— Так ты что ж, в бегах теперь? — спросила Оля.

Трофим пожал плечами. Он как-то про это еще не знал. Она смотрела на него и видела, что не похож он на злодея вовсе, видела, что больно ему очень, и пожалела.

— Ложись скорей, — сказала она, задула лампу и скинула халат. — Я поговорю с мадам, может, дворником тебя возьмет. При мне будешь, — прошептала она в темноте. — Ты поспи, поспи. Чай, умаялся.

Когда постучали, Оля встала и пошла открывать.

— Ты чего, Тимофей Кузьмич? — воскликнула она, заспанными глазами глядя на околоточного. — Случилось чего?

Он грубо отодвинул ее и коротко приказал:

— Хватай его, ребята!

Жандармы метнулись к кровати. Трофим не упирался.

Они стащили его с лестницы и в дверях остановились. Околоточный подошел к худой даме, которая держала на подносе стаканчик.

— Не побрезгуйте, Тимофей Кузьмич, — сладко улыбаясь, с уважением, но с затаенным смыслом, намекающим на прежние отношения, сказала она.

Трофим порывисто оглянулся и взглянул на Олю.

«Эх ты», — говорили его глаза.

Она вышла на лестницу и теперь медленно спускалась вниз, держась за перила, и смотрела на него.

Околоточный опрокинул стаканчик, выдержал паузу, крякнул и осторожно поставил на поднос.

— Благодарствуйте, мадам Монфлер, — расправив усы, сказал он, развернулся и ни с того ни с сего ударил Трофима кулаком в зубы.

Тот не ожидал, пошатнулся и отпрянул назад. Что-то безумное промелькнуло во взгляде, он рванулся вперед, но два рослых жандарма ловко схватили его за руки. Бешенство вспыхнуло в глазах, и ясно стало, что, прояви жандармы слабость, выхватил бы он шашку и зарубил теперь околоточного. Но тот был уверен в своих, размахнулся и с полным правом еще раз ударил Трофима по зубам.

— Ну, ведите, что ли, — сказал он и обернулся, довольный собой.

Буфетчик уже подал мадам поднос с новым стаканчиком. В последний раз сверкнули глаза Трофима, и жандармы увели его. Околоточный выпил так же и так же по-молодецки расправил усы.

— Чего ж теперь будет? — спросила Оля. Спросила не просто так — видно было, что жаль ей Трофима.

— Повесят теперь злодея, — сказал околоточный, развернулся и достойно вышел, никого не хлопнув по заду, с чувством очень хорошо исполненного долга.

Машина промчалась через Троицкий мост, по Кронверкскому проспекту и въехала на территорию киностудии «Ленфильм». Молодой человек взбежал на пятый этаж десятого корпуса и победоносно ворвался в монтажную комнату с надписью: «Вокзалы С.-Петербурга и его пригородов. Производство к/с „Ленфильм“ и Bioskop Film ФРГ».

— Ну что? — озабоченно спросил его режиссер. То, что он режиссер, стало ясно сразу: кто же еще может так значительно повернуться и так невесело спросить: «Ну что?» Но, видно, радость юноши была так велика, что режиссер не смог срезать ее.

— Нашел, нашел, нашел, — весело, загадочно, предвосхищая триумф, сказал юноша и показал коробку.

Спесь с режиссера слетела. Оживилась и пожилая монтажница.

— Ну, давай скорей. Что там?

— Либо Финляндский, либо Николаевский. «Патэ журнал» 1904 год.

— Красногорск?

— Нет, Госфильмофонд Российской Федерации. Усердие плюс личные связи.

Монтажница быстро зарядила. Загудел монтажный стол, и после ракорда появилась белая надпись «L’ARRIVEE DU TRAIN RUSSE», потом замигал перрон с железными столбами и паровозом, который почти сразу остановился. Из первого вагона вышел бородатый мужик в старом зипуне и шапке, с мешком, посмотрел на камеру и подошел, перекрыв собой всю перспективу. Он что-то сказал, нагнулся и посмотрел в объектив, а когда выпрямился, то просто закрыл зипуном своим весь кадр. Когда камера включилась, все тот же мужик стоял чуть слева, но сразу подошел и снова перекрыл кадр.

Режиссер тихо выругался. Когда камера включилась в третий раз, пассажиры уже заканчивали посадку, только у первого вагона стоял человек в форме и что-то говорил мальчишке-газетчику, указывая рукой в сторону вокзала. Мальчишка убежал. Съемка закончилась.

Повисла пауза.

— Скорее Финляндский, — кисло сказал режиссер.

— А это полицейский, что ли? — спросила монтажница, отматывая назад.

— Кондуктор, — сказал ассистент, чувствуя, что триумф не совсем удался.

— Давай еще раз, — сказал режиссер и, когда все закончилось, спросил: — Сколько там до мужика?

— Может, метра два будет, — сказала монтажница.

— Отрежь-ка его на хер.

Она быстро стукнула прессом и подала срезку ассистенту. Тот механически туго свернул ее в рулон, глядя на то, что получилось, и тут режиссера осенила идея:

— Вот что: мы сначала дадим фотографию, помнишь? Там почти тот же ракурс, только без поезда. А потом соединим наплывом, и вокзал как бы оживет.

— Можно подраспечатать, — творчески предложил ассистент и бросил рулон в корзину для отходов. Рулон упруго расправился.

— Можно, — подумав, сказал режиссер. И мрачно добавил: — Какой кадр испортил!

«Нет, я не Байрон, я другой…» — читает здоровый круглолицый парень, стоя у открытых дверей шикарного автомобиля и сопровождая чтение стихотворения характерными жестами. Закончив читать, он улыбается нам открыто и немного застенчиво.

Под первые аккорды «Крыльев» Nautilus Pompilius, транслирующиеся через динамики, к кирпичной стене странной кладки подходит высокая стройная девушка в длинном платье, манерно поворачивается к нам точеным профилем и медленно освобождает плечи. Платье стекает до бедер, обнажая спину и тонкую талию.

Из-за спины съемочной группы появляется Данила. Видно, он знал какой-то другой вход в крепость, потому что чужих больше нет. На нем легкая куртка с поднятым воротником. Впрочем, все одеты довольно тепло. Осень.

Данила становится позади режиссера, какое-то время с интересом смотрит, потом делает шаг вперед и тихо спрашивает:

— Это че за песня?

Режиссер резко оборачивается, дико смотрит на Данилу, отталкивает его, сопровождая все это безумными жестами, тем не менее продолжая смотреть на девушку, которая подняла руки и оперлась на стену. Ей было холодно, и она не могла этого скрыть.

— Стой! — крикнул режиссер.

Трансляция прекратилась, и костюмер с шубой бросилась к девушке.

— Кто пустил сюда этого придурка? Выкиньте его, на хер, отсюда! За что вам деньги платят? — орал режиссер, размахивая руками.

Данила молча смотрел на него. К нему бежали два здоровых охранника в штатском. Данила оглянулся.

— Фамилия? — монотонно спросил уже немолодой капитан с одутловатым испитым лицом.

— Багров, — с трудом произнес Данила опухшими губами.

— Имя, отчество. — Капитан поднял глаза на избитое лицо.

— Данила Сергеевич, 75 г. р., Вокзальная, 22.

— Место работы.

— Дембель не отгулял еще. — Данила отвечал беззлобно, выдерживая небольшие паузы.

— Где служил?

— В армии.

Капитан еще раз взглянул на него и спросил:

— Пойдешь к нам?

— Нет.

Капитан взглянул на стоящего у двери сержанта:

— Ты их охраннику руку сломал и чуть глаз не выбил. Не был бы трезвый, я б тебя посадил. Иди.

Данила встал и, не прощаясь, вышел.

— Через неделю не устроишься на работу — поставлю на учет, — бросил вдогонку капитан.

В коридоре сидел один из охранников. В районе переносицы темнел кровоподтек. Данила подсел рядом.

— Я ему правда руку сломал?

— Не, вывихнул. — Охранник говорил, не поворачивая головы.

— А этот, что орал, кто там у вас?

— Режиссер.

— А чё за песня-то была?

— «Крылья» «Наутилуса».

— Мм…

Капитан смотрел в окно на уходящего по улице Данилу:

— Багров Сергей Платонович, сорок второго года рождения. Вор-рецидивист. Убит в местах лишения свободы в январе восемьдесят второго года. Одноклассник мой.