— Это только кажется на первый взгляд, — объяснил он.

Помотав нас как следует на крутых поворотах и при резком торможении, автомобиль вскоре остановился, и Леппринсе знаком дал понять, что мы приехали. Шофер открыл дверцу, и до нас донеслись звуки вальса, исполняемого на скрипках, прямо посреди поля.

— Что это? — удивился я.

— Казино. Выходи, — ответил Леппринсе.

Каким же надо было быть идиотом, чтобы сразу не догадаться об этом. Правда, я никогда не бывал в казино Тибидадо и даже не мечтал когда-нибудь в него попасть. Разумеется, я знал, где оно находится. Сколько раз я с восторгом разглядывал его величественные купола, освещенные огнями; представлял себе царившую там атмосферу, громадные суммы денег, ставившиеся на рулетку и лежавшие на столах из белого мрамора.

— Ты не возражаешь? — спросил Леппринсе.

— О, разумеется, нет, — поспешно ответил я.

Мы вошли в казино. Вероятно, все слуги этого заведения хорошо знали Леппринсе, а он в свою очередь здоровался с ними, называя по именам, которыми их нарекли при рождении. В окружении свиты слуг мы подошли к столу, зарезервированному в укромном уголке. Леппринсе заказал вина и блюда, по обыкновению не спросив меня, и стал интересоваться моими делами, работой, планами.

— До меня дошли слухи, что ты уезжал к себе на родину, в Вальядолид, это верно? Я боялся, что мы больше не увидимся с тобой. К счастью, ты одумался. По-моему, Барселона — чудесный город. Есть в нем что-то… Как бы это лучше выразиться? Что-то притягательное. Иногда он кажется мне неуютным, неприятным, враждебным, даже опасным, но согласись, его невозможно покинуть. Ты замечал это?

— Возможно, вы и правы. Но я вернулся потому, что мне нечего было делать в Вальядолиде. Конечно, тут у меня тоже дел не слишком много, но здесь во всяком случае я хоть в какой-то мере принадлежу самому себе.

— Ты говорить об этом как-то безрадостно, Хавиер. У тебя неприятности?

Я понимал, что он интересуется моими делами просто из вежливости, что причина нашей встречи совсем другая, но в его словах звучало такое участие, а мне так недоставало друга, которому я мог бы излить свои горести, что я поведал ему обо всех своих думах, мечтах, надеждах и переживаниях. Моя исповедь длилась в течение всего ужина, пока нам не принесли счет, который Леппринсе оплатил, даже не взглянув. Затем мы перешли в соседний зал, где нам подали кофе и коньяк.

— То, что я услышал от тебя, Хавиер, — возобновил он прерванную беседу, — очень огорчило меня. Я даже не предполагал, что твои дела столь плачевны. Почему ты не обратился ко мне за помощью? Для чего тогда существуют друзья?

— Я пытался это сделать, заходил к вам домой, но привратник сказал, что вы переехали и он не знает куда, а может быть, просто не захотел дать мне вашего адреса. Я пробовал разузнать его также через Кортабаньеса и даже хотел написать письмо нам на завод, но побоялся быть слишком назойливым. Вы не подавали никаких признаков жизни, и я решил, что вы не хотите со мной больше знаться…

— Как ты мог подумать такое, Хавиер? Очень обидно, если ты действительно такого мнения обо мне, — он выдержал паузу, пригубил коньяк, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Впрочем, ты по-своему прав. Признаюсь, я вел себя не лучшим образом. Иногда, сам того не желая, я бываю не очень справедлив к людям, — проговорил он почти шепотом. — Прости меня.

— Ну что вы…

— Да, да. Сам того не желая, я лишил тебя своего участия, предал тебя. А предательство — зло, поверь мне. Позволь хотя бы объясниться. Нет, нет, не перебивай, я должен тебе все объяснить, — он смолк, закурил сигару и продолжал: — Ты знаешь, после своей женитьбы на Марии Росе я унаследовал акции предприятия, которые покойный Савольта завещал дочери. Эти акции вместе с теми, которые были у меня, сделали меня потенциальным владельцем предприятия, тем более, если учесть, что после смерти Клаудедеу законной его наследницей стала жена — женщина в летах, тихая, не способная войти в мир деловых людей. С одной стороны, можешь себе представить, какие это сулило мне выгоды, а с другой — на меня возложена громадная ответственность и воистину непочатый край дел. Есть еще одно обстоятельство, менее важное, но не менее существенное: после женитьбы на Марии Росе мое социальное положение изменилось. Я вошел в элиту именитых семейств города и превратился из пришлого иностранца в общественного деятеля, а отсюда и все вытекающие последствия. Это, пожалуй, еще более непосильная ноша, чем та, о которой я только что говорил.

Он одарил меня улыбкой, глубоко затянулся сигарой и медленно выпустил струю дыма.

— Для меня это были тяжелые месяцы, Хавиер, но они уже позади. Теперь все входит в свое русло. Я устал и нуждаюсь в передышке; хочу вернуться к прежнему образу жизни, восстановить старый круг знакомств, возобновить беседы, которые мы вели с тобой за ужином, помнишь?

К горлу моему подступил комок, я не мог проронить ни звука, только кивнул в ответ.

— Теперь я позабочусь о тебе, не беспокойся. Но сначала… — он пристально взглянул мне в глаза. Я знал, что рано или поздно мы коснемся вопроса, ради которого он со мной встретился, и затаил дыхание. Сердце мое бешено колотилось, руки похолодели и стали влажными от пота. Я отпил глоток коньяка, чтобы успокоиться. — Ты догадываешься, о чем?

— Вероятно, о Марии Кораль, да?

— Вот именно, — ответил он, помолчав немного, и, когда снова заговорил, в его голосе послышались высокопарные, фальшивые нотки, совсем как у актера в тот момент, когда занавес поднимается и он начинает говорить свою роль. — Начнем издалека. Мария Кораль рассказывала тебе свою историю? Нет? Ничего удивительного. Ей мешает гордость. Бедняжка и мне ничего не хотела говорить, но я постепенно все у нее выудил. После того, как я бросил ее… — тут он широко взмахнул рукой, словно хотел отмахнуться от неприятных воспоминаний, — с моей стороны, конечно, это было неблагородно, но что теперь поделаешь? Я был слишком молод и, хотя считал себя взрослым мужчиной, — он вздохнул и продолжал без всякого перехода: — Мария Кораль снова присоединилась к своим партнерам, тем двум силачам, ты их знаешь. Они по-прежнему ездили по разным городам и выступали в третьеразрядных кабаре и во время праздников, где только могли, пока этих двух убийц не посадили за решетку, обвинив в каком-то мелком преступлении: то ли за кражу, то ли за драку. Марии Кораль пришлось уехать из того города и самой давать представления. Когда ее партнеров выпустили из тюрьмы, они решили уехать из Испании. Помнишь, в прошлом году они были замешаны в одном неблаговидном деле, носившем политический характер. Возможно, когда они сидели в тюрьме, эта история всплыла наружу, и они, опасаясь, как бы не поднялся шум, а, может быть, подстрекаемые полицией, сочли благоразумным покинуть страну. И ничего не сказали Марии Кораль, которая, впрочем, все равно не смогла бы уехать с ними по причине своего несовершеннолетия. Бедняжке пришлось самой зарабатывать на жизнь и заботиться о себе. Скитаясь из города в город, она снова попала в Барселону, где ты ее и обнаружил в пансионе, полуумирающей от голода и болезни. Так закончилась ее короткая, печальная история.

— Закончилась? — спросил я, убежденный в том, что Леппринсе поймет смысл моего вопроса.

— Вот об этом я и собираюсь с тобой поговорить, — произнес он, опускаясь с заоблачных высот на землю. — Понимаешь, ведь я до некоторой степени в долгу у Марии Кораль. Нет, формально, конечно, нет. Но я уже сказал тебе, что ненавижу предательство. И очень хочу ей помочь. Но как?

— По-моему, в вашем положении и при ваших деньгах это совсем нетрудно.

— Гораздо труднее, чем ты полагаешь. Разумеется, мне ничего не стоит дать ей немного денег и отделаться от нее. К чему это приведет? Деньги быстро тают в наше время. Спустя несколько месяцев, в лучшем случае год, все вернется на круги своя, и мы ничего не добьемся. К тому же Мария Кораль еще совсем юная и нуждается не столько в деньгах, сколько в покровительстве. Разве не так?