Человек привязывается к людям, животным, растениям, чтобы подольше задержаться на этой земле…

В копенгагенском зоологическом музее муравьи служат музейными экспонатами. Все остальные экспонаты — чучела, но попробуйте сделать чучело муравья! Гораздо дешевле использовать на этом месте живого.

И вот живет в музее муравей, сам живой, а работает чучелом. Не он один работает чучелом, хотя многие делают вид, что у них другая, более осмысленная работа. Потому что с чучела какой спрос? Живешь за стеклянной витриной, в государственном муравейнике. А рядом по телевизору всю твою жизнь показывают в увеличенном виде. Какой муравей может мечтать, чтоб его показывали по телевизору?

Плохо только, что свои не могут посмотреть. Они внутри витрины живут, а телевизор повернут экраном наружу. Выберется муравей из витрины, чтоб по телевизору себя посмотреть, а там зазевается, с кем-то заговорится — и поползет от витрины к витрине, разглядывая, как там настоящие чучела живут.

Ничего не скажешь, красиво чучела живут. Какое разнообразие, какое богатство природы! Тут тебе и тропики, тут тебе и арктические льды. Умеют чучела жить, умеют устраиваться. Станешь им рассказывать про свою насекомую жизнь, а они и не слышат. И головы в твою сторону не повернут. Такие важные, неподвижные. Это называется: манера держаться. Что бы тебе ни говорили, а ты как глухой. Держишь себя в руках, не поддаешься соблазну.

Все-таки быть чучелом — большое искусство. Не просто работать чучелом, а быть чучелом всем своим существом.

Говорят, такое чучело где-то работало директором музея. Прислали его экспонатом, но на месте не разобрались и зачислили на должность директора. Спохватились, когда уже на пенсию провожали. Подошли целовать, чмок, а это чучело.

Да, по-крупному чучела живут, у нас так не умеют. Правда, по телевизору их не показывают в увеличенном виде, а что толку, что нас показывают, если мы живем в натуральную величину? У нас в жизни одно, и совсем другое по телевизору.

Правда, обещают. Если будем жить самоотверженно, беззаветно, то и нам после смерти воздвигнут чучело. Вот когда мы по-настоящему заживем!

Хотя какая это жизнь — после смерти! У нас и при жизни этой жизни пустяк, а после смерти и столько не наберется. И все же больше, чем у этих чучел, потому что у них и того нет. Жизнь красивая, а присмотришься — жизни нет. Потому что у них нет проблем, а для жизни нужны проблемы.

Была б у муравья своя отдельная семья, был бы у него личный ребенок, он бы сказал этому сопляку: жизнь — это проблемы. Мы живем, потому что у нас проблемы. И пока у нас проблемы.

А эти чучела? У них никаких проблем. Поэтому и жизни у них на муравьиный ноготь не наскребется.

Кошка в зоопарке. У писателей значительно больший размах: они бывают одноклеточные и многоклеточные. Одноклеточные — те, которые носят клетку в себе, а многоклеточные — те, что все сидят в одной клетке.

Потомки предков. Лучше жить при царе Горохе, чем при шутах гороховых.

Педагогика в земледелии. На сизифовой работе каинова печать.

Две любви писателя Ивана Петрова. С тех пор, как поубавилось запретных плодов, жизнь уже не кажется нам такой сладкой.

Исповедь сидящего на суку. Человечество наконец научилось извлекать пользу из своих бед, чтобы потом всю эту пользу употребить для одного огромного всеобщего бедствия.

Швеция не принимает. Скольких людей судили за то, что они пытались сбежать из страны, хотя сидели они в этой стране вовсе не за преступления.

Австралопитек жил в Африке. Место хорошее, никто не говорит, но австралопитек как-то не чувствовал себя дома. То и дело кто-нибудь да спросит:

— А почему, собственно, вы живете в Африке?

И нечего ответить. Действительно — почему?

Как-то так сложилось, что он родился в Африке. Хотя и австралопитек. Африка его родина, понимаете?

Нет, никто этого не понимает.

И стал австралопитек замечать: не любят в Африке австралопитеков. Почему не любят? А просто так. Просто потому, что они австралопитеки. Дети домой приходят в слезах: с ними не хотят играть, обзывают австралопитеками. Жена пойдет за продуктами и вернется ни с чем: ее опять не пустили без очереди, они пускают только своих, а у нее во всей очереди нет ни одного своего человека.

И все чаще австралопитек стал подумывать: а не уехать ли отсюда куда подальше, на историческую родину? С женой посоветовался, с детьми. И стали они все вместе готовиться к переезду.

Но с переездами в то время было трудно. Из Африки в Австралию по морю не переплывешь, а по суше пешком не дотопаешь.

Собирались, собирались… И так в сборах прошла вся их жизнь. И кончилось тем, чем обычно кончается жизнь: они умерли.

Вот и весь анекдот. Нет, не весь, это очень длинный анекдот. Потому что прошло три миллиона лет — и вдруг австралопитека находят в раскопках.

Тут, конечно, сразу возникает старый вопрос: а почему в Африке? Австралопитек — и в Африке.

Один случайный прохожий говорит:

— Вы же знаете этих австралопитеков. Они всюду пролезут.

Сказал — и прошел. А разговор остался. Нехороший, обидный разговор.

Потому что австралопитеки никуда не пролезли. Они жили в Африке и умерли в Африке. Здесь прошла вся их жизнь. Прошла, как этот случайный прохожий: прошла и ушла. И что от нее осталось? Ничего не осталось. Только этот длинный африканский анекдот.

Собрались мы тут как-то теплой пещерной компанией, и затесался в нашу компанию симпатичный такой парантроп, то есть околочеловек. Окололюди — это еще не люди, просто ониоколачиваются около людей, пытаясь разведать, в каком те развиваются направлении. И вот этот симпатичный околочеловек поводил по сторонам ушами и присоседился к девушке. Он не знал, что она околодевушка, он думал, что она девушка в полном смысле этого слова.

Сидят, беседуют. Какой-то субчик рассказывает барышне анекдот, специальный анекдот для барышень, в котором, кроме политики, ничего неприличного нет, и барышня до того прилипла ухом к нему, что уже не поймешь, то ли он ей что-то рассказывает, то ли просто жует ее ухо. Второе ухо барышни тоже не гуляет, оно отвисло в сторону хлыща, который что-то насвистывает на ухо пещерной даме.

Между тем анекдот для барышни слушает еще одна тетка, которой можно бы рассказать что-нибудь покрепче, позабористее, и при этом что-то втолковывает здоровенному пещерному мужику, который сунул ей ухо в рот, а сам отвернулся к какой- то пышной бабенке.

И вдруг некий фрукт, а может быть, даже хмырь крикнул приличной особе, которая ничуть не смотрела в его хмыриную сторону:

— Ты у меня послушай, позапоминай! Я про тебя такое запомню, что твои уши к пяткам прирастут!

И сразу стало тихо, кончился разговор, и уши у всех повисли, как старые подштанники, забытые на веревке в дождливую погоду. Околотетка послала подальше околомужика, а он, конечно, сам не пошел, а послал вместо себя околодаму, околодама послала околодевушку, околодевушка — симпатичного околочеловека, а этот симпатичный, не стал никого посылать, а смутился, извинился и пошел, куда было сказано.

И все мы вздохнули с облегчением: ну что бы мы делали в нашем пещерном веке без интеллигентов!