Андрей… Ну, инженеру-химику работа везде найдется. Моего брата, вероятно, мобилизуют, станет начхимом какой-нибудь воинской части. А может быть, признают нужным оставить его в Ленинграде, на заводской работе? Его специальность — пластмассы; заменители металлов понадобятся везде!..

Знаю одно: каждый из нас выполнит свой долг перед Родиной — в любых обстоятельствах — до конца!

26 июня

Полдень. Лежу на узкой, боковой багажной полке пассажирского вагона скорого поезда — место, взятое вчера с бою и отвоеванное у тюков и чемоданов. Душно. Спал, скорчившись и привязавшись, ремнем к трубе отопления. Вагон переполнен комсоставом: кадровым — в форме и запасным — в чем придется. Много женщин, едущих в части: телеграфистки, санитарки, врачи…

Многие спали стоя, сидя. Тем не менее обстановка мирная, разговоры самые будничные, будто все едут в обычные командировки. В вагоне есть и дети. Поезд идет хорошо, но запаздывает. Никаких признаков войны за окнами. Молодое, северное — в болотах и лесах — лето. Тепло, мирно. Не слышно ни одного самолета.

Спал крепче, чем в Ленинграде. Как-то непривычно успокоены нервы, настроение отличное, хотя от жесткой полки и болят бока. Чувство уверенности, какая-то крылатая бодрость духа.

Все провожающие — большая толпа — были сдержанны, спокойны, у кого украдкой появлялись слезы, тот старался смахнуть их скорей. Как непохоже это на обычное представление о проводах уезжающих на фронт! Когда одна старушка, припав к столбу, предалась слезам, ей сердито сказали: «Нечего тут панику наводить, отойдите в сторону!» Грубо, конечно, но характерно! Несколько женщин отвели старуху.

В вагоне пьют лимонад. В одном отделении тихо играют в карты. Многие спят.

Таким же выдержанным, готовым встретить опасность лицом к лицу был Ленинград в первые четыре дня войны. Несколько суматошным был только день 22 июня. Однако никаких признаков растерянности или испуга, кроме обывательских очередей в магазинах, я не заметил. Очереди большие были и у сберкасс; в первый день не хватило денег, привозили из банков, выплачивали; на второй день — приказ: выдавать не больше двухсот рублей в месяц.

Толпы провожающих с первого же дня — у сборных пунктов по городу. И тут, однако, все чувства сдержанны: люди долга, сознающие свое достоинство, умеют быть внешне спокойными.

За это спокойствие люблю наш народ!

До моего отъезда воздушная тревога объявлялась четыре раза. Две из них были вчера. За устройство убежищ в городе жакты только берутся.

До меня эти тревоги еще как-то «не доходят»…

27 июня. Петрозаводск

Приехал в Петрозаводск, в штаб 7-й армии, вчера. И сегодня я уже в военной форме. Получил шинель, гимнастерку, брюки, белье, сапоги, плащ-палатку, пилотку, флягу и котелок. На малиновых моих петлицах — две шпалы. Странно называться «интендантом второго ранга»: какое отношение к интендантству имеет военный корреспондент? Но такое звание мне и многим писателям было присвоено как командирам запаса, по приказу К. Е. Ворошилова, еще в 1940 году.

…С 27 июня по 13 августа я находился в 7-й армии, стойко оборонявшейся в лесах и болотах Карелии. Работал там в армейской газете «Во славу Родины» вместе с писателями Г. Холоповым, В. Друзиным, В. Владимировым. В этой же армии находились Б. Лихарев и Г. Фиш. Каждый из нас имел свое назначение. Участвуя в боях, которые в районе Ухты вели пограничники и 81-й стрелковый полк 54-й дивизии, я давал свои первые фронтовые корреспонденции, которые публиковались в армейской дивизионной печати и в газетах Петрозаводска.

Я тогда еще не знал, не думал, что эти события в далеких карельских лесах имеют прямое отношение к Ленинграду. А между тем…

«…Отдельная „Карельская армия“, которой командовал начальник генерального штаба, в составе пяти пехотных дивизий, двух егерских бригад и одной кавалерийской бригады должна была продвинуться севернее Ладожского озера к Онежскому озеру, с тем чтобы впоследствии наступать между озерами к реке Свирь и с этого рубежа принять участие в общем наступлении на Ленинград…» [3]

Немногочисленные сражавшиеся здесь части нашей 7-й армии вместе с пограничниками, сдерживая врага в июле и в августе, не только воспрепятствовали развитию его наступления на Ленинград, но и поставили его в трудное положение. Тот же немецкий военный историк вынужден это признать:

«…Не лучше было положение 3-го финского корпуса, наступающего на Лоухи и Кемь… он не продвинулся дальше Кестеньги и Ухты…» [5]

В районе Ухты я находился в передовых частях почти до середины августа. Неожиданно вызванный телеграммой Политуправления фронта, 14 августа я вернулся в Ленинград и сразу же был назначен специальным военным корреспондентом ТАСС — Ленинградского отделения. [6]

(Ристалахти — Кирконпуоле. 29 июня — 4 августа 1941 г.).

4 июля немцы овладели Ригой, 5-го взяли Остров, 9 июля — Псков, а потом после тяжелых боев до середины августа застряли у лужских, спешно построенных нами рубежей.

А с северной стороны непосредственная опасность для города возникла в первые же дни войны. 29 июня немецко-финские войска на границе, расположенной в каких-нибудь полутораста — двухстах километрах от Ленинграда, внезапно нанесли свой первый удар. И если б не героизм пограничников и передовых частей Красной Армии, отразивших этот первый удар в момент, когда наши войска еще не были отмобилизованы, то расстояние до Ленинграда враг мог бы преодолеть за какие-нибудь три часа. Во всяком случае, на это рассчитывал Гитлер в своих планах блицкрига.

Но вот что получилось на участке границы между Ристалахти и Кирконпуоле…

В тяжелейшие для Ленинграда дни середины сентября 1941 года я трое суток провел на позициях 461-го полка 142-й стрелковой дивизии, которая надежно укрепилась на последней перед Ленинградом оборонительной линии. Полковник В. А. Трубачев, командовавший полком с начала войны, только что получив звание Героя Советского Союза, став генерал-майором, в эти дни был назначен командиром 2-й гвардейской дивизии (ДНО [7] ), его должность занял майор И. Ф. Гражевич.

461-й стрелковый полк был награжден орденом Ленина, ордена в полку получили сорок шесть человек. И это значило: командирам и бойцам было что рассказать о действиях полка за прошедшее с начала войны время. Многие ли части Красной Армии удостоены были столь высокой награды в первые месяцы войны?

Три дня ходил я по ротам полка, работая то в землянках, то на пнях под соснами, то на болотных кочках, на мху. И записал десятки рассказов о том, как эти роты отражали первый натиск вражеских бригад. И вот какая картина совершенного полком подвига раскрылась передо мной…

29 июня — первый день нападения финских войск на нашу границу по всему Карельскому перешейку. Конечно, никакого объявления войны не было. Враг напал внезапно. На том участке границы, что протянулся между населенными пунктами Ристалахти и Кирконпуоле, силы врага в семь-восемь раз превосходили наши.

Достаточно взглянуть на карту, чтобы представить себе, на что надеялся враг, совершая внезапное нападение крупными силами именно здесь.

Северо-восточнее Кексгольма и Элисенваары, то есть стыка Ленинградской области с Карело-Финской ССР[8] тянется между озером нашей государственной границей с Финляндией узкий, километров тридцать шириной, коридор, по которому проходит железная дорога, соединяющая Сортавалу с Кексгольмом. Леса и болота изрезаны здесь десятками мелких озер самых причудливых очертаний. Между озерами, в узеньких, извилистых перешейках, встают гранитные гряды и холмы, поросшие вековыми соснами. Сквозь сосны, ели, ольховник проглядывают голые и замшелые скалы и синие пятна воды, вдруг охватываемые непролазными топями. Это именно та местность, о какой говорится, что здесь сам черт играл в свайку.