ГОЛОС ЕГОРА: Если раньше я доказывал другим, то теперь я доказываю себе. Я хочу сам себе доказать, что я не осел, что я тоже есмь. И есмь не просто как организм, а как личность. Вот что гонит: боязнь того, что на самом деле я не состоялся. Она будет гнать человека. Человек хочет состояться, он хочет, чтобы о нем знали…

ГОЛОС НАСТИ:

Из темноты доносится ЕГО голос: «Темно. А вчера было светло. Мама держит тебя за руку. В конце улицы солнце. Оно красное и очень большое. Нас обгоняет трамвай. Кажется, что он въедет в солнце, но он сворачивает. „А солнце не дальше, чем кажется?“ — спрашиваешь ты. Мама не отвечает. Ты считаешь ступеньки и не можешь сосчитать, потому что не знаешь, считается ли тротуар и верхняя ступенька. Потом заглядываешь маме в лицо и спрашиваешь: „А может оно просто казаться больше?“ Она отшвыривает твою руку резко, обидно, так что невозможно забыть. „Ты плохо кончишь, — говорит она. — Плохо кончишь“».

Вспыхнул яркий свет. ОН сел в кровати. Голова была забинтована. Кровати стояли в ряд. Врачи подошли.

— Развяжите повязку, — сказал один.

ОН смотрел на них, щуря глаза, еще не привыкшие к свету, и молчал. Врачи переглянулись.

— Покажите, пожалуйста, темя, — вежливо попросил другой.

ОН довольно улыбнулся гнилыми зубами и снял повязку.

Врачи осмотрели голову и снова переглянулись.

— Эй, покойник был ниже меня, — обратился ОН к двум здоровым парням в халатах, разбиравшим кровать.

Он стоял посередине палаты и примерял пиджак. Парни промолчали.

— Отдавайте мои пальто и шляпу, — возмутился ОН.

— Их сожгли со всеми вещами, — сказал один, вынося остатки кровати.

— Скоро конец, — пробормотал ОН и надел чужую шляпу.

В палату вошла женщина и поставила белый стул. ОН пнул его ногой. Стул упал.

— Пойдемте, — сказал человек в халате.

— Это что, справка? — спросил ОН седого мужчину в тяжелых очках.

— Это расписка в получении одежды и денег, — вежливо сказал мужчина.

— Денег? Очень вам обязан.

— Когда они кончатся, вам придется зарабатывать, если пожелаете продолжать. У вас есть родственники?

— Есть. А нельзя ли мне как-нибудь тут еще продержаться? Уж я приносил бы пользу…

— Если бы вам поверили, что вы желаете приносить пользу, вас бы оставили, — перебил седой.

— А может, я верну эти деньги, и вы меня еще немного подержите? — попросил ОН.

Но седой, выдвинув ящик стола, уже выкладывал бумагу и древнюю шкатулку с непонятным рисунком на крышке.

— Ваши бумаги и вещи, — сказал он. — Сюда не возвращайтесь, вас все равно не пустят.

— Хотите взглянуть на мое темя? — предложил ОН.

ОН вошел в дверь старого, облупившегося дома, прошел по коридору, остановился перед дверью возле непрозрачного от пыли окна и постучал. Дверь открыла отекшая старуха.

— Здравствуйте, — сказал ОН как можно более галантно и улыбнулся закрытым ртом, — сдаете комнату одинокому мужчине?

Дверь закрылась. ОН пошел обратно.

Дверь открыла сухая уставшая женщина. По косяку пробежал таракан.

— Здравствуйте… — начал ОН, улыбаясь.

— Вити нет, — сказала она и закрыла дверь.

— Я насчет комнаты! — крикнул Он, но крикнул зря.

ОН сидел на лужайке перед некогда роскошным дворцом. На траве стояла шкатулка. ОН осторожно погладил ее и открыл крышку. Брызнула мелодия. ОН поднес шкатулку к уху и отрешенно улыбнулся. Внутри стоял маленький фарфоровый слоник.

— Че надо? — спросила здоровая баба.

— Комнату сдаете?

Выглядел ОН неважно. Редкая щетина, мятое пальто в пятнах, сырая шляпа с обвислыми полями.

Баба подозрительно оглядела ЕГО и сухо сказала:

— Заходи.

Дверь за ними закрылась, но через несколько секунд открылась, и ОН поспешно вышел.

— Купи на эти деньги полкило дерьма и поешь! — неслось ЕМУ вслед.

Изрядно потрепанный, ОН сидел на табурете в пустой комнате. Над головой в верхней части никогда не мытого окошка прошли ноги.

— Ваши странности меня не смущают, — сказала хозяйка, крепкая татарка лет тридцати пяти. — Я буду прибирать у вас раз в неделю.

— В месяц, — попросил ОН.

Она внимательно оглядела ЕГО и спросила:

— Как вас зовут?

— Я не знаю. — ОН посмотрел на железную кровать в углу.

— Ничего, я буду называть вас Сергей Степанович, — сказала она грустно.

ОН невпопад улыбнулся гнилыми зубами.

— А убирать раз в неделю, — добавила она.

Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь вековую пыль, ОН спал в костюме и шляпе, судорожно вцепившись в спинку старой кровати с начинающими ржаветь набалдашниками.

— Сергей Степанович, завтрак готов, — сказала хозяйка и поставила поднос на стул. Затем сняла с руки чистый ночной горшок с большой ручкой и поставила рядом с кроватью.

ОН открыл глаза и, все еще держась за спинку, спросил:

— А суп?

— Супа нет, — сказала хозяйка, забрала грязный горшок и пошла к двери.

— Значит, скоро конец, — пробормотал ОН.

Она резко обернулась:

— Что вы сказали?

ОН виновато опустил голову. Она вышла. Наверху кто-то запел женским, а может быть, детским голосом. ОН сидел и слушал, глядя на поднос.

ОН стоял у окна и смотрел на ноги, проходившие мимо. На другой стороне улицы стоял дом, похожий на посылочный ящик. Из верхнего окна выходила труба.

У хозяйки был деловой вид.

— Сергей Степанович, — сказала она, — мне нужны деньги. Вы платите мне за полгода вперед, а я на четверть сбавляю плату за этот период.

ОН повернулся. Наверху кто-то запел. ОН достал деньги и принялся мусолить. Она терпеливо ждала, потом взяла и пересчитала.

— Не хватает, — сказала она и посмотрела на НЕГО.

— Я могу показать вам темя, — сказал ОН робко.

— Ну да ладно.

Она положила деньги в сумку и вышла. Песня смолкла. ОН повернулся. За окном проходили ноги.

ОН спал как обычно, вцепившись в спинку кровати, когда ЕГО растолкал мужчина.

— Вы кто? — резким голосом спросил он.

— Сергей Степанович, — ответил ОН, поправляя шляпу.

— Убирайтесь-ка побыстрее, — брезгливо сказал мужчина.

ОН выбрался из-под одеяла, сел, поправил галстук, одернул пиджак и как можно солиднее произнес:

— Я здесь живу.

— Что? Это мой дом. Ясно? Здесь живу я! — тихо сказал мужчина.

— А где татарка? — испугался ОН.

— Она съехала три дня назад.

— Я заплатил ей за полгода вперед! — возмутился ОН.

— Потребуйте деньги обратно, — резонно заметил мужчина.

— Но я о ней ничего не знаю, кроме того, что она татарка, — растерянно сказал ОН.

— Она не татарка, — резко сказал мужчина.

— Я болен, — сконфузился ОН. — И как же так…

— Не так уж вы больны, — нетерпеливо прервал мужчина.

— А не можете ли вы меня оставить тут где-нибудь в углу? — попросил ОН.

— Комната нужна мне для больной мамы.

— Я бы за ней приглядывал…

— Приглядите за собой.

ОН брел по старому перенаселенному кладбищу, пробираясь между запущенными могилами. На одной из ухоженных поверх стакана лежал кусок хлеба. ОН сунул его в карман и вышел на заросшую травой аллею, как ее некогда называли. В конце аллеи стояла уютная скамейка. Хлеб зачерствел, и ЕМУ трудно было кусать больными зубами. ОН лег на скамейку и принялся сосать хлеб, затем достал шкатулку, открыл крышку и уставился на слоника. Тут появилась она. У нее были неправильные черты лица, но «некрасивая» сказать было нельзя. Что-то робко-девическое стояло в глазах. Она подошла и с акцентом сказала: