Но я смотрю на нее простодушными глазами и отвечаю: "Дорогая, ты для меня единственная, но без редьки я жить тоже не могу…"

Дальше тишина[13]…

Полезный совет: Редиска тоже неплохая вещь и хрустит при поедании даже более эффектно.

Древние римляне знамениты как первооткрыватели того, что еда не только приобрела значение средства насыщения и поддержания жизни, но и, особенно в рамках хорошо организованных оргий, могла доставлять чистое удовольствие.

Я уже сотню раз объяснил все своей жене, и она слушала не перебивая.

Я сам подошел к телефону, когда позвонила г-жа Шпигель и пригласила нас на среду к половине девятого вечера. Я с благодарностью принял приглашение и снова лег. Вот и все. Не стоит и обсуждения, надо полагать.

Но с того момента мы ни о чем ином и не говорили. Снова и снова анализировали мы тот короткий телефонный разговор. Г-жа Шпигель не сказала, что это приглашение к ужину. Но она также и не сказала, что было это не приглашение к ужину.

— Гостей не приглашают ровно к половине девятого, если им ничего не хотят предложить поесть, — звучала окончательная интерпретация моей жены. — Это приглашение к ужину.

Я был того же мнения. Если не имеют намерения сервировать ужин для гостей, то говорят примерно так: "Приходите, но только не раньше восьми" или "Где-нибудь между восемью и девятью", но уж никак не "Ровно к половине девятого". Я точно не помню, сказала ли г-жа Шпигель слово "ровно", но "к" она сказала. Она это отчетливо акцентировала, и в ее голосе слышалась некая несомненная сытность.

— Я почти уверен, что это приглашение к трапезе, — был результат моих множественных рассуждений. Чтобы рассеять все сомнения, я хотел было позвонить г-же Шпигель и рассказать ей о каком-нибудь диетическом предписании, которые я к тому времени должен был соблюдать, и пусть-де она не сердится на меня, если я ее попрошу принять их во внимание при составлении меню. Тогда все и откроется. Тогда сразу станет ясно, собирается ли она вообще составлять меню.

Но мой план был так четко продуман, что моя жена выступила против. Это произведет, утверждала она, нехорошее впечатление, — ставить хозяйку дома перед фактом, что к ней идут затем, чтобы поесть. Кроме того, это вообще излишне.

— Я знаю Шпигелей, — сказала она. — У них столы ломятся, когда приходят гости.

В среду случилось так, что мы весь день были очень заняты и довольствовались в обед лишь парой бутербродов из ближайшей закусочной.

Отправляясь вечером к Шпигелям, мы были по-настоящему голодны, и перед нашим внутренним взором уже возникал стол с обильными закусками, холодной птицей, курами и индюшатиной, гусями и утками, с соусами и овощами, и салатами.

Собственно, они ведь много не беседуют, эти Шпигели. Собственно, и ждут-то они нас только к столу…

В тот момент, когда мы вошли в квартиру Шпигелей, нас стали одолевать старые сомнения. Мы были первыми из гостей, и Шпигели еще только переодевались. Мы озабоченно осмотрелись, но не обнаружили никаких следов кулинарных приготовлений. Обычная картина: мягкий уголок и стулья вокруг стеклянного журнального столика, на котором стояло блюдо с миндальными и земляными орехами и сушеным изюмом, в одной довольно маленькой тарелочке — несколько оливок, в другой, побольше, — кусочки сыра на пластиковых шпильках и, наконец, величественно возвышающийся стеклянный сосуд, полный тонких соленых палочек.

Внезапно меня осенила мысль, что г-жа Шпигель, возможно, сказала в 20 часов 45 минут, а не в 20 часов 30 минут, а может быть и вообще не называла какого-то точного времени, а нас спутало феллиниевское "8 с половиной".

— Что бы вы хотели выпить?

Глава дома, еще занятый завязыванием галстука, смешал нам "Джон Коллинз", необычайно освежающий напиток, состоящий на треть из бренди, на треть из содовой и на треть из наливки "Коллинз". Мы выпили его с удовольствием. Однако наши желудочные рецепторы были настроены более на индейку, во всяком случае, на что-то компактное. Мы лишь немного успокоились, пока держали свои бокалы.

Глава дома чокнулся с нами и поинтересовался, как насчет поклевать. Я взял полную горсть земляных орехов и попытался включиться в анализ пост-модерной литературы, которая нам попадалась, но вскоре понял, что мой материал иссяк. Что значит одна тарелочка земляных орешков и миндаля для взрослого мужчины?

Нечто подобное происходило и с моей женой. Она одним махом прикончила черные оливки и беспощадно опустошила тарелку с сыром. Когда мы начали говорить о гонке вооружений, на стеклянном столике осталась лишь пара оброненных огуречных кружков.

— Минуточку, — сказала г-жа Шпигель, причем она умудрилась одновременно и улыбнуться, и поднять брови. — Я сейчас вернусь. Принесу еще немного.

И она покинула комнату с пустыми тарелками в руке. Сквозь открытую дверь мы попытались обнаружить на кухне хоть какие-то следы кулинарной работы. Результаты были ничтожными. Кухня походила на операционную, столь стерильна, и бела, и спокойна она была…

Между тем — подошло к девяти — появились новые гости. Мой живот приветствовал каждого только громким урчанием.

Разговор перешел на успешный вояж в Америку нашего министра финансов:

— Можно говорить, что хотите, — проговорил кто-то, кто хотел. — Но он остался непобежденным.

Вот как? Я бы с удовольствием посмотрел на него, если бы он в Америке к обеду не получал ничего, кроме земляных орехов. Я, например, уже после второй тарелочки испытывал рези в желудке. Не то, чтобы я что-то имел против земляных орехов. Земляные орехи — вкусный, питательный, богатый витаминами продукт. Но он плохая замена индейке или рыбному салату с майонезом.

Я осмотрелся. Моя жена сидела напротив с известково-белым лицом и держалась в этот момент за горло, возможно, чтобы затолкать обратно "Джон Коллинз", восставший против огурцов и изюма. Я кивнул ей, накинулся на только что поданный сыр и в мгновение ока проглотил его вместе с пластиковыми шпильками. Г-жа Шпигель с супругом обменялись недоуменными взглядами и поднялись, чтобы похлопотать о новых поставках.

Кто-то упомянул как раз, что число безработных все прибывает.

— Ничего удивительного, — пояснил я. — Народ голодает.

Разговор давался мне нелегко, поскольку рот был забит солеными палочками. Но меня злило выслушивание этих глупых пересудов о неизбежно возрастающем количестве безработных, когда в комфортабельной квартире могут находиться люди, мечтающие о куске хлеба.

Моя жена приканчивала третью партию изюма, и на лицах наших хозяев проступила паника. Г-н Шпигель заполнял бреши в тарелках блюдечками с карамельками, но бреши вскоре образовались снова. В конце концов, у нас с утра ничего во рту не было.

Соленые палочки хрустели и ломались у меня во рту, так что я едва мог расслышать разговор. Пока они не превратились в кашеобразную массу, я обеспечил себя новым запасом миндальных орехов. С земляными было уже покончено, оливки еще оставались. Я ел и ел. Последние остатки моего некогда образцового самообладания улетучились. Постанывая и поохивая, я набивал рот всем, что находилось в пределах досягаемости.

Моя жена принялась за карамельки и осуждающе поглядывала на меня склеивающимися глазами. Все без исключения тарелки на низеньком стеклянном столике были начисто выметены. Но и мои силы подходили к концу. Больше есть я уже не мог. Когда г-н Шпигель вернулся из соседней комнаты и поставил передо мной тарелку соленого миндаля, я вынужден был отказаться. Я готов был лопнуть. Одна только мысль о приеме пищи вызывала тошноту. Только бы не видеть больше никакой еды, только бы, во имя Господа, не видеть больше никакой еды…