Путники бодро шли; близился вечер, и дымок, подымавшийся из труб, внушал надежду: значит, в городишке кто-то готовит пищу, там можно будет расположиться, снять сапоги, вытянуть ноги, поспать. Кригер все еще что-то бормотал, он не мог успокоиться, не сказав последнего слова в очередной дискуссии, но даже терпеливый Сосновский больше его не слушал. Вдруг Вальчак остановился.

— Что? — вопросительно посмотрел на него Кальве.

Вальчак словно принюхивался, вертел головой направо и налево. Нет, тихо, почти абсолютная тишина. В городишке залаяла собака и тут же умолкла.

— Пойдемте. — Кальве потянул Вальчака за рукав.

Внезапно совсем близко от них раздался рев. И тотчас они увидели сероватый корпус самолета. Кригер инстинктивно втянул голову в узкие плечи. Рев пронесся над ними, снова стал виден корпус удлиненной формы, над городом самолет слегка рванулся вверх. Два громовых удара сотрясли землю, перед костелом вдруг вырос серый куст дыма, медленно поднялся на высоту колокольни и еще медленнее стал распадаться.

— Скорее! — неизвестно почему крикнул Сосновский. — Через тот мостик! — Все четверо побежали по шоссе вперед, к городку. Галопом преодолели маленький мостик. Сосновский замедлил шаг.

— Уф! — засопел он. — Сошло. Наверно, они в него целились.

Друзья прошли несколько сот метров.

Стояла предзакатная тишина. Лучи солнца косо падали на познаньское шоссе. В небе ни облачка. Возле первых домиков городка они снова услышали рокот самолетов, в этот раз на высокой ноте. Из подворотни выглянула собака, задрала морду, залаяла — не на них, — потом завыла.

Сначала завывание собаки сливалось с мелодией, звучащей в небе. Но по мере приближения мелодия разделилась на два голоса, ритмично чередующихся. Через минуту это «ээу-ээу» уже как бы нашло созвучную струну где-то внутри человека, и соответственно возрастало настроение тревоги.

— Это на мостик! — снова крикнул Сосновский. — Скорее, за город!

Он рванулся вперед, Кригер за ним. Перебежали пустую улочку, прямоугольную рыночную площадь с убогими каменными домишками вокруг костела. Остановились и секунд пять в нерешительности глазели по сторонам. Перед костелом чернели воронки от бомб, и домишки мрачно смотрели на них окнами без стекол.

Вой возрастал в геометрической прогрессии и вдруг прекратился. Взвизгнула первая бомба. Все четверо упали на мостовую одновременно со взрывом, и земля приветствовала их короткой отдачей, толчком. Вой и грохот, вой, вой и грохот, грохот. Снова завывание и четыре удара, один за другим. Какая-то сила приподняла Вальчака с мостовой и швырнула в канаву. Опять вой, оглушительный грохот. Угловой домик рухнул на площадь, что-то гремящее, как жесть, пронеслось над их головами, верхняя часть водосточного желоба упала на площадь и, бренча, подскочила. Теперь стало тихо, и снова вернулся только что пережитый кошмар — вой, повисший в сияющем небе, не приближающийся и не отдаляющийся, неизменный.

Кальве встал, рассеянно стряхнул с себя пыль и сухие листья, протер очки. Вальчак вылез, из канавы. Сосновский поднял Кригера.

— Мостик! — снова сказал Сосновский. — Хорошо, что мы успели оттуда убежать.

Вальчак оглядел рынок. Перед костелом лежал желтеющий тополь, разрубленный пополам. На площади теперь чернело пять воронок. Каменный домик, рассеченный сверху донизу, обнажил свои внутренности. В кухне еще топилась печь и шел пар из кастрюли. Соседний каменный домик, угловой, рассыпался, будто он был построен из кубиков и капризный ребенок пихнул его ногой. Зрелище было странное, неестественное.

— А где же люди?

Вальчак наконец понял. Впереди что-то слабо хлопнуло.

— Бежим! Возвращаются! — крикнул Кригер.

— Где?

Они увидели наверху зеленоватый свет. Ракета? Бросились через рынок. Вой настиг их на середине площади.

— В воронку! — Вальчак схватил Кальве за руку. Они упали на размолотую дочерна землю, мягкую, впитавшую подпочвенную воду. В первый момент им это показалось приятным: земля была доброй, она защищала их от враждебного, грозного неба, можно было прижаться к ней. Потом они начали задыхаться от запаха гнили из канализационных труб. Но это произошло позднее, после второй волны налета. Теперь они лежали дольше, чем в первый раз, не сразу поверили тишине, гудевшей у них в ушах после нескольких новых раскатов грома, все более глухих, долетающих откуда-то спереди, из-за каменных домиков и садов, мимо которых они должны были идти дальше, на Варшаву.

— Мостик! — упрямо повторил Сосновский, высовывая измазанное лицо из воронки.

— Тише! — прошипел Кригер, предусмотрительно стаскивая его за ногу вниз. — Ничего не известно, — добавил он с таинственным видом.

Небо наконец успокоилось, как гладь пруда, по которой прошли волны от брошенного камня. Возник и не прекращался другой шум, стоны и крики откуда-то из-за костела, из-за груды деревьев, поваленных одной или двумя бомбами. Вальчак встал, вылез на мостовую, прислушался.

Какая-то женщина монотонно кричала:

— Ой-ой, врача, ой-ой, врача…

Сердитые мужские голоса с раздражением повторяли одно слово:

— Ракета!

Наконец вылезли из воронки и остальные трое, с минуту отряхивались, потом кому-то из них показалось, что снова слышен вой, и все разом двинулись. Приступ страха быстро проходил, он продолжался несколько секунд, пока с самолетов сбрасывали бомбы, и одновременно с последним взрывом исчезал. Теперь, однако, они поняли, что страх остался, и все дружно решили как можно скорее удрать отсюда.

Голоса, доносившиеся из-за костела, приблизились. На площадь, озираясь, выбежали несколько человек.

— Наш стоит! — крикнул дискантом веснушчатый подросток с поцарапанным носом. — Смотри, отец, наш стоит, а Кулецкого черти взяли!

Два человека тащили за руки и за ноги женщину, которая звала врача; косы ее волочились по земле, она кусала губы, большие зеленоватые тени расползались из-под глаз на щеки. Увидев незнакомцев, все остановились.

— Идемте! — прошептал Вальчак сквозь зубы. Кригер не сводил глаз с раненой, пришлось его подтолкнуть. Пошли.

Между тем женщина снова застонала и потребовала врача. А разговор о ракете продолжался. Подросток пискнул: «Диверсанты!» — и замолчал. Некоторое время клокотали возбужденные и приглушенные голоса, и Вальчак с трудом заставил себя не оглянуться. Он чувствовал, что люди стоят, смотрят им вслед и обмениваются все более грозными замечаниями.

Друзья свернули на другую улочку, и Вальчак вздохнул с облегчением. Шоссе, которое ползло через городок, извиваясь между стиснувшими его с обеих сторон домами, снова выпрямилось и стало шире. Улица превращалась в обсаженную тополями аллею. Одно короткое мгновение Вальчак блаженствовал: в самом деле, в таких условиях свободное пространство дает ощущение большей безопасности. Но это блаженное состояние очень быстро прошло: он увидел истинную цель налета.

За тополем, срубленным бомбой, слабо ржали издыхающие лошади в упряжке. Группа солдат, вцепившись в ствол тополя, силилась оттащить его в ров, чтобы открыть путь остальному обозу.

— Лошадь, лошадь! — кричал солдат, очевидно наиболее рассудительный. — Лошадь впрягите!

Три человека в мундирах и касках, по-видимому офицеры, хотя никаких знаков различия у них не было, стояли в стороне и наблюдали за этой возней. Вальчак пошел медленнее, даже оглянулся. «Нет, — решил он в конце концов, — надо идти; если мы повернем, это покажется им еще более подозрительным».

Следом за ним подошли ближе и три его товарища. Они были поглощены тем, что тут случилось. А Вальчак беспокоился — и был прав: рядом с офицерами он разглядел штатского, того самого веснушчатого подростка с поцарапанным носом. Он уже, очевидно, успел поделиться с офицерами своей догадкой, потому что они встретили приближавшихся к ним четырех незнакомцев пристальными, бесцеремонными взглядами. Вальчак тоже на них смотрел, прикидываясь простачком, переводил взгляд на солдат и на ствол поваленного тополя, пытался даже что-то сказать тем, которые ствол тянули, и снова с опаской посматривал на группу, стоявшую с левой стороны дороги, на офицеров.