Огороды — везде. Там, где в городе есть земля, там обязательно сейчас заросшие травой щели-укрытия да огороды, а порой даже на самих щелях-укрытиях растет какая-либо рассада. За оградой церкви на улице Рылеева грядки огородов сперва я принял было за могилы — вот именно такой высоты и протяженности насыпная земля… А на подоконниках раскрытых или чаще разбитых окон тоже вместо цветов ныне вызревают капуста или огурцы…

Разделаны под огороды даже береговые склоны Обводного канала, — там, в районе Боровой, где все избито снарядами, где вода Обводного в мирное время дышала миазмами, была невероятно грязна. Теперь эта вода в канале чиста: заводы не работают, отходы в канал не сливаются!

На ступенях колоннады Казанского собора медный, пузатый самовар, а вкруг него группа женщин-домохозяек, распивающих чай. Возле каждой — пучок травы, проросшей сквозь булыжную мостовую и сорванный «на засушку».

Все курят самокруты, у всех вместо спичек — лупы, в солнечные дни чуть не все население пользуется для добывания огня линзами всех сортов и любых назначений.

Есть в городе и цветы. Полевые цветы — резеда, ромашки — букетами в руках приезжающих из ближайших, с финской стороны, пригородов, единственных доступных теперь ленинградцам. Цветы я вижу везде, во всех домах, во всех квартирах, на улицах, у гуляющих или спешащих по делам девушек. Всем хочется красоты, цветы будят представление о мире и покое, о счастливой жизни.

Ленинградцы рады: они существуют, они не умерли прошедшей зимой, они дышат теплым, летним воздухом и пользуются не только ярким дневным светом, но и белесоватым сиянием уже почти ушедшей белой ночи; они могут теперь не только умыться, но и сходить в баню, блюсти насущную гигиену!

Сейчас, в июле, уже сравнительно редки случаи смерти от голода.

Люди в Ленинграде стали учтивее, благожелательнее, внешне спокойнее, участливее, услужливее друг к другу. Когда пережито столь многое, то мелочи уже не раздражают людей, как прежде.

В городе не видно каких бы то ни было очередей. На улицах много моряков, краснофлотцев, мало гражданской интеллигенции. Я вглядываюсь в прохожих. Женщины одеты в летние платья, каждая старается быть нарядной, каждая хочет, чтоб тело ее дышало, многие, видимо сознательно, добиваются крепкого загара — трудно загореть в это лето, но все же загорелых лиц много. Люди все почти сплошь худы, тучных, жирных людей в городе, как правило, нет, но оттого, что дальнейшее исхудание приостановлено после зимы, что минимально удовлетворительным питанием снята с лица печать смерти, эти лица будто помолодели, будто стали красивее: в них нет уже прежней болезненности… И прохожие движутся, не экономя, как прежде, ни дыхания, ни движений: идут быстрой походкой, ездят на велосипедах (велосипед стал самым излюбленным и распространенным видом городского транспорта). В этом нормальном темпе движения чувствуется жизнь!

За эти дни в Ленинграде я видел (на Фонтанке) только одного покойника, — его, завернутого в материю, несли на носилках. Да, впрочем, еще одного везли в гробу на ручной тележке…

На неизменный вопрос о самочувствии следуют чаще всего ответы: «Спасибо, теперь-то хорошо, сыты!.. Вот как зимой будет!» Обстрелов никто не боится, но зимы все страшатся.

Многих эвакуируют насильно. Иные из них упираются, цепляются за всякую возможность остаться.

14 июля

Да, хорошее настроение ленинградцев очень подкосили падение Севастополя, а теперь и вести о Воронеже.

Всем ясно и всем известно: очень скоро, может быть на днях, быть может завтра, немцы предпримут последнюю отчаянную попытку взять наш город штурмом. Город энергично готовится к отражению этой попытки.

Ленинград силен и огромным количеством населения, и оружием, и способностью производить для себя многие виды вооружения (конечно, сегодня далеко еще не все!). Чтобы взять Ленинград, немцам нужно бы бросить на штурм полутора-двухмиллионную армию, а такой армии здесь у них нет и быть не может. И все же каждый понимает серьезность положения.

На улицах круглосуточно растут укрепления. Окна первых и третьих этажей угловых домов на перекрестках закладываются кирпичами. В кирпичи вмуровываются деревянные конусы амбразур. Все без исключения улицы, все вообще дома превращены в сплошные пояса сложнейшей системы оборонительных укреплений.

В систему укреплений города включен и сильнейший «оборонительный пояс» — Балтийский флот. Замаскированные пестрыми сетями боевые корабли по-прежнему ошвартованы у всех набережных, и по-прежнему у трапов собираются родственники балтийцев.

Два ледокола, несколько транспортов высятся над строгими дворцами и старинными домами между Кировским и Дворцовым мостами у набережной и принижают своими пропорциями эти здания.

Дальше, за мостом Лейтенанта Шмидта, — миноносцы, подводные лодки, крейсер «Киров». Я не был там и не видел его, но мне о нем знакомые командиры-балтийцы рассказали: в дни яростных воздушных налетов, — в один из трех апрельских дней, когда немцы особенно стремились уничтожить корабли, стоящие на Неве, — в крейсер «Киров» попал тяжелый снаряд, а через минуту в то же место, в надстройки над машинным отделением крейсера, врезалась авиабомба весом в тонну. Разрушения оказались велики, но корпус «Кирова» выдержал, надстройки приняли на себя основной удар, броня значительно амортизировала силу взрыва. Было много убитых… Отремонтированный в поразительно короткий срок, ровно через месяц «Киров» вновь вступил в строй.

В ТАСС мне рассказали о действиях на Балтике. В наших руках в настоящее время находятся три острова: Котлин, Лавенсаари и часть острова Сескар, на котором был высажен десант; остров занят нами пока до половины, на нем идут бои. Десять подводных лодок сумели выйти из Ленинграда в Балтику и хорошо действуют там. Одна или две из этих лодок погибли. Одна вернулась. Остальные продолжают действовать, но о некоторых из них сведений нет. По яростно простреливаемому морскому каналу даже нескольким надводным судам удалось выйти в Балтику, погиб в канале только один транспорт.

Сообщение с Кронштадтом поддерживается главным образом из Лисьего Носа.

Ораниенбаум по-прежнему в наших руках, и положение на этом участке с осени неизменно.

Вот, кажется, все, что происходило и происходит в дни июля вокруг Ленинграда…

15 июля

Всюду вижу людей, читающих книги. Сидят на скамьях в скверах, садах, парках и на бульварах. На стульях и даже в креслах, вынесенных на панель, у своих покалеченных артиллерийскими обстрелами домов; на гранитных парапетах набережных Невы; на грядках своих огородов… На улицах и проспектах, особенно вдоль Невского и Литейного, множество книжных ларьков. То ли это большой, грубо сколоченный ящик или вынесенный из чьей-то квартиры уцелевший стол; то ли ручная тележка; чаще — просто тряпки, разложенные на панели… А на них — книги, книги, бесчисленное множество книг.

В книжных магазинах, вокруг книжных ларьков и киосков всегда толпятся покупатели. Книги чуть ли не единственный богато представленный в магазинах товар. Продавщица киоска сидит под дождем или на солнцепеке весь день и меньше всего, вероятно, думает, что в любую минуту, неожиданный, рядом может упасть снаряд. Покупатели — прохожие, чаще всего военные или женщины. Выбирают долго, перелистывают книгу за книгой… Это те, кто никуда из города не собирается уезжать. Те же, кто готовится к эвакуации — вольно или невольно готовится, — делятся на две категории. Одни, уезжая из Ленинграда в надежде «когда-нибудь после блокады» вернуться, оставляют свою квартиру со всем своим имуществом неприкосновенной, — все на местах, как всегда, запирают дверь на ключ, ключ в карман, и с этим ключом в кармане — куда придется: в Уфу, на Алтай, в Сибирь… Другие — с чувством «навсегда» распродают все до последней нитки, хотя бы за жалкий грош. Такие продают и все свои книги, даже целые библиотеки…