— Будем ставить у вас в квартире реактор.

Какой реактор? Я же просил прислать водопроводчика.

Отвечают: реактор атомный, на подземных водах.

С ума посходили! Я живу на восьмом этаже, ко мне и надземные воды не поступают.

Тут выясняется, что с нижними соседями уже договорились. Они не возражают, чтобы подземные воды пропускали через них. Им даже удобно: снизу, из-под земли, холодная вода, а сверху, от реактора, горячая.

— Но почему именно в моей квартире?

Оказывается, квартира не моя. То есть, вообще-то она моя, но принадлежит государству. Как заводы и фабрики, поля и леса. По идее у нас вся земля государственная — то ли общая, то ли ничья. Потому что никто из живущих на ней не хозяин.

Как я у себя в квартире. Как все мы в нашем городе.

В нашем — это только так говорится. Потому что город не наш, он тоже государственный. Вроде бы общий, а по сути ничей. Потому что те, кто им распоряжаются, живут от него за тысячи километров.

И они звонят оттуда в наш город и говорят:

— Будем строить у вас… — тут они называют такое, о чем страшно подумать, а не то, что рядом с ним жить.

Но они и не собираются рядом жить, они собираются жить за тысячи километров. Пользуются, что земля ничья, что она государственная, и строят от себя подальше, поближе к нам.

Мы, конечно, будем спорить, будем доказывать…

Но соседи снизу уже звонят: когда наконец им пустят горячую воду?

В кооперативной газете, свободно конвертируемой за три рубля на одной из центральных площадей столицы, было опубликовано сообщение, подписанное совместным кооперативом трех ведомств: Воздушного сообщения, Жилищного распределения и Продовольственной службы. В сообщении говорилось, что такого-то числа из аэропорта Домодедово отправляется самолет, который будет угнан в столицу Швеции. Билеты по договорным ценам.

От центральной площади неудержимый поток устремился в направлении Домодедова. Мы-то думали, что у нас дефицит колбаса, батарейки, табачные изделия, а у нас, оказывается, совсем другие дефициты. Швеция — вот наш дефицит. Западная Германия. Соединенные Штаты.

В Домодедове оказалось, что нужно бежать во Внуково. В чем дело? Почему Внуково? Ведь самолет угоняют из Домодедова?

Все правильно, угоняют из Домодедова. Но очередь за билетами уже из Домодедова дотянулась до Внукова. Так что занимать нужно во Внукове и постепенно двигаться к Домодедову.

Обычная наша безалаберщина: если очередь движется от Внукова, почему бы не угонять прямо из Внукова? Зачем гонять людей из аэропорта в аэропорт?

И тут по очереди проносится слух, что Швеция не принимает. Почему не принимает? Оказывается, по погодным условиям. Причем не по своим, а по нашим погодным условиям. У нас такие погодные условия, что нас уже нигде не хотят принимать.

А очередь между тем добежала до Шереметьева и круто повернула на Борисполь. Прямо через Сухиничи, Брянск, Конотоп…

Возникает опасение, что на такую большую очередь в стране не хватит людей и придется обращаться за помощью в соседние государства.

Глубина, говорил Иванов, это соединение дна с поверхностью, а высота — соединение поверхности с вершиной.

А если соединить дно с вершиной непосредственно, минуя поверхность? Может, удастся совместить глубину и высоту, чтобы, проникая в самую суть, одновременно возвышаться над этой сутью?

Очень бы хотелось.

Иванов, однако, высказал мнение, что проникать и возвышаться одновременно нельзя. Либо ты проникаешь, либо возвышаешься.

Он у нас умница, Иванов. Знает жизнь не понаслышке, а по первоисточникам.

Но когда мы, не удержавшись, рванули вверх, он тоже не стал засиживаться на дне, а почесал впереди всех, только пятки его и видели.

По дороге защитился, кандидатом стал. Доцентом. На одно только жалуется: времени не хватает. Все, говорит, собираюсь проникнуть в суть, — а сам чешет вверх, того и гляди совсем пропадет из виду.

«Вперед! — надрывается. — Вперед и только вперед!»

Прошли мы всю глубину, дошли до поверхности, за которой начинался подъем к вершине. Иванов говорит: так нельзя. Мы же, говорит, голые и мокрые. Надо сначала обсохнуть, одеться, а потом уже набирать высоту.

Сам между тем уже заведует кафедрой. Расположился на поверхности, проводит ученый совет.

Но когда мы двинулись к вершине, он опять опередил всех, как будто проникновение в суть не его забота.

И вот мы на вершине, соединили глубину с высотой. Но такие же, как и были, голые и мокрые.

Хотели одеться, но вся одежда осталась внизу. И продовольствие, и всякие культурные блага — все, все осталось внизу.

Так и стоим: голые на голой вершине.

Иванов говорит: надо возвращаться. Там и одежда, и еда, к тому же ближе к сути, над которой мы слишком возвысились.

Первоисточники, говорит, почитаем.

Двинули мы назад. Голодные, голые, мокрые. Иванов, правда, на обратном пути защитил еще одну диссертацию. Стал доктором, профессором, деканом целого факультета.

«Вперед! — возглашает. — Вперед и только вперед!»

Как, опять вперед? Мы же уже назад… Пора уже обсохнуть, поесть, припасть к первоисточникам…

Антонина позвонила и попросила зайти. Она случайно оказалась в нашем городе.

Я зашел.

Гостиница «Наш город», шестой этаж. От лифта по коридору налево, номер 623.

— Здравствуй, Антонина.

— Привет. Заходи.

— А ты неплохо живешь в нашем городе.

— Неплохо. Номер отдельный. Да ты садись.

В стороне возникает отсутствующий муж Алексей и начинает прислушиваться к нашему разговору.

— Ну, а как там Алексей? — спрашиваю я из вежливости.

— Ничего Алексей. Что ж ты стоишь? Садись вот здесь, рядом.

Отсутствующий муж Алексей смотрит на нас неодобрительно. Я сажусь так, чтобы он не очень переживал.

— Ты просто как на официальном приеме, — говорит Антонина.

— Я на минутку…

— Ну вот еще! Не бросишь же ты меня одну в вашем городе! — Она придвинулась ко мне. Я из вежливости подвинулся ей навстречу.

— Что это вы, ребята? — сказал отсутствующий муж Алексей. — Или вы оглохли, не слышите друг друга на расстоянии?

Мы ему не ответили. В сущности, некому было отвечать: он был отсюда за тысячу километров. Но для приличия я спросил:

— А как Алексей?

— Ничего Алексей, — сухо ответила Антонина. — Алексей как Алексей. Живет и работает.

— Ты ему привет передай, не забудь.

— Спасибо, — сказал отсутствующий Алексей. — А теперь, может, по домам?

— Я, наверно, уже пойду по домам.

— По каким домам? — не поняла Антонина.

— Ну, по разным. К себе домой, например.

— Странный ты человек, — сказала Антонина и прижалась ко мне трепещущим телом. Мне не хотелось быть странным, и я тоже прижался к ней трепещущим телом. И, чтоб не быть неправильно понятым, попросил:

— Расскажи мне что-нибудь об Алексее.

— Сегодня четверг или пятница? — спросил мужчина, присаживаясь на край скамьи, на другом краю которой сидела Зинаида.

— Пятница, — буркнула Зинаида и подумала: «Сейчас начнет приставать».

Она видела этих мужчин насквозь, хотя опыт у нее был небольшой, скорее даже маленький. Вышла замуж Зинаида уже после пятидесяти. До пятидесяти как-то никто не попадался, а после попался, да еще какой! Красивый, представительный. На двадцать лет старше Зинаиды. Конечно, на пенсии, целыми днями дома, мог уделить внимание. Не то, что другие мужья, которые с утра до вечера на работе.

Разговаривали. О здоровье, о погоде, о хозяйственных делах. С Зинаидой раньше никто не говорил про любовь, и она считала, что это и есть самые любовные разговоры.

— В пятницу у меня пенсия, — донеслось с противоположного края скамейки.