— Потом надо проникнуть в клетку, — продолжал Дятенок докладывать план операции.

— В клетку проникнет Сорокопут, — незамедлительно отозвался Зяблик.

— Я проникну? — Сорокопут вспомнил, как проникли в клетку Голубь, Дятел и прочие, и ему стало не по себе. — Кстати, мне еще не сказали, буду ли я работать… Пусть мне скажут это сейчас, чтоб я знал, что я знаю.

Солдат Канарей изо всех сил напрягал свою смекалку. О чем они говорят? Вот Дятенок упомянул о полночи, а Зяблик на это возразил, что время, может быть, выбрано не совсем удачно, потому что он, Зяблик, привык рано ложиться, потому что ему, Зяблику, рано вставать. А Сорокопут сказал, что он тоже рано вставал, когда ходил на работу, но, если понадобится, он может рано вставать и сейчас. Дятенок сказал, что в полночь легче усыпить бдительность Сплюшки, без чего в клетку проникнуть нельзя.

— Что-то я озяб, — поежился Зяблик. — Подумайте, весна, а так холодно.

— Если говорить о погоде, то это действительно, резюмировал Сорокопут.

— Может, печку растопим, а? — предложил Зяблик. — Посидим, погреемся.

Он положил в печку несколько щепочек, отодвинул заслонку, и — ветер хлынул в трубу:

— Кажется, стало теплей, не будем топить, правда? — сказал Зяблик и задвинул заслонку.

Сорокопут был занят своими мыслями.

— Я много проработал, у меня это в крови. Я могу каждый день ходить на работу.

— Хорошо бы сейчас пойти на работу, — вздохнул Зяблик.

— А? У каждого столько дел…

— В точку сказано, — ответил солдат Канарей, имея в виду не слова Зяблика и тем более не слова Сорокопута. — Трубы двери в небо!

— Мне кажется, я уже слышал что-то подобное, — отозвался Сорокопут. — Во всяком случае, о том, что трубы — двери в небо, я уже откуда-то знал. Не может быть, чтоб я это слышал впервые, а если и слышал, то не впервые, во всяком случае. Зяблик, вы мне такого не говорили?

Зяблик внимательно посмотрел на Сорокопута.

— Что-то не помню.

«Опять он так на меня посмотрел, — забеспокоился Сорокопут. — Может, лучше не связываться? Правда, получить работу вроде бы хорошо, но сидеть в клетке — это тоже не работа».

— Что ж это я сижу? — заторопился Сорокопут. — Зашел на минутку… — Он с необычайным для гостя проворством нашел двери дворницкой. — Всего хорошего, я побежал!

Ох, этот Сорокопут! Зяблик всегда знал, что в трудную минуту на него нечего рассчитывать. Вот сейчас он побежал, и кто Зяблику поручится, что побежал он в том, а не в другом направлении? Нет, конечно, они друзья. Сорокопут ничего плохого не скажет о Зяблике. Не скажет сам. А если спросят? Если спросят, как не сказать? Дружба дружбой, но если спросят…

— Сорокопут, куда же вы? — крикнул Зяблик. — Погодите, я его сейчас догоню!

Зяблик не только догнал, но и перегнал своего друга. Он пробежал мимо, делая вид, что очень спешит, и даже отвернул голову, как будто не заметил Сорокопута. Впрочем, при виде Зяблика Сорокопут тоже отвернул голову. Впервые за много лет они встретились и расстались, как чужие.

Дятенок блестяще разрабатывал план операции, но за последние полчаса ему не дали сказать ни слова. Исчезновение Зяблика и Сорокопута, которому он из-за торжественности момента не придал большого значения, позволило ему раскрыть рот, чтобы перейти к третьему пункту, но тут распахнулась дверь, и на пороге возникла Пустельга.

— Вас выпустили? — обрадовался Канарей.

Пустельга кивнула.

— А Дятел? Его тоже выпустили?

Пустельга кивнула.

При этом известии Дятенок заторопился домой. Ох и попадет же ему, раз отца выпустили из клетки! Пока Дятел сидит, Дятенок может гулять на свободе, но когда на свободе Дятел, Дятенку свободы не видать.

Солдат Канарей не стал удерживать Дятенка, как не удерживал и его надежных ребят. Он так и не понял цели их посещения. И продолжал расспрашивать Пустельгу.

— Значит, все в полном порядке? Пустельга кивнула.

— Что это вы киваете? Не можете сказать словами?

И он еще спрашивает!

— Вы просили подать вам знак, — сказала словами Пустельга. — Поэтому я киваю. Это у меня такой знак.

— Какой знак? Зачем?

Оказывается, солдат Канарей не обращался к ней с такой просьбой. Оказывается, он не обещал увести ее из каменных стен, он даже не знает, что это за стены.

Пустельга порылась под крылышком и протянула Канарею письмо Зяблика: «Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь…»

Канарей не знал, что это за письмо. Он хотел честно сказать Пустельге: «Пустельга, произошло недоразумение. Это не я писал письмо, и не меня вы должны были ждать в полночь». Но Пустельга бы, наверно, заплакала, а он этого не хотел. Поэтому он сказал совсем другое.

— Ну конечно, теперь я вспомнил! Я просил подать мне знак, а потом забыл. Вот чудак! Сам просил, и сам забыл!

Слезы, уже появившиеся на глазах Пустельги, заблестели иначе. Будто кто-то взял и подменил грустные слезы слезами радости.

И опять был футбол. Птицы, как мячи, залетали в ворота, а другие птицы болели за них, кричали «Давай-давай!» и «Судью на мыло!» На самых видных местах сидели прославленные болельщики — Дятел, Зяблик и Сорокопут, тут же сидел профессор Дубонос и — на отдельной трибуне — Грач, главный лекарь его величества. Сорокопут и Зяблик не смотрели друг другу в глаза, что было, впрочем, понятно: ведь они следили за ходом игры.

— Какой полет! — восхищался Дятел. — Зяблик, вы видели, как он влетел? Сорокопут, вы видели?

— Ничего особенного, — возражал Зяблик. Во-первых, было крыло.

— Крыло? Я не видел крыла! Сорокопут, вы видели?

— Не совсем… Так, краем глаза…

После вчерашних событий Зяблик чувствовал себя неважно. Наверно, он в дворницкой порядком озяб, и, хотя температура у него была нормальная, Зяблик все же взял справку у Грача. На всякий случай.

Лучше всех чувствовал себя Сорокопут. Он таки вспомнил, от кого слышал слова: «Трубы — это двери в небо». Это сказал Соловей, который накануне приходил к Сорокопуту чистить трубу. Уж не он ли сочиняет песни, которые распевают трубы Птичьего города? Вот они — наши таланты! Простой трубочист, рядовая птица. Вот о ком надо говорить, выступать и даже писать в газете «Друг пешехода».

И Сорокопут написал. Всю ночь он просидел над этой статьей — первой статьей в своей жизни. Сегодня сразу после футбола Сорокопут отнесет ее в редакцию. Ведь Говорунчик-Завирушка сам приглашал его заходить — запросто, без церемоний.

— Опять мимо! Эх, мазила! — негодовал Зяблик.

— Он, кажется, умышленно полетел выше ворот. Как вы думаете, Зяблик, он полетел не умышленно? — допытывался Дятел. — По-моему, он взял слишком высоко, чтоб это было случайно.

— М-да… — сказал Дубонос, погружаясь в газету, в которой его интересовала заметка о том, что слабым местом нашей команды до сих пор остается неумение находить ворота противника.

— Ну и хитрец! А потом еще будет отказываться, скажет, что этого не хотел. Но мы-то, Зяблик, с вами видели, как это было на самом деле! Вы ведь тоже видели, Сорокопут?

— Не заметил, — сказал Сорокопут. Статья о Соловье была у него в кармане. Она называлась так: «Неизвестный становится известным». Сорокопут долго и трудно шел к этому названию. У него была масса вариантов.

Сначала он хотел скаламбурить: «Соло Соловья». Потом решил назвать просто: «Автор и его песня». Но тут же возник параллельный вариант: «Песня и ее автор», и Сорокопут никак не мог решить, какому из них отдать предпочтение. Тогда он отбросил оба и придумал новое; «Песня вылетает в трубу». Это название Сорокопуту понравилось, в нем был второй, скрытый смысл. Смущало только слово «вылетает». Почему-то пришло на ум интригующее: «А знаете ли вы?», но Сорокопут вспомнил, что такая рубрика есть в газете «Друг пешехода».