед выборами казнь. Он достаточно долго имел дело с политиками и знал всю их кухню. Соперником губернатора был адвокат, посвятивший себя борьбе с преступностью. На его счету ряд законов об ужесточении наказаний, вплоть до смертной казни. Он хорошо постарался, чтобы выставить профессора политологии с левым уклоном человеком неспособным справиться с нынешним уровнем преступности. Так что казнь Роббина наверняка призвана развеять это впечатление. Или, по крайней мере, ненадолго отвлечь мысли электората от этой темы. Отмена подобного мероприятия была бы сродни политическому самоубийству.

И все равно Мейсон уже несколько дней не мог спокойно заснуть, в глубине души надеясь, что каким-то волшебным образом смертный приговор Роббину все-таки отменят. Не то чтобы он ощущал какой-то внутренний протест по отношению ко всему процессу. Скорее, он слишком серьезно подошел к его организации. Будь это не Роббин, а кто из этих сволочных расистов, которые скорее пырнут его ножом, лишь бы только не стоять с ним рядом… Или будь на месте Роббина Тьюлейн…