Рассказ Гарася привлек мужиков. Они устроили минутный отдых и слушали возчика с недоверием и страхом.
— Никак, в преисподнюю забрались? — спросил вислоусый с перевязанным левым глазом дядько. — На беду это…
— А то нынче беды нету? — перебил высокий мужик в бриле. — Хуже скотины живем. А ты…
Но его прервал зычный голос артельного, возившегося у печи:
— По местам, братцы!
Дядя Гарась и Архип снова остались одни.
— Там кра–а-асного и синего камня нет? — спросил мальчик. — Мне рисовать…
— Нема, сынок, — ответил возчик.
— Должны быть, если черный есть, — твердо сказал Архип, — Я нашел бы.
— Может, хозяин отпустит? Скажи ему, поедем разом…
К зиме кладку церкви закончили. Два красных купола без крестов были теперь видны даже из Карасевки. Архип еще затемно выходил из дому, и в глаза сразу же бросался новый храм, выросший на окраине города. Небо над морем серело, и пригашенный свет растекался по беспокойной свинцового цвета воде, выходил на берег, окутывал дома, голые сады и расстилался по холодной скучной степи.
Каждый новый рассвет отличался от минувшего. Мальчик отмечал это и мысленно пытался представить себе, как бы отобразил меняющиеся цвета на бумаге. То низкое багровое солнце, то клубящийся туман в балках, то просветленное безоблачное небо. Но красок у Архипа не было. Правда, Чабаненко, видя старание подростка и наклонности к художеству, дал ему чистую конторскую книгу. Ее страницы уже наполовину были заполнены рисунками, сделанными черными угольками.
В последний месяц кирпич на стройку не привозили Началась внутренняя отделка храма, и Архип частенько заглядывал в него. Сумрачные своды и сырой воздух действовали удручающе. Только свежие стружки и опилки издавали горьковатый смолянистый запах.
Плотники, столяры, краснодеревщики переговаривались между собой, и их голоса гулко перекатывались под высоким потолком, к которому тянулись леса — деревянные подставки с лестницами, перегородкамщ переходами. От мигающего света керосиновых ламп на стенах двигались уродливые многоголовые и многорукие тени.
На мастеровых по плотницкой части у Чабаненко был особый нюх. Уже по тому, как работник держит топор, он мог определить его умение. Нанимал он преимущественно пришлых из лесных местностей, особенно россиян.
Недавно в присутствии Архипа торговался с двумя мужиками — отцом и сыном, назвавшимися Карповыми. Оба рослые, но худые. У Карпова–старшего борода клином, нос широкий, через всю левую щеку синеватый шрам. Сын как две капли воды похож на него, глаза большие, круглые, на губе и подбородке курчавится, словно сизый дым, светлый пушок.
— Что можете? — спросил Сидор Никифорович.
— По–плотницкому все, хозяин, все, — ответил Карпов–отец. — По алтарям больше. Врата сделать, иконостас…
— А сами откуда?
— Смоляки мы. Из‑под Вязьмы, значится, — заговорил поспешно плотник, глянув на сына. — У себя дома окрест ходили по храмам божьим. В Касне ставили алтарь, Богородицком, Телепневе.
— Одним топором обходились? — перебил Чабаненко, криво усмехаясь.
Мужики стояли перед ним в берестяных лаптях, надетых на серые из мешковины портянки, закрученные крест–накрест тонкой веревкой, в потрепанных зипунах, подпоясанных бичевой. За ней, на боку, торчали короткие топорища, отполированные ладонями во время работы.
— Ды–к беда у нас, хозяин, — неуверенно сказал Карпов, — Утоп струмент. В ящике был, и рубанки, и долота, и коловорот… Справный струмент был.
— Кузнец вяземский сработал, — вставил приятным чистым голосом молчавший до сего часа Карпов–младший.
— На Днепре утоп. Кочерыгой лодку шарахануло… Топоры за поясами были. С ними выбрались на берег. Они кормилицы наши.
— Ладно, погляжу, — согласился Сидор Никифорович. — Инструмент мой — плата на четверть меньшая.
Карпов–старший сдвинул на лоб рыжий обвислый треух, почесал затылок и скосил глаза на сына, словно ждал его слова. Но тот потупил взгляд.
— Благодарствуй, хозяин, — проговорил наконец плотник. — Сработаем славно, не сумлевайся.
Архип привязался к Карповым. Старик оказался словоохотливым, рассказывал подростку о сортах дерева.
— Сосна не дюжа крепкая, но пахучая. Бук или дуб более подходящий, — говорил он, долбя стамеской паз в гладко выструганном бруске. — Полировке поддается. Все жилки видать, рисунок удивительный. Человеку невмоготу такое создать. От бога оно.
— Можно все нарисовать, — решительно возразил Архип.
— И то твоя правда, — согласился Карпов. — Сноровистый — он все сможет. — Оторвался от работы, поднял голову и позвал сына: — Давай, Митрий, вязать будем.
Из гладких брусков, планок, филенок они на глазах у завороженного Архипа делали переплеты, рамы, двери, склеивали их, составляли вместе и устанавливали в восточном крыле церкви. Здесь сооружался алтарь, готовились рамы для иконостаса.
Карповы в церкви и ночевали. В углу, невдалеке от печурки, настелили стружек, на них и спали. Говорили подрядчику, что хотят побыстрее выполнить заказ. Работали с ранней зорьки допоздна почти без роздыха.
Архипу разрешали строгать рубанком доски, пользоваться коловоротом. Мальчику все было в новинку. Сначала у него ничего не получалось. Карпов–старший становился рядом с ним у верстака и показывал, как правильно держать инструмент.
Вспоминал свою Смоленщину.
— Леса‑то у нас — одно любование, — говорил он с грустью. — Возьми елку. Зеленая летом и зимой. Вместо листьев — иголки длинные, колючие. Стоит в таком наряде, что в сарафане красавица… А береза, береза‑то! Впрямь на девицу похожа. Одно заглядение. Светлая, в сережках… Жаль, не растет в ваших краях, Архипушка. В рощу березовую войдешь — духмяность сердце обволакивает. А березовый сок по весне так и течет, так и течет. От разных хворостей он помогает. Вырастешь, Архипка, даст бог, в нашем лесном царстве побываешь. Да, может, времена лучшие придут.
Мальчик пытался мысленно представить ни разу не виденные им деревья, рисовал их в конторской книге, но ель скорее напоминала акацию, а береза вербу, которые росли в Карасевке. Как‑то решился показать рисунки Карповым.
— А что же енто такое? — спросил старший, показывая на рисунок, где были изображены горы и сакли с плоскими крышами. — Не приводилось такое видать.
— Эт‑то, здесь жил мой дедушка, — ответил Архип, — Горы называются, а рядом — дома.
— Чудно! — отозвался Карпов–сын. — А ты видел их?
— Нет, дед Юрко рассказывал, я и нарисовал.
— Проворный, стало быть.
— А э‑то… Вы говорили, береза, — перебил Архип и перевернул страницу, — И елка.
Карпов долго смотрел на рисунок. Почесал в затылке и, не желая обидеть юного художника, приглушенно сказал:
— И такие бывают… Однак в нашей деревне, — он не договорил, взял в руки грифель, торчавший из‑под шапки возле правого уха. Открыл чистую страницу конторской книги, прищурил глаза и вдруг быстро–быстро стал наносить кривые линии на бумагу.
— Глядикось, какая елочка получилась, — сказал Карпов, возвращая книгу Архипу.
Тот был поражен не формой необычного дерева, а умением плотника так быстро рисовать.
— Еще! — не попросил, а потребовал подросток.
Карпов перевернул страницу и нарисовал березу.
Тонконогую, с чуть склоненной кудрявой головой, будто на нее налетел ветер.
— Еще! — снова сказал Архип.
Старик не отказал, и мальчик стал пристально следить за его рукой. Он, казалось, непроизвольно повторял движения грифеля, наклонял голову, как и Карпов. Черные глаза его возбужденно горели.
На другой день Архип пришел в церковь под вечер. Молча развернул перед Карповым книгу и стал медленно листать страницы. На них были изображены ели и березы. Вдруг плотник задержал руку мальчишки. Березка со склоненной кроной словно живая смотрела на него.
— Гляди, Митрий, — обратился он к сыну, — в аккурат наша.
Парень долго разглядывал немудреный рисунок, придвинув поближе к лампе конторскую книгу. Глаза его повлажнели, сердце зашлось от боли. Он увидел одинокую березку у самой речушки, на своей родине. В короткие вечера собирались возле нее деревенские парни и девушки. С Дарьюшкой встречался, обнимал ее, целовал. А нынче — в разлуке. И не знает зазноба–любушка, где ее Митрий ходит–бродит. А все распроклятый барин виноват. Озлился на своих мастеровых, не такую мебель ему сделали. А они всю душу вложили в нее. Хозяин же ихний — крепостник. Наказал отца и сына плетью. Опозорил…
