Светило солнышко, и люди грелись в его лучах, собираясь на верандах кафе. Бульвар Рамблас блистал своим великолепием. По нему прохаживались высокомерные банкиры, чванливые военные, чопорные сеньоры, голосистые цветочницы, студенты-прогульщики, которые цеплялись к прохожим и путались у них под ногами; лица без определенных занятий и моряки, только что сошедшие с корабля. Всегда веселая, улыбающаяся Тереса вдруг помрачнела.

— Меня оглушает этот шум. Впрочем, не думаю, чтобы вид безлюдных улиц радовал меня больше. Города созданы для множества народа, верно?

— Я вижу, тебе не нравится город, — заметил я ей.

— Терпеть его не могу. А ты?

— Напротив, не представляю себе жизни где-нибудь в другом месте. Ты тоже скоро привыкнешь и не сможешь жить без него.

На площади Каталунья, напротив кафе Майсон Дорее, возвышалась трибуна, обтянутая каталонским знаменем. Какой-то оратор произносил речь перед примолкшей толпой.

— Пойдем отсюда, — попросил я.

Но Тереса воспротивилась:

— Я никогда не видела митингов. Давай подойдем поближе.

— А вдруг начнется заварушка?

— Ничего не будет, — успокоила она меня.

Мы приблизились, но все же остановились на довольно значительном расстоянии от трибуны, и слова оратора едва доносились до нас, хотя нам хорошо видны были все его жесты. Он говорил что-то на каталанском языке, и его речь прерывалась бурными овациями, возгласами и нестройным пением Els segoadrs[2]. С улицы Фонтанелья приближались пешие жандармы, вооруженные карабинами. Они выстроились вдоль тротуара, спиной к зданиям, и встали по команде «вольно».

— Дело дрянь, — сказал я.

— Не будь трусишкой, — ответила Тереса.

Пение продолжалось, сопровождаемое вызывающими выкриками. Какой-то парень, вынырнув из толпы, схватил с земли камень и с ожесточением запустил его в витрины здания Сиркуло Экуестре. При этом с головы его свалилась шляпа. Раздались возгласы:

— Fora els castellans![3]

В окно выглянул человек в черном костюме, с птичьим лицом и, вытянув вперед руки, прокричал: Catalunya[4]. Но ему пришлось тут же скрыться под оглушительный свист и град камней, которые на него обрушились.

— Кто это? — спросила у меня Тереса.

— Я не разглядел хорошенько. По-моему, Камбо.

Жандармы хранили невозмутимое спокойствие в ожидании приказов офицера, державшего в руке пистолет. Со стороны улицы Рамбла-де-Каталунья группками бежали люди, размахивая дубинками. Они кричали: «Да здравствует республиканская Испания!», вероятно предполагая, что на площади собрались «молодые варвары» Лерруса[5]. Сепаратисты встретили их градом камней. Офицер подал команду. Заиграл горнист. И тут же камни обрушились на полицейских. Снова заиграл горнист, и карабины были взяты на изготовку. «Молодые варвары» набросились с дубинками на сепаратистов, а те в свою очередь отбивались от них камнями, кулаками, ногами. И хотя сепаратисты имели численное превосходство, среди них насчитывалось немало стариков и женщин, непригодных к схватке. Несколько окровавленных тел упало на землю. Жандармы прицеливались, широко расставив ноги. С улицы Пелайо к площади приближалась конница. Кавалеристы остановились перед зданием «Салон Каталунья» и, обнажив сабли, пришпорили коней, которые ринулись вперед: сначала рысцой, затем галопом и, наконец, понеслись точно ураган среди пальм, перескакивая через скамьи, цветочные клумбы, вздымая пыль и наполняя воздух звонким цокотом копыт. Люди стали разбегаться в разные стороны; только самые отчаянные вступили в рукопашную схватку. Беглецы устремились к улицам Рамбла-де-Каталунья, Ронде-де-Педро и к площади Пуэрто-дель-Анхель. Оратора словно ветров сдуло с трибуны, а «молодые варвары» рвали на части каталонское знамя. Всадники, размахивая саблями, преследовали беглецов по пятам. Тот, кто падал, так и оставался лежать, опасаясь, чтобы его не затоптали, и лишь прикрывал голову руками. Пешие жандармы плотным кольцом окружили людей, не давая им прорваться к площади Пуэрто-дель-Анхель, и стреляли в воздух холостыми патронами. Кое-кто из тех, кого окружили конные и пешие жандармы, подняли руки вверх, признавая себя побежденными.

Мы с Тересой добежали до бульвара Рамблас и там смешались с прохожими. Вскоре появилась группа полицейских, конвоировавшая трех мужчин в наручниках.

— Как видите, мы всегда остаемся козлами отпущения, — говорили арестованные прохожим.

Но те оставались глухи к их словам. Мы с Тересой, держась за руки, побежали дальше. То были дни нашей беззаботной радости, беспредельного счастья.

…заводе Савольта, производительная деятельность которого в последние годы достигла небывалого дотоле гигантского размаха за счет кровавой войны, разрушающей Европу, как муха, жиреющая от того, что питается отвратительной падалью. Уже ни для кого не секрет, что вышеупомянутый завод за несколько месяцев превратился из маленького индустриального предприятия, снабжавшего своей продукцией узко национальный или местный рынок, — в громадное предприятие, поставляющее свой товар воюющим державам, и, пользуясь их безвыходным положением, получает на кабальных условиях баснословные прибыли. Но рано или поздно правда откроется и прозревшему человеческому разуму простых тружеников станут очевидными истинный характер и род коммерции, вымогательств и злоупотреблений, и тогда вспыхнет народный гнев. В прессе уже назывались имена тех, кто подчиняет весь свой ум, всю свою энергию единственному стремлению — обогатиться. А именно: сеньора Савольты — основателя предприятия, главного акционера, фактического хозяина, стоящего у руля завода, — а также злобствующего начальника персонала предприятия, заставляющего рабочих содрогаться и получившего устрашающее прозвище «Человека железной руки», который вызывает трепет и негодование во всех пролетарских семьях, и, наконец, отнюдь не в меньшей степени, пронырливого, вероломного Леппринсе, о коем…

Помню, как в тот холодный ноябрьский день хмурый Пахарито де Сото скованно сидел на краешке стула в конце длинного стола для заседаний в зале-библиотеке, держа на коленях шляпу в мелкую клеточку и готовый наступить на свое широкое кашне, покорно свисавшее спиралью к его ногам, пока Долоретас поспешно убирала пальто, перчатки, зонт с рукоятью из поддельного серебра, инкрустированного фальшивыми зелеными и красными камнями; как Серрамадрилес беспрестанно громыхал в соседней комнатушке створками архивных шкафов, пишущей машинкой и стулом; да и Кортабаньес не выходил из своего кабинета, а ведь только он один мог бы сгладить напряженность встречи и, возможно, именно потому отсиживался там, не подавая никаких признаков жизни, но, без сомнения, подслушивая за дверью и подглядывая в замочную скважину, хотя теперь и то, и другое кажется мне неправдоподобным. Помню, что Пахарито де Сото закрыл глаза, будто встреча эта ослепила его, как внезапная вспышка магния, и ему трудно было поверить — сначала он лишь догадывался об этом, а потом понял, — что тот человек, который ему улыбался и внимательно к нему приглядывался, был Леппринсе, всегда такой элегантный, осмотрительный, непринужденный и всегда такой молодой.

Д. Ваше знакомство с Леппринсе было связано с работой или носило другой характер?