— Откровенно говоря, не знаю даже, что тебе сказать. Если встать на твою точку зрения и рассуждать хладнокровно…

— Только, пожалуйста, без прописных истин, Перико, я просто хочу знать твое мнение.

Перико Серрамадрилес отпил глоток пива и вытер пену, осевшую на его едва пробивавшихся усиках.

— Трудно советовать в подобных случаях. Женитьба мне всегда казалась серьезным шагом. На нее так вот сразу не решишься, тем более ты сам говоришь, что не уверен, влюблен ли в эту девушку.

— А что такое любовь, Перико? Любил ли ты когда-нибудь по-настоящему? Чем дольше я живу на белом свете, тем больше убеждаюсь, что любовь — это голая теория. Она существует лишь в романах и кинофильмах.

— Если нам еще не довелось полюбить, это вовсе не значит, что любви не существует вообще.

— Я и не говорю, что она не существует. Я говорю, что любовь не существует, если не облекается в какую-то плоть. То есть в женщину.

— Несомненно, — согласился Перико.

— Любовь не существует сама по себе, существует женщина, в которую при определенных обстоятельствах на какой-то период я влюбляюсь.

— Ну, если ты так считаешь…

— Скажи, много ли женщин, в которых мы могли бы влюбиться, встретится нам на пути? Ни одной. В лучшем случае гладильщицы, портнихи, дочки таких же, как мы с тобой, обездоленных служащих, или девиц, которым уготована судьба Долоретас.

— Но почему же обязательно они. Есть и другие.

— Да, конечно. Есть принцессы, королевы красоты, звезды киноэкрана, женщины утонченные, независимые, образованные… Но они, Перико, не про нашу честь.

— В таком случае следуй моему примеру: не женись, — произнес он напыщенно.

— Пустое бахвальство, Перико! Это ты сейчас так говоришь и считаешь себя героем. Но пройдут годы, и однажды ты почувствуешь себя таким одиноким, что попадешься на удочку первой попавшейся на твоем пути женщине. Она нарожает тебе дюжину детей, быстро растолстеет и состарится, а ты будешь надрываться от непосильной работы, чтобы прокормить детей, иметь возможность лечить их, одевать, оплачивать их скромное образование, чтобы вырастить из них честных, бедных служащих, таких же, как мы с тобой. А они, в свою очередь, наплодят других бедняков, и так далее…

— Не знаю, дружище… ты все рисуешь слишком мрачно. Неужели все женщины одинаковы?

Я смолк, потому что передо мной пронесся уже изгладившийся из памяти образ Тересы. Но и он не поколебал моих убеждений. Я воскрешал его в памяти и впервые спрашивал себя, какое место занимала Тереса в моей жизни. Никакого. Испуганный, беспомощный зверек, пробудивший в моей душе нежность, такую же хрупкую, как цветок, выращенный в оранжерее. Тереса была несчастлива с Пахарито де Сото и со мной. В жизни ей достались лишь страдания и разочарования. Она хотела посеять любовь, а пожала измену. Но в том не было ни ее вины, ни вины Пахарито де Сото, ни моей. Что с нами сделали, Тереса? Какие дьявольские силы управляли пашей судьбой?

Покончив с закусками, рыбой, дичью, фруктами и сладостями, гости вышли из-за стола. Мужчины — тяжело отдуваясь и удовлетворенно поглаживая себя по животам. Дамы — мысленно прощаясь с лакомствами, от которых отказались, скрывая свою жадность под маской отвращения. Оркестранты уже заняли свои места на небольшой сцене и заиграли мазурку, под которую, впрочем, никто не пошел танцевать. Разговоры, прерванные на довольно долгое время, возобновились.

Леппринсе взглядом поискал среди гостей Пере Парельса. За столом он наблюдал за ним: финансист сидел хмурый, молчаливый, к ужину почти не притронулся, сухо отвечал на вопросы соседей. Леппринсе нервничал и вопросительно поглядывал на Кортабаньеса, занимавшего место на противоположном конце стола. Но адвокат оставался безучастен к его взглядам, не придавая им особого значения. Сразу после ужина Кортабаньес и Леппринсе подошли друг к другу.

— Иди к нему сейчас же, не откладывая, — посоветовал адвокат.

— Может, подождать до более подходящего случая? — сказал Леппринсе.

— Нет, именно сейчас. У тебя в доме он не посмеет затеять публичного скандала. К тому же он мало ел, а выпил больше обычного. Выведай у него все, что сможешь, нам это будет на руку. Ну, иди.

Леппринсе нашел Пере Парельса возле оркестра, одного, погруженного в свои мысли. Лицо его покрывала смертельная бледность, бескровные губы слегка дрожали. Леппринсе не мог понять, было ли то проявлением его негодования или причина заключалась в нарушении пищеварения, свойственном его возрасту.

— Пере, ты не мог бы уделить мне несколько минут? — смиренно попросил француз.

Старый финансист, даже не потрудившись скрыть своего раздражения, не удостоил его ответом.

— Пере, я очень жалею, что нагрубил тебе. Мои нервы совсем сдали. Ты ведь знаешь, как обстоят наши дела в последнее время.

— Ты так полагаешь? Так как же они обстоят? — проговорил Пере Парельс, не глядя на своего собеседника.

— Не упрямься, Пере. Тебе это известно не хуже меня.

— Ах, вот оно что! — произнес старый финансист не без издевки.

— Согласись, с тех пор как кончилась война, мы зашли в тупик. Пока еще я не знаю, как мы из него выберемся, но мы обязательно найдем выход из создавшегося положения. Всегда где-нибудь воюют. И, думаю, у нас нет особых оснований для беспокойства, если, конечно, мы будем действовать сообща и помогать друг другу в реорганизации предприятия.

— Ты, разумеется, хочешь сказать: помогать тебе.

— Пере, — терпеливо продолжал Леппринсе, — сейчас я, как никогда, нуждаюсь в твоей помощи, в твоем опыте… и ты хорошо это знаешь. Несправедливо будет с твоей стороны свалить на меня одного всю ответственность за то, что может произойти. В конечном счете я не виноват в том, что американцы выиграли войну. Ты ведь сторонник Антанты…

— Пойми, Леппринсе, — перебил его Пере Парельс, не меняя позы и не глядя на своего молодого компаньона, — я создавал это предприятие на пустом месте. Савольта, Клаудедеу и я работали не покладая рук, не жалея ни времени, ни сил, прежде чем нам удалось сделать его таким, каким оно было еще совсем до недавнего времени. Предприятие для меня — нечто очень важное. В нем — вся моя жизнь. Я видел, как оно зарождалось, как дало свои первые всходы. Вряд ли ты способен это понять, ведь ты явился на все готовенькое, но не в том суть. Я знаю, обстоятельства сейчас складываются неблагоприятно, вот-вот все может рухнуть. Савольта и Клаудедеу погибли, я слишком стар, но я не настолько глуп, — голос его зазвучал по-иному, — я не настолько глуп, чтобы не понимать, к чему все это может привести. В жизни своей я пережил много провалов, чтобы страшиться еще одного. Более того, хоть вы и убеждаете меня в том, что крах неминуем, хоть я и чувствую себя совершенно разбитым, я без всякого колебания начал бы все заново, отдал бы все свое время и силы предприятию.

Он замолчал, и Леппринсе подождал, пока он заговорит снова.

— Но запомни хорошенько то, что я тебе сейчас скажу, — продолжал старый финансист спокойно, — я своими руками уничтожу то, что мне так дорого, но не позволю, чтобы совершалось то, что происходит.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Леппринсе почти шепотом.

— Ты знаешь это лучше меня.

Леппринсе оглянулся по сторонам. Несколько гостей с наглым любопытством наблюдали за ними. Игнорируя совет Кортабаньеса объясниться с Пере Парельсом на людях, Леппринсе предложил старому финансисту уединиться в библиотеке. Пере Парельс, встретивший было это предложение с явным неудовольствием, вдруг, исполненный решимости, согласился. И эта тактическая ошибка ускорила трагическую развязку.

— Объясни, что ты имеешь в виду? — уже без всяких церемоний потребовал Леппринсе.

— Объясни сам! — сорвался на крик Пере Парельс, отступая от всяких проформ, которых до сих пор придерживался. — Объясни, что происходит и происходило в последние годы! Объясни то, что ты скрывал от меня до сих пор! Может быть, тогда мы сможем продолжить наш разговор.