Я обернулся. Это был комиссар Васкес.

— Мы торчим здесь битых два часа, и так как вы слишком задержались, позволили себе открыть двери вашей квартиры и войти, чтобы расположиться здесь и ждать вас в более комфортабельных условиях. Вы не сердитесь?

— Разумеется, нет. Но вы меня очень напугали.

— Вполне понятно. Нам следовало предупредить вас о своем приходе. Но что поделаешь, мы совсем упустили это из виду.

Преодолев последние ступеньки, я вошел в квартиру. В столовой кроме комиссара находилось еще двое полицейских в штатском. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что здесь производился обыск. Разумеется, я мог протестовать, даже пожаловаться на произвол, поскольку не сомневался, что комиссар действовал по своему усмотрению и не имел на то санкции судебных властей, но меня ничуть не волновало, что они перевернули здесь все вверх дном, и я промолчал.

— Чей это портрет? — осведомился комиссар Васкес, указывая на фотографию моего отца.

— Отца, — ответил я.

— Ай-ай-ай! Что подумает ваш отец, если узнает, что вас навещает полиция?

Я догадался, что он намерен меня запугать, и решил перехватить инициативу в свои руки.

— Ровным счетом ничего. Он умер три года назад.

— О, прошу прощения! Я не знал, что вы вдовец.

— Сирота, вы хотите сказать.

— Ну, конечно, сирота. Еще раз прошу прощения.

Теперь я всецело завладел положением: комиссар выглядел смешным в глазах своих подчиненных.

— Очень сожалею, комиссар, но мне нечем вас угостить, — заявил я нагло.

— Ради бога, не беспокойтесь. У нас в полиции сухой закон.

— Зачем кривить душой, комиссар? Я имел возможность оценить ваши гастрономические вкусы в доме нашего общего друга, сеньора Леппринсе.

Комиссар опешил, и я испугался, что зашел слишком далеко в своих выпадах против него. Хотя он и заслуживал такого отношения к себе, так как воспользовался нашим шапочным знакомством и решил устроить мне допрос, взяв инициативу в свои руки, но я отплатил ему той же монетой. Я не сомневался, что он пришел ко мне как обвинитель, а не как следователь, и своим внезапным появлением здесь и присутствием явно лишних подчиненных намеревался ослабить мои позиции.

— Мы пришли к вам как к другу, — сказал комиссар Васкес, оправившись от замешательства. — Конечно, у вас нет причин радоваться нашему неожиданному вторжению: мы не имеем санкции на обыск и можем рассчитывать лишь на ваше благосклонное отношение. Впрочем, не мне объяснять это адвокату.

— Я не адвокат.

— Не адвокат! Черт подери! Кто же вы тогда — студент?

— Нет.

— Так скажите же, наконец, как мне вас величать официально?

Это была мощная контратака с его стороны.

— Я административный служащий…

— Сеньора Леппринсе?

— Нет, сеньора Кортабаньеса, адвоката.

— Так вот оно что… А я-то думал, постоянно встречая вас в доме сеньора Леппринсе… Теперь вижу, что ошибался. Но как случилось, что самый обыкновенный служащий обедает в доме у Леппринсе, такого влиятельного человека? Или вас связывает что-нибудь еще? Может быть, дружба?

— Говорите, говорите, я вас слушаю.

— Да вам и нечего сказать, Миранда. И правильно делаете, что молчите, ведь без труда не вытянешь и рыбки из пруда.

— Если под рыбкой вы подразумеваете меня, то себя, вероятно, считаете ловцом, комиссар?

— Ну, ладно, ладно, Миранда. Почему мы, испанцы, вечно враждуем? Ведь мы тут все — друзья, не правда ли?

— В таком случае, если вас не затруднит, познакомьте меня, пожалуйста, с этими двумя сеньорами. Должен же я знать своих друзей.

— Сеньоры явились сюда со мной за компанию. Теперь, когда вы пришли, они уйдут.

Оба прихвостня комиссара пожелали нам спокойной ночи и ушли, но дожидаясь, пока я провожу их до двери. Когда мы остались с комиссаром наедине, он сразу же стал серьезным и вместе с тем более фамильярным.

— По-моему, сеньор Миранда, вы удивлены неожиданным интересом, который я к вам проявляю. Но разве не логично, что я интересуюсь всеми, кто хоть как-то причастен к делу Савольты?

— А какое отношение имею я к этому делу?

— По-моему, глупо спрашивать об этом, если вдуматься как следует. В декабре прошлого года умирает некий журналист по имени Пахарито де Сото. И что же? Оказывается, его самый близкий друг — вы. Через несколько дней убивают Савольту и… странная вещь! — среди приглашенных на новогодний вечер опять — вы.

— Так вы подозреваете меня в двойном убийстве?

— Успокойтесь, я иду совсем по другому пути. Давайте сопоставим факты, только факты: обе смерти связаны или кажутся связанными друг с другом. Пахарито де Сото умирает, едва закончив работу, которую ему поручили и оплатили шефы предприятия Савольты. Спрашивается: кто связал журналиста с его последними шефами?

— Я.

— Справедливо: Хавиер Миранда. Далее: отношения Пахарито де Сото с предприятием осуществлялись не через начальника персонала Клаудедеу и не через самого Савольту, а через человека — и в этом вся загвоздка, — выполняющего на предприятии неопределенные функции: Пауля Андре Леппринсе. Я иду в дом Леппринсе и кого там застаю?

— Меня.

— Не слишком ли много совпадений, как по-вашему?

— Нет. Леппринсе поручил мне разыскать Пахарито де Сото и заключить с ним контракт. Мое знакомство с обоими переросли в дружбу с каждым из них, которая трагически оборвалась с Пахарито де Сото, но сохранилась с Леппринсе. Как видите, все очень просто.

— Не будь в вашем объяснении столько темных пятен.

— Например?

— Ну, например, вместе с вашими «дружескими узами» с Пахарито де Сото завязались «дружеские узы» с его женой, Тересой…

Я даже вскочил со стула от негодования.

— Минуточку, комиссар, я готов отвечать на ваши вопросы. Напоминаю, вы находитесь у меня в доме и у вас нет юридических прав допрашивать меня.

— А я вам напоминаю, что будучи комиссаром полиции могу получить юридическое право не только на ваш допрос, но и ордер на ваш арест, притом заставить привести вас в наручниках в полицейское управление. Если вы хотите встать на формальный путь, то пеняйте потом на себя.

Наступило молчание. Комиссар зажег сигарету и бросил пачку на стол, чтобы я мог закурить, если пожелаю. Я сел, взял сигарету, и мы задымили, давая успокоиться нервам.

— Я ведь не какая-нибудь привратница, чтобы шпионить за вами и совать нос в ваши грязные делишки, — продолжал комиссар Васкес неторопливо. — Вынюхивать, кто кому наставляет рога, кто с кем сожительствует или занимается сводничеством. Я расследую три убийства и одно покушение. И поэтому прошу, даже требую всяческого содействия. Я готов все понять, сохранять почтительность, избегать формальностей, рутину — все, что может причинить вам беспокойство больше, чем требуется для дела. Но и вы не злоупотребляйте моим терпением, не выводите меня из себя, не заставляйте применять власть, иначе вам же будет хуже. Я сыт по горло, понимаете? Сыт! Мне надоело выставлять себя на посмешище у богатых пижонов Барселоны; мне осточертел Леппринсе с его пирожными, рюмочками десертного вина, словно мы празднуем его первое причастие. А теперь еще и вы, самодовольный щенок, который виляет хвостом, подбирает объедки в салонах высшего общества и во всем подражает своим хозяевам, чтобы выглядеть изысканным в моих глазах и посмеиваться надо мной, словно я ваш слуга, вместо того чтобы быть самим собой и думать о собственной шкуре. Вы все глупы, понятно? Коровы в моей деревне и те умнее: они хотя бы знают свое место. Хотите получить совет, Миранда? Так вот: если видите меня входящим в комнату, даже если это столовая Леппринсе, не посмеивайтесь надо мной, как над шавкой, а утрите себе рот и встаньте. Вы меня поняли?

— Да, сеньор.

— Очень рад, что вправил нам мозги. А теперь, когда мы с вами так хорошо понимаем друг друга, извольте ответить на мой вопрос: где письмо?

— Какое письмо?

— Какое же еще? Пахарито де Сото, конечно.

— Я ничего не знаю о…