В дверь постучали. Коля повернул голову и крикнул:

— Одну минуту!

— Толя, ну как ты? — зашептал он, поглаживая брата по влажным волосам.

Толя распрямился и уверенно шагнул к выходу, но оступился, а Коля не был к этому готов и не смог удержать брата. Он попытался ухватиться за край раковины, но рука соскользнула, и они тяжело рухнули на кафельный пол. Падая, Толя со всего маху ударился о край мраморной ванны и сразу обмяк. Крови не было. Широко раскрытыми глазами он смотрел на яркую лампочку, с удивлением приоткрыв рот. В дверь настойчиво постучали.

— Быстро открывай! — раздался голос импресарио.

— Толя! Толя! Вставай! — просил Коля со слезами в глазах.

Импресарио и двое коридорных пытались взломать дверь.

— Открывай дверь, урод! — кричал коридорный. Другой стамеской и тяжелым молотком пытался выбить засов. В ярко-белой ванной на полу рядом с мертвым братом лежал Коля и тихо плакал.

Мелодично зазвенел серебряный колокольчик. Привычным движением Дарья распахнула дверь в темную комнату. Прямо за дверью, на нянином месте, сидела Екатерина Кирилловна. Ее осунувшееся лицо с синими кругами вокруг глаз не выражало ничего.

— Давай! — сказала Дарья.

Екатерина Кирилловна молча встала и пошла к противоположной стене. На ней не было платья. Богатое кружевное нижнее белье было изрядно поношено и во многих местах порвано. Подойдя к стене, она опустилась на колени, уперев ладони на уровне лица. Ее нижняя сорочка и панталоны имели разрез, обнажавший нижнюю часть спины и ягодицы, покрытые темными рубцами. Дарья взяла розги, взмахнула ими, разминая руку, подошла к Екатерине Кирилловне и с удовольствием ударила наотмашь.

Екатерина Кирилловна лишь еле заметно вздрогнула.

Иоган в смокинге сидел за столом напротив. Он был неопрятен. На столе стояла тарелка со сметаной, а рядом лежала морковка и серебряный колокольчик. Какое-то время он безразлично смотрел на действия Дарьи, потом взял морковку и посмотрел в сторону окна. Свистели розги. Иоган вяло выпустил из рук морковку, встал и вышел.

Ярко светило солнце, но было прохладно. Иоган поднял воротник и пошел вдоль канала. У очень плохой афиши с довольно условным изображением обнаженной женщины, стоящей спиной, он задержался. Аляповатая надпись гласила: «Наказание за преступление. Фильм всемирно известного режиссера Ф. Путилова». В зале сидело человек пять. Когда вышел тапер, свет погас и появились титры — те же, что и на афише. Затем замигала пустая комната, в которую вошла Лиза в спущенном чулке, стыдливо прикрывая руками грудь. Подойдя к стене, она оглянулась и, положив на нее руки, опустилась на колени. В кадр вошла няня с розгами в руках и, что-то бормоча, уверенно опустила их на Лизины ягодицы. Плавно текла музыка. Иоган сидел и смотрел.

По большой реке шел лед. У сфинкса по ступенькам Иоган спустился к воде и, не сбавляя шага, ступил на крупную льдину, которая, покачнувшись, быстро понесла его вниз мимо большого металлического моста. Его черная фигура одиноко смотрелась среди белого поля льда.

Одинокая фигура Лизы с чемоданом бесцельно брела по пустынной улочке западноевропейского городка с костелами, башнями и зубчатыми стенами. Свернув в очередной переулок, она остановилась перед большой витриной, за которой сидела уже немолодая женщина в глухом черном платье. За соседней витриной женщина помоложе, стоя в вызывающей позе, смотрела на улицу. Узкое платье выгодно обтягивало ее пышные формы. Мужчина небольшого роста с клетчатым чемоданом вошел к пожилой, и Лиза, проводив его взглядом, подняла чемодан. За очередной витриной мускулистый загорелый мужчина средних лет в черном обтягивающем костюме из кожи зазывно улыбался ей, помахивая многохвостной плеткой. Позади него стояло мягкое кресло, предназначенное для стояния на коленях.

Лиза стояла на коленях лицом к нам, положив руки на удобный подлокотник, и смотрела в зеркало, а мужчина имитировал сильные удары, сопровождая их утробными звуками, и картинно встряхивал головой, чтобы длинные волосы эффектно рассыпались по плечам, отчего он выглядел еще глупее.

К витрине подошел одинокий человек с чемоданом и ненадолго задержался.

— Хватит, — тихо сказала Лиза и убрала с подлокотника руки.

Он не ожидал этого и как-то растерянно остановился.

— Мадам не понравилось? — неуверенно спросил он.

Она устало отсчитала деньги и надела пальто. Шляпу она не снимала.

В небольшом кафе в это время было пусто. Лиза грустно смотрела в окно, когда подбежал официант и поставил на стол тарелку со сметаной и аккуратно положенной с краю морковкой.

— Желаете музыку?

Лиза отрицательно качнула головой, продолжая смотреть на улицу.

— Очень рекомендую. Новинка. Поющие уроды.

Лиза резко повернулась и буквально выхватила пластинку из рук официанта. Голые братья, сидя на чем-то, жались друг к другу, испуганно глядя в объектив. Официант подскочил к граммофону и опустил иглу. Сквозь шипение вступил аккордеон, а за ним звонкий Колин голос, выводящий мелодию. И сразу подхватил Толя. Пустыми глазами Лиза смотрела перед собой. Потом автоматически взяла морковку и откусила. Сметана потекла по подбородку, губы задрожали, и по щеке побежала слеза. Проехала машина. На шум Лиза повернула голову. В машине в неизменном костюме стоял Путилов и махал рукой несущейся за ним восторженной толпе поклонников. На небольшой площади машина свернула вправо, увлекая за собой безумствующую толпу. Лиза долго смотрела, как на пустынной площади медленно оседала пыль.

Трофим отступил от бьющегося в агонии брата в исподнем и посмотрел в угол, где на полу, сжавшись в комок, сидела полураздетая баба. Ее полные ужаса глаза были обращены на Трофима, крепко сжимавшего окровавленный топор. Он шагнул вперед, и она закричала. Он не слышал звука, а видел лишь ее перекошенное лицо. Безумный взгляд его метнулся к печке, где друг к другу жались перепуганные дети, бессмысленно обвел взглядом комнату, ища еще чего-то, чего и быть-то не могло, вернулся к орущей бабе и как-то потух. Трофим развернулся и вышел в сени. Только там он заметил уже ненужный топор в побелевших пальцах, разжал руку и, когда лезвие неестественно звонко лязгнуло, вышел на двор.

Трофим был мужик невысокого роста, нескладный, но крепкий. Совсем недавно отделился он от отца на хутор. Были у него и лошади, и корова. Домишко, правда, был пока плохонький, но летом Трофим хотел строиться.

Он прошел через двор к запряженной телеге. От лошади еще поднимался пар — видно, гнал ее Трофим. Он похлопал ее по крупу, снял хомут, взял с телеги кусок веревки и повел лошадь в стойло. Потом вошел в хлев, поднялся на сеновал и принялся, стоя на лестнице, неторопливо и обстоятельно привязывать веревку к поперечной балке. Раннее весеннее солнце радостно пробивалось сквозь щели и размашисто разрезало корову и полутемное пространство хлева на поперечные полосы. Корова подумала, что пришли доить, и теперь недовольно замычала.

Трофим закончил с веревкой, накинул на шею петлю и спрыгнул с лестницы. Его лицо с всклокоченной бородой упало в светлую полосу и зависло. Мускулы неестественно напряглись, выкатились глаза. Что-то вспыхнуло в голове.

Но оборвалась веревка, и Трофим упал. Какое-то время он бился и хрипел, пытаясь высвободить шею, а потом сидел на земляном полу у ног доброй коровы, которая мычала, мычала да и лизнула его большим теплым языком.

А ближе к вечеру он уже быстро шел полем с мешком за плечами. На нем была старая ушанка да зипун, из которого он то ли вырос, то ли руки предыдущего хозяина были намного короче его, Трофима, рук. Садилось солнце, наделавшее за день проталин в снегу. За ночь они должны были подмерзнуть, а к вечеру другого дня стать шире. Подступала весна. Далеко впереди проехал поезд. Трофим остановился и вытер шапкой вспотевший лоб.