Я признался, что устал, а он опять улыбнулся и показал мне на горы, которые виднелись за окном.
— Qu’il fait du bien, le plein air![36]
Наступила напряженная пауза. Наконец он прервал молчание.
— Прошу прощения, что мне пришлось прибегнуть к столь не спортивному методу, но я не имел другого выхода. Сейчас я объясню вам почему. Прежде всего вы не должны упрекать Марию Кораль за то, что она заманила вас сюда столь постыдным образом. Не согласись она на это, ее ждали бы еще большие неприятности. Как вы понимаете, я мог бы и не прибегать к столь… tricherie honteuse[37]. При желании мне ничего не стоило бы убить вас в упор или из-за угла à tout bout de champ[38]. Как только мне сообщили в Сервере, что вы пустились за нами comme on dit? poursuite[39]. То есть стали преследовать нас. Почему я этого не сделал? Сейчас узнаете. Во-первых, я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Как видите, я безупречно владею испанским языком, хотя до сих пор тщательно скрывал это. Я не классический tueur à gages[40]. Действуя по чужой указке, я тем не менее не лишен здравого смысла и считаю себя добрым au fond[41]. Обстоятельства помимо моей воли вынудили меня к выбору столь печальной профессии, о чем я очень сожалею, хотя должен признаться, что не так уж плохо справлялся со своей работой. Однако роль наемного убийцы никогда не была мне по душе, что же касается лично вас, то я не только не питал к вам неприязни, но, напротив, относился к вам с симпатией. Это все, что касается меня. Что же касается Марии Кораль, то поверьте, она всего-навсего невинная жертва обстоятельств и вы не вправе осуждать ее. Простите, что вмешиваюсь в ваши affaires du cœur[42], я редко позволяю себе это и обещаю впредь не касаться больше в нашем разговоре столь щекотливого вопроса. Но, возвращаясь к фактам, скажу en l’espèce[43], что причина нашего бегства носит не эмоциональный характер, как вы, вероятно, полагаете, а чисто рассудочный и вполне объяснимый.
Он смолк, пригладил растопыренными пальцами свои белокурые, прямые волосы и закрыл глаза, словно пытался поймать нить своих мыслей.
— Начнем с того, что Леппринсе утаил от вас правду. Вернее, не сказал всей правды. И сейчас я вам открою то, что он скрыл. Леппринсе признан… en faillite[44]. Как это по-испански? Банкрот? Вот именно, банкрот. Нет, пока еще не официально, хотя в финансовых кругах это известно. Завод не выпускает продукции, товар ржавеет, кредиторы преследуют его, а банки отвернулись от фирмы. Но рано или поздно все станет известным, и тогда Леппринсе погиб. Без денег, без связей, а уж если говорить до конца, то и без меня, его дни сочтены. Кто ненавидел его en silence[45] на протяжении многих лет, воспользуются этим, чтобы наброситься на него и уничтожить. А таких, доложу я вам, совсем немало. Не могу сказать, чтобы я одобрял их, но понять их можно. Леппринсе любил издеваться над слабыми и причинил много ела. И то, что ему приходится теперь расплачиваться за это, только справедливо. Но не будем уклоняться от главной темы.
Он снова смолк. На площади зазвонили церковные колокола. Вдали залаяла собака. Небо побагровело, горы приняли грозные очертания.
— Вполне естественно, месье, что при сложившихся обстоятельствах Мария Кораль и я пытаемся спастись, поскольку мы оба наиболее etroitement[46] связаны с Леппринсе. Наши поступки можно было бы считать deloyales[47], если бы не существовало главного фактора в наших отношениях, c’est à dire[48] денег. Потерпев полный крах, Леппринсе, разумеется, станет думать о себе, а не обо мне, и позаботится о l’epanouissement[49] своей супруги, а не Марии Кораль, которая, не сочтите мои слова за дерзость, — это всего-навсего констатация фактов, — не может опереться на вас. Без Леппринсе и проданного с молотка предприятия вы вылетите в трубу. Вот почему мы решили бежать. И если бы не эта внезапно decouverte de la groussesse[50] Марии Кораль, мы давно бы уже были за пределами границы и стали бы для вас недосягаемы. Теперь ситуация изменилась, она не может ехать верхом на лошади. Вот почему мы заманили вас сюда. А совсем не для того, чтобы ссориться и напрасно проливать кровь. Мы можем договориться мирно, тем более, что сопротивление ваше теперь n’a pas de sens[51].
Он кончил говорить, и довольно долго длилось молчание. Я старался найти выход из положения, принимая во внимание те доводы, которые только что привел мне в качестве аргументов наемный убийца. Волнующее любовное похождение завершалось здесь, за столом, холодным сговором.
— И чем же я могу вам помочь? — спросил я.
— Вы дадите нам свой автомобиль.
— Не проще ли вам отнять его силой?
— Надо полагать, вы стали бы оказывать сопротивление. И тогда дело приняло бы очень неприятный оборот.
— Только не говорите мне, что вы питаете отвращение к подобным делам.
— О, вы меня не так поняли. Речь идет о мирном соглашении. Я не намерен убивать вас. Хотя нисколько не сомневаюсь в том, что Леппринсе послал вас в погоню за нами в надежде, что я вас убью. Впрочем, сейчас не время для объяснений. Вы дадите нам машину или нет?
— А почему, собственно, я должен вам ее дать? — спросил я.
— Ради нее, — ответил Макс, — si vous l’aimez encore[52].
Когда шум мотора затих вдали, я встал и покинул дом дядюшки Виролета. На площади все еще торчало несколько зевак: остальных разогнала скука. Наиболее терпеливые все еще дожидались и теперь смотрели на меня с бычьим спокойствием и вместе с тем презрительно, осуждая за то, что я сорвал желанное для них представление, и сожалея, что миновала для меня опасность.
Вернувшись в дом сеньоры Клары, я лег на диван у себя в комнатушке и, куря сигареты, долго размышлял о своей жизни и обо всех перипетиях, которые теперь заставляли меня начать все заново, когда мне стало больше лет, но осталось меньше иллюзий и не было никаких перспектив. Мне вспомнились слова Кортабаньеса: «Жизнь… это сплошная карусель, она кружится и кружится, до тошноты, а потом… высаживает тебя в том самом месте, где… ты на нее взошел».
Мои размышления внезапно были прерваны криками, доносившимися с улицы. Вскоре ко мне явился тот самый парень в лохмотьях, который несколько часов назад приходил с поручением от Марии Кораль. Он пришел очень взволнованный, а за ним толпой ввалились односельчане.
— Сеньор, сеньор, идемте скорее!
— Что случилось?
— Жандармы везут сюда вашу машину. Идемте скорее!
Я пулей выскочил из дома. Все жители селения собрались на шоссе, держа в руках фонари. Все ближе и ближе вырисовывались в темноте едва различимые контуры. Когда они достигли первых фонарей, я увидел двух жандармов в треуголках, в плащах и с ружьями за спиной, которые толкали перед собой, придерживая на подъеме, машину Леппринсе. Я приблизился к машине: за рулем в неестественной позе сидел Макс с бледным, как мел, лицом. Руки его безвольно повисли, рубашку покрывали пятна крови. Очевидно, он был мертв.
— Жандармы убили иностранца, — услышал я.
