Настя тронула Архипа за руку. Он повернул голову, недоуменно взглянул на девочку, но тут же встрепенулся и виновато опустил глаза. Сказал, растягивая слова:

— Эт‑то, на–а-арисовать бы такое, — он показал на закат, — Кра–а-асок нету.

— Мама говорила, ты все печки разрисовал у своей сестры. Правда? — спросила Настя.

— Эт‑то, раньше, — ответил он. Поднял мешок и забросил его за плечо. — Пойдем.

Начинало быстро темнеть, как обычно бывает на юге. Настенька семенила сбоку и поддерживала мешок. Вокруг перекликались на все лады звонкие цикады, пронзительно свистели суслики, кого‑то кликал коростель, просила пить перепелка… Постепенно над степью посветлело. Уставший от нелегкой ноши и быстрой ходьбы, Архип остановился, поставил у ног мешок.

— Ой, смотри! Звезда упала! — воскликнула Настя. — А вон еще! Еще! — Она всплескивала ладошками, — Как красиво!

Девочка радовалась звездопаду, особенно обильному в августовские вечера.

— Эт‑то, душа отгорела, — проговорил Архип. — Звезда упала — душа человека и отгорела.

— А куда звездочки деваются, когда падают? — спросила Настенька. — Хотя бы одну увидеть на земле.

— Они превращаются в пепел.

— А откуда берутся снова? Как их много! И все сверкают, словно живые.

— Они живые и есть. А сверкают по–разному. Присмотрись. Вон та — над морем. Она розовая, спокойная. А Чумацкий шлях[18] переливается золотом и серебром, синью и краснотой…

— А вот и нет! — возразила девочка, — Синих звезд не бывает.

— Бывают, — сказал твердо Архип, поднял мешок и пошел дальше.

— Может, бывают, — согласилась Настя, но сразу же добавила: — А почему они синие?

— Не знаю… Эт‑то, пойду в школу, там узнаю.

— Ты уже учился.

— Брат Спиридон отдаст осенью в городскую школу. Говорит, могу снова учиться. Деньги у Чабаненко заработал. Теперь легче меня прокормить зимой.

Густо–голубой вечер справлял звездное торжество. В серебристом подлунном мире затерялись два подростка. В их сердцах пульсирует кровь предков, может быть, великих мореплавателей или простых сеятелей. Кем станут эти два существа, привязавшиеся друг к другу, стоящие на пороге второй половины девятнадцатого века? Об этом не задумывается ни Архип, ни Настенька. Они меньше, чем дети века, ибо не знают даже природы звезд, которые так глазасты в этот августовский вечер и заставляют восторгаться юные сердца.

У Настеньки чувства непосредственны: и потому, что она младше своего товарища, и потому, наверное, что воспринимает увиденное легко и беззаботно. Архип — натура более сложная, и это от рождения, как говорят, от природы. Не от опыта — он совсем юнец, не от знаний — научился у грека–учителя всего лишь читать и считать, у него — стремление передать в рисунке окружающий мир, воспроизвести увиденное на бумаге, на доске, на стенах печи или дома.

Наконец они вышли на дорогу. От нее было рукой подать до Карасевки. Настя совсем оживилась и защебетала, как весенняя птичка.

— Мне мама обещала сшить новое платье, — говорила она. — Расшитое золотой ниткой. Знаешь, как будет красиво! Осенью Феня, соседка наша, поженится с Ваней Теллы. Сказала — и меня на свадьбу позовет…. А ты придешь, Архип?

— Меня не приглашали.

— Феня сказала — тебя тоже позовет. На скрипке играть.. А для меня поиграешь, когда я замуж пойду?

— Я до этого могу.

— Ой, как хо… — выкрикнула девочка и осеклась. Глаза ее округлились, и она схватилась обеими руками за рубаху Архипа и, еле выговаривая слова, зашептала: — Там… Смотри… Я боюсь…

Метрах в семидесяти от них, внизу, пересекая дорогу, двигались три приземистые вытянутые тени. Архип, не сбрасывая с плеч мешка, быстро присел и потянул за собою Настю.

— Тише… Эт‑то волки, — проговорил он чуть слышно, подталкивая правой рукой девочку за свою спину.

Впереди, видимо, шла волчица, крупная, осторожная. Остальные звери были поменьше, должно подросшие за лето волчата, они покорно шествовали за матерью.

Тени хищников растаяли в ночной мгле. Архип встал на ноги.

— Переярки, — проговорил он. — Такие не опасны. Мы с дядей Гарасем встречали в степи голодных. К нашему костру подходили совсем близко и жутко выли. Тронуть нас побоялись, их огонь пугает.

— Могли бы разорвать нас, — сказала девочка и прильнула к Архипу, — Мне страшно.

— Не разорвали, не бойся, — ответил он спокойно. Добавил уже громко: — Отбились бы…

Он долго не мог уснуть. Закрывал глаза, и перед ним сразу вырастала огромная серая волчица со своим выводком. Они стояли на степной тропинке и не пускали Архипа с Настенькой домой. Девчонка вцепилась в его руку, дрожала и всхлипывала от страха.

— Не показывай виду, — сказал он. — На слабых всегда нападают, а вот сильных боятся. Гляди…

— Боюсь, — заикаясь, проговорила Настя. — Не бросай меня.

— Нет, я только разделаюсь с ними.

Он сжал кулаки, чуть наклонился вперед и вмиг почувствовал необыкновенный прилив силы. Ему показалось, что даже стал выше ростом и раздался в плечах. Что ему теперь волки! Он их сметет с дороги в два счета. Будет брать за загривок и отбрасывать далеко–далеко, до самого моря. Пусть знают, как пугать людей и особенно Настеньку. Она всем в Карасевке расскажет потом о его смелости и силе.

Потом Архип придет к яме, где измученные худые мужики делают замес. Он же несколько раз легко пройдет по замесу — и глина готова. Бери, делай кирпичи. Его начнут хвалить и благодарить. Но он пойдет дальше — разгонит всех жандармов, разорвет кандалы на руках отца и сына Карповых, а старосту Бибелли заставит дрожать и просить прощения у добрых плотников. И до самого главного он дойдет — прикажет богатым и бедным деньги из казны делить поровну. Тогда дядя Гарась купит себе самых лучших волов, братья Спиридон и Елевферий обзаведутся большим судном с парусом, начнут много ловить рыбы и хорошо заживут. Они купят Архипу самые лучшие краски и скажут:

— Рисуй на здоровье, братик наш. Ты сильный человек и заслужил уважение.

Мальчик не ощутил, когда его наивные мечты перешли в сновидение.

Архип не знал о разговоре Чабаненко со Спиридоном.

— У твоего братишки способности к рисованию. Его нужно определить в школу, — настаивал Сидор Никифорович.

— И так все стены измазал. Того и гляди за потолок примется, — недовольно проговорил Спиридон. —Он уже грамотнее меня. Пусть сапожному делу учится. На хлеб зарабатывает.

— То‑то, что на хлеб, — возразил Чабаненко. — Загубить природный дар — раз плюнуть. А станет богомазом — деньгу большую зашибет. Ныне я по силе возможности помогать не прочь. Не бусурманского же мы роду. Хлопец, считай, сирота.

— Ну, если так, — согласился Спиридон. — Пусть идет в городскую школу.

Предприимчивый Чабаненко, хотя и питал к Архипу добрые чувства, но не без корысти изъявил желание давать целковый в месяц на его учение. Наметанный глаз делового человека подсказывал ему, что из парня выйдет способный мастер живописи. Он пригреет его, поддержит и в будущем не станет нанимать чужих богомазов для росписи храмов и их реставрации. Они берут немалую копейку, а тут собственный появится.

Архипа удивила неожиданная доброта брата и ласковость его жены в последнее время. Золовка сшила ему холщовую сумку, а Спиридон самолично положил в нее две купленные тетрадки и грифельную доску с карандашом.

— От меня гостинец, — сказал он. — Старайся, брат. Грамотному легче в жизни.

В сентябрьское, по–летнему теплое утро жена Спиридона подала Архипу выстиранные накануне и выглажен–ные клетчатые штаны, красную рубаху и черный жилет, расшитый зелеными и синими крестиками на груди. Парнишка смутился, взглянул исподлобья на свою чистую одежду и неторопливо оделся.

На деревянном, до бела выскобленном столе уже стояла глиняная чашка с молоком, на ломте хлеба лежала брынза. Позавтракал он молча.

За порогом низкой хаты золовка поправила на Архипе холщовую сумку и тихо проговорила: