В это ласковое солнечное утро было странное ощущение полного смешения войны и мира: блаженство солнечных лучей, всплески тихой воды, рассекаемой купальщиками, беспечные голоса, а в какой-нибудь тысяче метров ниже по течению, у моста, — фонтаны от разрывов тяжелых снарядов, и — в дымовой завесе — вспышки огня, и, конечно, жертвы, и кровь, и высоко над завесой появлявшийся и исчезавший, окружаемый разрывами зенитных снарядов, назойливо ноющий мотором и поблескивающий винтом фашистский корректировщик…

В половине десятого утра я увидел в облаках любопытнейшее явление: световые дуги пересекали облака при каждом выстреле наших тяжелых орудий; освещаемые солнцем волны, образуемые летящим снарядом, бежали одна за другой. И такие же — менее отчетливо наблюдаемые — встречные волны от немецких снарядов.

Я не знаю, как называется такое явление, — за всю войну я наблюдал его в первый раз!

Бои за Синявинские высоты продолжались до осени. Было несколько неудачных попыток их штурмовать. Но после того как в разведке боем был захвачен один маленький, удобный для скрытого наблюдения холм, удалось разгадать метод сопротивления врага, и тогда, 15 сентября, после умелой и сокрушительной артподготовки Синявино и высоты, на которых располагался вражеский узел обороны, были взяты штурмом за какие-то короткие двадцать-тридцать минут. Линия фронта была окончательно выровнена, и с тех пор, удобная для нас, сохранялась до полного снятия блокады в январе 1944 года, когда разгромленная 18-я немецкая армия была на всем фронте отброшена из-под Ленинграда.

(Ленинград. Август — начало сентября 1943 г.)

7 августа

Теряя дивизию за дивизией, теряя метр за метром землю под Ленинградом и давно уже потеряв инициативу, фашисты в это лето неистовствуют, срывают свою злобу на мирном населении Ленинграда.

Картины лютой жестокости немцев я, находясь в городе, наблюдаю даже из окон своей новой квартиры (в том же доме, на канале Грибоедова, 9), которую предоставил мне Союз писателей вместо прежней, разбитой тяжелым снарядом.

После жесточайшего обстрела 17 июля фашисты с 23 июля, то есть на следующий день после начала нашего наступления в районе Синявина, видимо, желая отвлечь нашу действующую в боях артиллерию, деморализовать население Ленинграда и лишить фронт коммуникаций с городом, обрушились на него волной самых изуверских обстрелов. Они стали бить по Ленинграду сплошь, почти без перерывов, беглым огнем. Очевидно, фашисты ввели в действие новые, скрытые пока от нас батареи, либо придумали новую систему ведения огня.

Были дни, когда жизнь города во многом оказывалась парализованной. Например, поезда не могли уходить с Финляндского вокзала, его яростно обстреливали, притом именно в момент прихода или отправления поезда (не сомневаюсь, что в городе есть шпионы-корректировщики). Поезда стали отходить только от Пискаревки, а пассажиры — главным образом, женщины, дети, гражданское население, работающее на огородах, в пригородных совхозах и колхозах, — плелись туда пешком или ехали до ближайшей конечной петли на трамваях, которые то и дело прекращали под обстрелом движение.

23 июля грохот начался с вечера, длился до двух часов ночи.

24 июля с пяти утра и до одиннадцати часов следующего дня артиллерийский обстрел города был почти непрерывным. Налеты то возникали — по нескольку залпов — каждые десять-пятнадцать минут, то были сплошными, длившимися по получасу, по часу. Особенно обстреливались Выборгская сторона, районы Кирочной, улицы Некрасова, Баскова переулка, площади Восстания.

Но разрывались снаряды и на Васильевском острове, и в центре. Кроме того, 24-го было три налета самолетов — гул моторов, грохот от разрывов бомб, трескотня зениток слышались по всему городу. Один из снарядов, разорвавшись на Литейном мосту, попал в переполненный людьми трамвай. Много снарядов шлепалось повсюду в Неву, несколько легло в воду против Военно-медицинской академии. В тот день, по случаю праздника Красного Флота, там происходили шлюпочные состязания; ниже Литейного моста виднелись шеренги буйков, обозначавшие линию старта. Но в момент падения снарядов там шлюпок не оказалось, я с набережной наблюдал, как между разрывами крутились два маленьких пароходика; они собрались было уйти, но потом снова стали лавировать, очевидно охотясь за глушенной снарядами рыбой. Не обращали внимания на обстрел и прохожие — ходили по улицам, не слушая объявляемых по радио приказов. Ходили не торопясь, деловым шагом. Не прекращали движения и автомобили… Я видел: шофер вылезает из кабины грузовика, поднимает капот, ковыряется в моторе; женщина, пассажирка этого грузовика, спрыгнув на мостовую, стоит рядом с шофером, о чем-то не спеша с ним разговаривает и даже не поглядывает на желтую и бурую пыль, взвивающуюся над домами, в которые в тот момент попали два снаряда. Я наблюдал много подобных сцен.

26 июля я выехал на велосипеде из города в армию, но знаю: все следующие дни и ночи страшные обстрелы города почти не прекращались. В ночь на 29-е, кроме того, был снова налет авиации, спущено было на парашютах множество осветительных ракет, но фашистские самолеты не могли прорваться сквозь наш зенитный огонь, и потому бомбить город им не пришлось…

Городские госпитали переполнены ранеными, подобранными на улицах Ленинграда и доставленными с поля боя, из-под Синявина.

Гитлеровцам не понять, что дух ленинградцев не сломить ничем. Да, такие обстрелы только обостряют желание как можно скорее разделаться с лютым врагом, как можно скорее избавить родной город от ужасов и страданий.

Как же выглядит, как живет в эти дни сам город?

О красоте Ленинграда можно много не говорить, кто не знает, что Ленинград — один из красивейших городов мира? Прочитайте любое письмо прежнего ленинградского жителя, разлученного войной с родным городом: между строк обязательно почувствуется тоска именно по красоте Ленинграда. Он торжествен, строг и великолепен всегда — лунной ли ночью, в рассветный ли розовый час, в яркий ли солнечный августовский день. Даже мрачный туман, даже осенний унылый дождь становятся в свой час приметами особенной, только Ленинграду свойственной красоты, — потому что Нева во всех своих обличьях величественна, потому что строгость архитектуры в любом освещении впечатляюща.

Такой он и сейчас, в августе 1943 года, хотя в нем много развалин, хотя изъязвлены осколками вражеской стали асфальт его улиц и стены его домов.

Девушка-милиционер стоит на перекрестке улиц, она спокойна, жизнерадостна, весела. А ведь на этом перекрестке уже неоднократно разрывались снаряды; может быть, сию минуту упадет и еще один? Если девушка погибнет, на ее место встанет другая, такая же подтянутая, невозмутимая, жизнерадостная.

Прохожих, конечно, много меньше, чем было в мирное время, но внешне они такие же, как в те давние времена. Женщины одеты тщательно, иные даже кокетливо. Мужчины — больше военные: моряки, пехотинцы, летчики… Приехал ли он на трамвае с передовой линии фронта, работает ли в штабе — всё равно: он чисто и опрятно одет, он не позволит себе пройти по Невскому в нечищеных сапогах или небритым…

И если от оглушающего разрыва на улицу вылетят все стекла дома, то, едва рассеются дым и пыль, на асфальте уже шаркают метлы невозмутимых дворников.

Везде, как и в прошлом году, — огороды. У поэта Александра Прокофьева, например, огород на Марсовом поле; и среди грядок соседних огородов в солнечный день всегда можно увидеть нескольких женщин, спокойно читающих книги. Подойдите поближе, вы увидите томик Шекспира, журнал «Октябрь» или сборник рассказов Джека Лондона. Этого автора ленинградцы полюбили по-новому — разве быт, описанный в «Северной Одиссее», не схож многими своими чертами с нынешним нашим бытом? Но только читают Джека Лондона с чуть ироническим чувством превосходства: что стоят все описанные им трудности, то ли испытали мы? А вот сидим на огородной грядке, живые и сильные духом, и ничто нас ни испугать, ни смутить, не может…