Через несколько минут маленький домик на улице Этан теряет последний желтый глаз, и мирный сон окутывает его.
Следующее утро, 25 мая, не принесло ничего нового. Робеспьер с восьми часов находился на своем боевом посту — в зале заседаний дворца «Малых забав», который в эти дни стал настоящей цитаделью третьего сословия. Несмотря на раннее время, зал был полон депутатов вперемежку с публикой. Депутаты еще плохо знали друг друга, они знакомились в спорах, стычках и кулуарных беседах. Избирая во временные председатели старейших своих коллег, они проводили часы, свободные от споров, в ожидании, обсуждении мелких инцидентов и политических новостей. Всех разбирало нетерпение. Шутка сказать, ведь уже двадцать дней тянулось вынужденное бездействие, в то время как нация ждала больших дел и важных решений. Некоторые депутаты-провинциалы использовали свободное время для прогулок по Версалю, осматривая те из его чудес, которые были доступны для обозрения. Бросалось в глаза, что значительная часть депутатов — не менее трети, во всяком случае, — отказалась от черной униформы — внешнего отличия, навязанного двором третьему сословию, — и стала одеваться соответственно своим вкусам и достаткам.
В центре зала находился длинный стол, за которым сидело несколько человек. По обе стороны стола амфитеатром располагались скамьи депутатов, но большая часть депутатских мест была пустой. Члены Собрания прогуливались или стояли группами в разных концах зала; некоторые просматривали тексты своих выступлений, другие безмолвно размышляли или слушали соседей.
Нельзя было не заметить, что некоторые депутаты уже пользовались известностью и влиянием, явно претендуя на роль лидеров Собрания. Особенно выделялся один человек, высокого роста, широкоплечий, толстый, с большой головой, казавшейся еще большей благодаря громадной завитой и напудренной шевелюре. Лицо его, обезображенное оспой, но выразительное, невольно приковывало к себе внимание, говорило о силе, выдавало горячий, необузданный темперамент. Одет он был преувеличенно модно; в глаза бросались слишком большие пуговицы на камзоле и такие же пряжки на туфлях. Это был знаменитый граф Мирабо, деклассированный аристократ, избранный по спискам третьего сословия Прованса. Весьма щепетильный в вопросах нравственности, Робеспьер недаром заклеймил его репутацию. Она была скандальной. Происходивший из богатой аристократической семьи, Габриель Оноре Мирабо значительную часть своей молодости промыкался по тюрьмам, куда усердно водворял его родной отец за колоссальные долги и безнравственную жизнь. Затем Мирабо скитался по Европе, плел политические и любовные интриги, много писал. Он отличался исключительным ораторским даром и поражал современников громовыми выпадами против абсолютизма. Однако больше всего на свете этот человек любил почет, деньги и наслаждения. Теперь он готов был употребить весь свой незаурядный талант, чтобы, лавируя между Собранием и двором, обманывать первое и добиваться денег и почестей у второго.
Неподалеку от Мирабо, среди группы оживленно беседующих депутатов, стоял, скрестив руки на груди, элегантно одетый юноша. Красивое удлиненное лицо его искривила насмешливая улыбка, а осанка была чересчур важной для слишком юных лет. Он небрежно прислушивался к всеобщему разговору. Это был депутат провинции Дофинэ, гренобльский адвокат Антуан Барнав. Сын состоятельных родителей, уделивших большое внимание его воспитанию и образованию, по матери связанный с провинциальным дворянством, Барнав много читал и размышлял; впоследствии из-под его пера выйдут небезынтересные социологические этюды, ярко характеризующие взгляды и упования представленных им кругов либеральной буржуазии. Собрание уже заметило этого юношу и оценило его импровизаторские способности; сам Мирабо заигрывал с ним, стараясь привлечь его на свою сторону. Однако Барнав холодно отверг эти ухаживания, как и попытки к сближению, идущие со стороны его земляка, консервативного Мунье. Честолюбивый гренобльский адвокат не собирался играть вторых ролей и ждал подходящего момента для того, чтобы сколотить свою группировку в Собрании.
Среди других депутатов несколько робко и неловко чувствовали себя, как можно было заметить по их поведению, «новички» — двадцать депутатов третьего сословия Парижа, избранные с опозданием и только сегодня впервые появившиеся на заседании общин. Впрочем, в числе новоприбывших были деятели, хорошо известные не только членам Собрания, но и многим из зрителей, которые указывали на них пальцами и шепотом произносили их имена. С особенным любопытством разглядывали аббата Сиейса, невысокого человека в скромном черном костюме с презрительной миной на холодном, надменном лице. Этот «Магомет революции», как окрестил его Мирабо, прославился своей брошюрой о третьем сословии, вышедшей накануне выборов в Генеральные штаты. От умного аббата многого ожидали. Действительно, на первых порах своей депутатской деятельности Сиейс будет очень активным, стремясь даже взять на себя роль идеолога революции. Преданный идеям крупной буржуазии, он станет неоднократно выступать в Собрании с различными проектами, некоторые из которых, например проект нового административного устройства Франции, окажутся весьма плодотворными. Однако ход революции вскоре разочарует осторожного Сиейса. Он замолчит и, сберегая себя для будущего, прочно осядет в «болоте» — трусливой и безгласной части Собрания, всегда занимающей выжидательную позицию.
Другим депутатом из числа вновь избранных парижан, привлекавшим всеобщее внимание, был Жан Байи. Худощавый человек в форменном костюме третьего сословия — этот костюм он, как любитель «порядка», будет сохранять дольше большинства своих коллег, — Байи обладал некрасивым сухим лицом, временами светившимся, однако, простодушной мягкостью и благородством. Сын парижского виноторговца, готовившийся сначала к духовной, а затем к адвокатской карьере, Байи пренебрег и тем и другим, увлекшись научными занятиями в разных сферах и прежде всего в области астрономии. Он был членом трех литературных и ученых академий Парижа и пользовался большим уважением буржуазной интеллигенции столицы. Основным свойством этого очень осторожного и житейски опытного человека было умение организовывать и сдерживать, умение, быстро оцененное крупной буржуазией.
Таковы были лидеры Собрания общин, готовившегося стать Национальным собранием. Все они были ставленниками крупной буржуазии, все придерживались умеренных взглядов и лишь иногда, с целью добиться поддержки народа, кокетничали левыми фразами, боясь, впрочем, этого народа больше чем огня и предпочитая в конечном итоге сговор с абсолютизмом любому соглашению с плебейскими массами.
Принадлежал ли Максимилиан Робеспьер к этой плеяде известных депутатов? Несмотря на то, что он уже выступал несколько раз, его пока не знали или не пожелали знать. Подобно тому как в родном Аррасе он не сразу завоевал признание своей адвокатской деятельности, так и здесь, в зале дворца «Малых забав», ему пришлось много говорить, прежде чем его захотели услышать. А между тем Робеспьер чутко реагировал на события, стремился найти решения запутанных вопросов, и — это главное — он видел острее и глубже, чем его гордые коллеги, зачастую в своих внешне броских речах не шедшие дальше банальных истин. Но Робеспьер оставался деятелем будущего в этом утверждающемся Собрании буржуазии. Он говорил другим языком, чем было принято. Его устами вещал Жан Жак Руссо, великий демократ, взгляды и понятия которого были глубоко ненавистны крупным собственникам.
Впрочем, аррасский депутат знал, что делает. Он мало думал о своих слушателях в Собрании и, обращаясь к ним, всегда обращался к народу. Именно народ, народные нужды и интересы, народные мечты и стремления всегда были в центре его внимания, всегда звучали лейтмотивом его речей.
Майские дни сменились июньскими, а основной вопрос, парализовавший деятельность Генеральных штатов, мало продвинулся вперед, хотя шел явно в том направлении, которое предсказал ему Робеспьер. Наконец 12 июня депутаты общин, отчаявшись в получении удовлетворительного ответа на свои предложения, начали самостоятельную проверку депутатских полномочий. Как и можно было предполагать, привилегированные сразу насторожились. В палате духовенства произошел давно намечавшийся раскол, и сначала трое, а затем еще шестнадцать союзников из низшего духовенства примкнули к общинам. Тогда 17 июня, после выступления аббата Сиейса, опираясь на подавляющее большинство голосов, общины провозгласили себя Национальным собранием и заговорили языком верховной законодательной власти.
