Я похвалил его за благонамеренные речи, и мы оба погрузились в глубокое молчание. Управляющий вошел в столовую и доложил о приходе комиссара Васкеса. Леппринсе велел провести его в столовую и попросил меня остаться.

— Прошу прощения, что мы принимаем вас здесь, дружище Васкес, — поспешил извиниться Леппринсе, едва тот вошел. — Но, по-моему, это гораздо лучше, чем заставлять вас ждать или лишить удовольствия присоединиться хотя бы к концу нашей великолепной трапезы.

— Благодарю вас, я уже пообедал.

— Отведайте хотя бы десерт и выпейте рюмочку москателя.

— С великим удовольствием.

Леппринсе отдал соответствующее распоряжение.

— Я пришел, — начал комиссар, — поскольку считаю своим долгом предупредить вас о том, что имеет непосредственное отношение к вам…

Насколько я понял, он имел в виду Леппринсе и его компаньонов. Со мной комиссар Васкес даже не поздоровался. Он игнорировал меня с первого же дня нашего знакомства, и это задевало мое самолюбие, хотя и было вполне оправдано: его профессия не допускала любезностей, учтивости, и все то, что могло служить ему помехой в деле (друзей, секретарей, помощников, телохранителей), он оставлял вне поля своего зрения.

— Речь идет о покушениях? — спросил Леппринсе. — Есть какие-нибудь новости насчет смерти бедного Савольты?

— Да, именно об этом.

— Так я слушаю вас, дорогой Васкес.

Комиссар помедлил, с любопытством разглядывая этикетку винной бутылки. Мне показалось, что его враждебность распространяется на меня и даже на самого Леппринсе. Наконец он заговорил:

— От… людей, которые сотрудничают с полицией… косвенным образом, неофициально, у меня есть сведения о том, что в Барселоне появился Лукас «Слепой».

— Лукас… какой? — переспросил Леппринсе.

— «Слепой», — повторил комиссар.

— И кто же этот столь колоритный персонаж?

— Валенсийский террорист. Он действовал в Бильбао и в Мадриде, хотя сведения, поступающие о нем, самые разноречивые. Вы же знаете, как относятся к людям подобного рода: бандита превращают в героя, чтят его как бога, превозносят до небес…

Горничная принесла тарелку, столовый прибор и салфетку для комиссара.

— А почему его называют «Слепым?» — поинтересовался Леппринсе.

— Одни утверждают, что он получил это прозвище потому, что всегда щурит глаза, а другие говорят, будто его отец был слепым и пел романсы в деревнях Уэрты. Но, по-моему, все это чепуха.

— Насколько я понимаю, взгляд у него острый.

— Как стальное лезвие.

— Так, значит, Савольту убил Лукас?

Комиссар Васкес положил себе на тарелку пару кусков торта и многозначительно посмотрел на собеседника.

— Кто знает, сеньор Леппринсе, кто знает!

— Рассказывайте, рассказывайте, пожалуйста… и ешьте, это очень вкусно, вы сами убедитесь.

— Не понимаю, отдаете ли вы себе отчет в том, насколько серьезны мои опасения. Этот террорист очень страшный человек и явился сюда по ваши души.

— Вы хотите сказать, комиссар, по мою душу?

— Я говорю «ваши», не уточняя. Если бы я имел в виду конкретно вас, я бы так и сказал. Точно такой же разговор у меня состоялся сегодня утром с сеньором Клаудедеу.

— Как велика опасность? — спросил Леппринсе.

Комиссар достал из кармана несколько листков и протянул их Леппринсе.

— Вот здесь кое-какие сведения. Я сам выписал их из архива. Взгляните, хотя вы, пожалуй, не разберете моего почерка.

— Отчего же, прекрасно разберу. Так его обвиняют в четырех убийствах?

— Два убийства приписывают ему. А двое других полицейских убиты во время перестрелки в Мадриде.

— Оказывается, он сбежал из тюрьмы Куэнки.

— Да, жандармы преследовали его в горах. Но почему-то решили, что он погиб, и вернулись в казарму. А спустя месяц он появился в Бильбао.

— Он действует один? — спросил я.

— Когда как. Судя по сведениям из Мадрида, он руководит бандой, но численность ее не указывается. А исходя из других донесений, он действует в одиночку. На мой взгляд, эти сведения больше соответствуют фанатизму и жестокости человека, подобного Лукасу. Будь у него сообщники, то рано или поздно они обнаружили бы себя.

Комиссар Васкес отломил ложечкой маленький кусочек воздушного торта и не спеша попробовал.

— Божественное лакомство! — воскликнул он.

— Что бы вы посоветовали мне, комиссар? — спросил Леппринсе.

Васкес ответил ему только тогда, когда доел до конца обе порции торта.

— Я бы посоветовал… я бы посоветовал вам ставить нас в известность о каждом своем шаге, чтобы мы могли обеспечить вашу безопасность. Если мы будем знать наперед, куда вы пойдете, мы вынудим Лукаса «Слепого» рано или поздно совершить какой-нибудь необдуманный поступок. Такие люди, как он, часто проявляют нетерпение. Если мы устроим ему западню, он сам в нее попадется.

Горничная доложила, что кофе и ликер поданы в гостиную. Леппринсе встал, подавая нам пример, но комиссар Васкес, воспользовавшись моментом, поторопился откланяться, ссылаясь на свою занятость. Когда комиссар ушел, Леппринсе сказал мне:

— Его раздражает, что у меня свой телохранитель. Он, видите ли, считает его помехой себе.

— И по-своему прав.

— По-своему, возможно, но мне спокойнее под защитой Макса, чем под защитой всей испанской полиции.

— Конечно, против такого аргумента трудно что-нибудь возразить, но, по-моему, не следует отказываться ни от того, ни от другого.

— В таком случае, — заключил Леппринсе, — буду находиться под двойной защитой. Впрочем, спорить в данном случае бессмысленно. На карту поставлена моя жизнь, а я не собираюсь испытывать на своей шкуре, что лучше, а что хуже.

Доктор Флоре поскреб подбородок карандашом.

— Ваша просьба идет вразрез с нашими правилами, комиссар. Больной сейчас относительно спокоен, а ваше посещение может вывести его из равновесия.

— И что тогда?

— Он начнет буянить, и его придется окатить холодной водой.

— Это никому не вредно, доктор. Разрешите мне поговорить с ним.

— Нельзя, поверьте мне. Я отвечаю за здоровье своих пациентов.

— А я в ответе за жизнь многих людей. И прошу это не для себя, а для их блага. Дело очень серьезное.

Доктор Флоре, не слишком убежденный доводами комиссара, повел его по длинным коридорам, которые, казалось, никуда не вели. В конце каждого из них доктор делал поворот в девяносто градусов и попадал в следующий. Стены и беспорядочно разбросанные по ним двери были окрашены в зеленый цвет. Время от времени справа или слева по коридору, дезориентируя комиссара Васкеса, возникала стеклянная дверь, выходившая в прямоугольный сад, посреди которого возвышался фонтан, окруженный кустами цветущих роз. По саду блуждало несколько больных, наголо обритых, в длинных полосатых халатах, и санитар, который как бы в противовес больным выставлял напоказ свою густую черную бороду. Сад возникал то с одного угла, то с другого, и комиссару начинало казаться, будто они уже проходили здесь.

— Разве мы раньше не видели этого Иисуса? — спросил он у доктора, показывая на изображение святого, который благословлял их из ниши.

— Нет. Вы, наверное, спутали его со святым Николасом из Бари, который находится в женском отделении.

— Прошу прощения. Мне показалось…

— Ничего удивительного. Эта больница — сплошной лабиринт. Ее специально так построили, чтобы предельно изолировать между собой все отделения. Вам нравится сад?

— Да.

— Я с удовольствием покажу его вам потом, когда вы закончите свой визит. Больные сами разводят его и ухаживают за ним.

— Зачем он нужен? — поинтересовался комиссар.

— Он помогает истреблять вредных насекомых. Их гнезда закупоривают смолой или глиной. Смола действеннее. Глину насекомые легко пробуравливают в несколько дней и выползают наружу. Вы увлекаетесь садоводством, комиссар?

— Когда я был маленьким и жил с родителями, у нас имелся при доме садик; в нем мама разводила цветы. Но с тех пор прошло столько времени, сами понимаете.