А еще был Адам. За то короткое время, что она провела в Госпеле, мальчик ей понравился, и его злость ранила почти так же сильно, как гнев его отца.

Шнур CD-плеера подпрыгивал на серой футболке, когда Хоуп трусцой бежала в направлении Мейн-стрит. Очки защищали глаза от утреннего солнца, а в наушниках Джуэл[42] сострадала её разбитому сердцу. Прохладный горный воздух холодил легкие, а «конский хвостик» подпрыгивал и качался на голове.

Дилан не позвонил. Он не позвонил накануне вечером и не позвонил этим утром. Ожидание не было сильной стороной миз Спенсер. Не в том случае, когда вся её жизнь была словно на кону. Хоуп дала шерифу возможность до девяти тридцати, а потом надела шорты и вышла из дома на пробежку.

Хоуп была влюблена в Дилана и была уверена, что тоже ему не безразлична. Ей потребовалось три года и несколько тысяч миль, чтобы найти его. Они могли справиться с проблемами, потому что она не собиралась сдаваться. Но чем ближе Хоуп подбегала к его дому, тем сильнее желудок завязывался в узел. Оказавшись в городе, она уже не была так уверена, что появление дома у шерифа будет мудрым поступком, но с неё довольно ожидания. Ей нужно было точно знать, что Дилан думает и чувствует. И насколько она для него важна.

Миз Спенсер обогнула торговый центр «У Хансена» и замедлила бег. Толпа собралась у кафе «Уютный уголок» в полквартале отсюда, и, кажется, это была съемочная группа, фотографы и хаотичное сборище зевак.

Немедленно узнав в толпе поношенную ковбойскую шляпу Дилана, Хоуп вынула наушники. Узел в животе сжался ещё туже. Чем ближе она подходила, тем сильнее он сжимался.

Над толпой раздался голос Дилана:

— Мисс Бэнкрофт комментариев не дает.

Толпа двинулась как единое целое вниз по улице, мимо магазинчика со скобяными товарами «У Джима», пока репортеры выкрикивали вопросы, остававшиеся без ответов, фотографы делали снимки, а кинокамеры стрекотали. Сквозь весь этот гвалт слышались крики Адама и его жалобные мольбы оставить маму в покое. Толпа окружила грузовик Дилана, и Хоуп протиснулась через движущуюся стену журналистов. Через плечо одного их них она увидела, как, подсадив Джульетт и Адама в кабину машины, Дилан захлопнул дверцу. Хоуп поднажала и вырвалась из свалки.

— Я не делала этого, — схватив его за руку, закричала она.

Сжав челюсти, Дилана свирепо глянул на неё горящими глазами.

— Держись, черт возьми, подальше от меня, — сказал он и стряхнул её руку. — И держись подальше от моего сына.

Он пробрался через толпу на водительское сиденье грузовика. Завел двигатель, и, если бы репортеры быстро не отодвинулись, Хоуп не была уверена, что шериф не снес бы их с пути.

Когда они ринулись вдогонку за автомобилем, она увидела в салоне бледное лицо Джульетт, такое белое, что никакое количество макияжа не могло скрыть её шок. Заметила и мордашку Адама, слезы, катившиеся по его щекам, и сердце заныло от боли за него. И за себя тоже. Всё кончено. Она потеряла Дилана. Он никогда ей не поверит.

Оцепенение завладело Хоуп, когда она смотрела, как фотографы делали снимки быстро удалявшегося грузовика. Она подняла руки, как будто могла остановить это всё: щелканье камер, бег киноленты, отъезд Дилана. Потом внезапно всё прекратилось. Толпа рассеялась, и миз Спенсер осталась на тротуаре одна, словно приросла к месту, где Дилан велел ей держаться от него подальше. Где её жизнь разлетелась на кусочки.

Хоуп повернулась к людям, стоявшим за спиной — в проемах дверей и на пороге «Уютного уголка». Она узнавала лица жителей Госпела и замечала потрясенное замешательство в их глазах.

Хоуп не знала, как долго стояла там, уставившись на улицу, равно как и не знала, сколько шла до Тимберлайн-роуд. Ноги были словно налиты свинцом, руки замерзли, а сердце настолько истерзано, что само дыхание причиняло боль.

Вместо того чтобы пойти к себе домой, Хоуп подошла к задней двери соседского дома и постучала. Она не знала, что слышала её подруга или чему верила, но в ту же секунду, как Шелли открыла дверь, Хоуп расплакалась.

— Что случилось? — спросила соседка и отвела ее на кухню.

— Ты разговаривала с Диланом?

— Нет, с тех пор как вы двое позаимствовали мои туристические ботинки.

Хоуп бросила солнечные очки на стойку и вытерла мокрые щеки.

— Он думает, что я рассказала таблоидам о нем и Адаме, — начала она.

Шелли передала ей «клинекс», и Хоуп рассказала всю историю, начиная с того, как проснулась в доме Дилана и обнаружила разглядывавшего её Адама. Когда она закончила, подруга даже не выглядела удивленной.

— Что ж, я рада, что всё наконец-то раскрылось, — сказала она, доставая два стакана для вина из шкафчика. — Маленький мальчик не должен жить с такими тайнами.

— Ты всегда знала?

— Ага. — Открыв холодильник, Шелли налила в стаканы зифандель[43] из коробки. — Дилан замечательный отец, особенно учитывая, что никто ему не помогает, но иногда он так защищает Адама, что рискует ненароком причинить ему боль.

Хоуп взяла стакан и стала вглядываться в вино. Сейчас даже не полдень, но ей всё равно.

— Думаю, что Дилан меня теперь ненавидит. — Она думала о том, как он на неё посмотрел. — Нет, я знаю, что он меня теперь ненавидит. Он считает, что я переехала сюда, чтобы написать статью в желтой прессе. — И подняла взгляд: — Ты веришь мне?

— Конечно, я верю тебе. Я знаю, как ты относишься к Дилану, и, кроме того, сомневаюсь, что ты рассказала бы мне о своей работе на «Еженедельные новости Вселенной», если бы тайно рылась в грязном белье Адама.

— Спасибо тебе. — Хоуп сделала хороший глоток вина.

— Не благодари меня. Я твой друг.

Поверх стакана она посмотрела на рыжие кудряшки Шелли и её веснушки, на футболку с «Гарт Рулс», огромную пряжку на ремне и обтягивающие «Рэнглерс» и сказала:

— Я рада.

Ей понадобилось три года и несколько тысяч миль, чтобы найти не только Дилана, но и Шелли. Вместе они переместились из кухни в маленькую столовую, и Хоуп открыла подруге свои чувства к шерифу.

— Я не собиралась влюбляться в него, — сказала она, — но не могла это предотвратить. Знала, что он ранит меня, и он ранил.

Она рассказала Шелли о браке с Блейном и почему тот в действительности закончился. Когда всё было позади, Хоуп полагала, что будет чувствовать себя лучше, в некоторой степени очистившейся, но этого не произошло. Она лишь чувствовала себя ещё более раненой и сломленной.

Уолли пришел обедать, затем уехал на велосипеде домой к Тэйберам после того, как Шелли позвонила шерифу и спросила, не против ли он. Пока Шелли стояла с трубкой телефона, Хоуп замерла на стуле, навострив уши, пытаясь услышать голос Дилана. Сердце застряло где-то в горле, и когда до неё дошло, что она делает, то поднялась и ушла в гостиную.

В течение нескольких следующих часов они с Шелли расправились с ещё несколькими стаканами вина и коробкой пончиков.

— Думаю, что ты напилась, — сказала подруга, когда Хоуп уже не могла остановить рыдания.

— Обычно я очень счастлива, когда напиваюсь, — всхлипывала она, — но я в эмоциональном смятении.

— Меня восхищает, что ты можешь в таком состоянии выговорить «в эмоциональном смятении».

Ковыляя к дому, Хоуп с тяжелым сердцем пыталась сложить мысли вместе. В голове всё смешалось и превратилось в неразборчивое месиво. Она смогла доползти до спальни, где обнаружила шляпу с пивными кружками и боксеры, которые ей дал Дилан, чтобы она могла надеть утром после того, как они в первый раз занимались любовью. Хоуп надела шляпу и боксеры; затем, оказав себе услугу, вырубилась. А когда проснулась, голова болела так, будто по ней кто-то ударил кувалдой.

Хоуп села, желудок возмутился, и она бросилась в ванную. Сидя на холодном кафельном полу в боксерах Дилана и стучась лбом о фарфоровый алтарь, она разозлилась. Разозлилась на себя и разозлилась на Дилана. Совершенно точно не следовало лгать ему так долго, но её ложь не была большой. Не такой, как у него. Ему следовало доверять ей и верить, но он не верил. И ей не стоило влюбляться в него. Она чувствовала себя так же, как в день, когда Блейн преподнес ей бумаги на развод. Будто её ударили в грудь. Только на этот раз было хуже. Теперь это её вина, потому что в этом случае она могла всё предотвратить.