Странно, что отчего-то вовсе не уши, а лицо жгло адским огнем, хотя именно ушки потом долго не заживали и сочились кровью. Зато после все в том семействе сочли меня за великую героиню, поэтому я с особым удовольствием ходила к ним покупать молоко ихней добродушной пятнистой коровушки Зорьки.
Мы с бабушкой не любили пользоваться пыльной от жары или же скользкой от дождя колдобистой проселочной дорогой. Чаще всего мы сокращали путь через лес: пересекали две стародавние липовые аллеи, далее двигались мимо зарослей черемухи и жимолости, шли мимо мрачноватого, совсем бестравного ельника, и, минуя окончательно перемешанный малинник-крапивник, под конец выходили к узорчатым, в каком-то нарочито арабском стиле воротам нашего садоводческого товарищества «Прорыв-один».
Возвращаясь от молочницы, я обязательно старалась побаловать себя невероятно сладкими, хотя и мелковатыми ягодами лесной малины, и лишь стерегущая их неприкосновенность высоченная крапива была в том стремлении моим презлющим и недремлющим врагом. Но меня это ничуть не останавливало. Саднящая, слегка вяжущая язык сладость дикой малины, по моему мнению, здорово отличалась от приторной сахарности малины садовой, хотя оба типа ягод я готова была есть с одинаковым энтузиазмом и скоростью. Несколько пригоршней малины я обязательно набирала и для бабуси, но сладкое она не любила, предпочитая ему все солененькое, и чаще всего отказывалась от ягод в мою или мамину пользу.
Вокруг нас цвело множество прекрасных, как сама юность, розовых цветов валерианы. Из них я любила сплетать себе пышные девичьи венки, перевязав цветки длинными стеблями каких-нибудь лесных трав. Такие веночки получались гораздо более красивыми и менее тривиальными, чем такие же из одуванчиков или мать-и-мачехи.
Сейчас трудно с абсолютной уверенностью ботаника утверждать, какие именно растения расцветают и произрастают одновременно, а какие – вовсе нет. Но в живых глубинах памяти все эти давно истлевшие цветы по-прежнему цветут вместе. Травы нескончаемо благоухают все разом, птицы поют без умолку, фрукты-ягоды одномоментно краснеют, желтеют или зеленеют в лучах щедрого виртуального солнышка, и разношляпные вечные грибы прельстительно манят в глубь основательно подзабытых лесных чащ.
«Дай-то бог, чтобы хоть валерианка смогла бы чуть подуспокоить чертенка! До чего же неугомонная девочка, ни минуты не простоит спокойно, – поощрительно ворчала моя моложавая блондинистая бабушка в таких случаях. – Ох, какая же нынче стоит парная духота, а здесь, в лесном тенечке, и душа и тело отдыхают и распрямляются».
Охотно ставила она на землю наш трехлитровый бидон с молоком и, всей грудью вдыхая свежий, душистый и прохладный воздух, принималась не по характеру терпеливо поджидать меня на сочно зеленеющей тропиночке. Все живое летняя истома делает много легче, податливее и сонливее.
Углубляясь в густые кусты-заросли все дальше и дальше, я неожиданно не столько услышала, сколь с удивлением ощутила, как под неимоверной силищей где-то совсем рядом затрещали сучья и, как по команде, смолкли до того неумолкаемо трещащие кузнечики. Сразу же подумалось: «Не медведь ли это?» Но я совсем не испугалась, а скорее удивилась, что прямо сейчас мне доведется встретить живого бурого мишку – ой, совсем как в цирке.
Вместо смешного косолапого медведя прямо перед собой я с растерянным ужасом углядела залитую темной засохшей кровью, сильно разодранную и клочьями свисающую белую нейлоновую рубаху. Волосатая ручища, кошмарно жилистая, с толстыми и грязными пальцами-сардельками, с заскорузлыми изломанными ногтями, больно сдавила мое слабо хрустнущее плечо. Куски окровавленной рубахи окончательно осыпались, обнажив еще более устрашающую, жутко косматую, в черной поросли жестких волос, широченную мерзкую грудь. Я еще не вполне поняла, что это такое: зверь ли, человек, чудовище или леший.
Закричать не получалось – голос то ли осип, то ли пропал. От парализующего животного ужаса мысли сразу прекратили свое существование и просто сбились в маленькие жалко дрожащие кучки хаоса. Им в унисон мелкой дрожью неудержимо затряслось все тело. Однако именно оно, молоденькое и гибкое, еще хранило в себе какие-то бессознательные бойкие реакции просто потому, что привыкло существовать на свете. Сработал инстинкт: я резко присела влево вбок и этим-то сумела слегка отклониться от нависающей надо мной уродливо колоссальной тени. Зловещая фигура косолапо зашаталась. Я тут же машинально использовала подаренное мгновение и дала деру. Как в угарном ночном кошмаре раздавался за спиной неотступный, отдающий болью в голову, уши и живот, ломающий и крушащий все на своем пути мучительно-тяжелый топот. Рот наполнился вкусом раскаленного докрасна металла – прокусила губу или язык, но именно во рту боли не чувствовалось.
Мне чудом удалось выскочить на лесную тропинку, где в отдалении ярким красным пятном краснело летнее платье безмятежно отдыхающей бабушки. Лишь на четверть мгновения опередила я чудовищного, косматого и остервенело злого мужика.
При виде внучки и ее страшного преследователя Таисия Андриановна поначалу как бы застыла в безмерном удивлении, оставаясь в такой же позе и на той же дистанции, что и раньше. Мне было никак не добежать до нее, далеко… еще далеко. Близко, слишком близко, теперь почти все… Нечто страшное догоняло меня, изрыгая в спину свои шумные зловонные пары, еще миг, и оно неуклюже вцепилось мне в волосы. Я растерянно поскользнулась и упала прямо на родительских глазах. Как котенка за шкирку, уволакивал меня в лесную глушь озверелый каннибал, а я все продолжала неотрывно смотреть в бабушкины глаза, не издавая ни звука.
Стройная спасительная фигура Таисии Андриановны внезапно вновь ожила, забеспокоилась, наконец вытянулась в струну. На ее твердо высеченном высокоскулом лице появилось то самое негодующее, решительное и жестокое выражение, с которым она меня всегда наказывала. За проступки порола бабушка всегда самозабвенно-яростно и до тех пор, пока у самой хватало сил. В те самые малоприятные моменты моего детства отчетливо чувствовалось, как некая, всегда в ней присутствующая, круто завинченная спираль или пружина начинает ритмичное неостановимое кручение, расходясь на полных оборотах со все учащающейся амплитудой и убыстряющейся скоростью: вжик-вжик, вжик-вжик. Сама я боялась подобных случаев, но тогда в лесу, наоборот, как-то сразу успокоилась – отупела, потому что поняла: нет, несдобровать мучающему меня уроду, если бабушка вошла в состояние своего странного аффекта. Еще валяясь на земле, я уже интуитивно знала, что окончательно и бесповоротно спасена. Видимо, моментально вспомнив все свои суровые навыки времен пережитых великих войн и лихолетий, крепко сбитая, спортивная, энергичная дама подхватила жестяной бидон, раскрутила его как богатырскую булаву и с прицельной точностью амазонки метнула убойное оружие сиволапому в физиономию. Удар вышел отменный; бидон с остатками молока угодил ему прямо в зубы. Надо мной, а потом позади что-то крепко лязгнуло, зазвенело и посыпалось и сразу же взвыло, выхрипнуло рычащие нечленораздельные звуки, отфыркалось, отплевалось, и страшенное двуногое чудовище согнулось пополам. А бабушка уже была рядом с явным намерением вцепиться в страшилище и расцарапать ему все, что удастся. С победным вскриком Таисия Андриановна дикой пантерой прыгнула на сиволапого, повалила его, вконец ошарашенного и потерявшего всякую ориентацию, на землю, а затем нанесла три резких, уверенных удара в голову, живот и пах.
Тут мы обе как бы пришли в себя и насколько могли быстро побежали прочь от страшного места. Бабушка крепко-накрепко держала меня за руку. Сердце же стучало так гулко, будто бы готовилось выпасть из моей груди на траву, и потом я несколько часов не могла восстановить обычное дыхание.
«Вот что значит – старость не радость. По глупости вывернула себе кисть руки, а в молодости таких оплошностей со мной не случалось», – ворчала старушка, отпирая замок на нашей входной двери. Это было все, что она высказала по поводу события, и при этом не показалась мне ни испуганной, ни удивленной. Может, и вправду дело было заурядное?
