— Какая деревня?

— Кривое Колено!

— А фрицы тут есть еще? — спросил шофер.

— Попадаются… Вчера двое попались! — со смехом сказала девушка. — Сами пришли… Хлеба, говорят, нет!

Конечно, в лесах, в землянках, еще немало одиночных немцев. Они постепенно вымерзают или, голодая, выходят, сдаются в плен. Или, быть может, стреляются, отчаявшись выйти к своим…

Шофер принес воды, ругаясь:

— Наискался! Тут лазать-то не особенно!.. Того и гляди нарвешься в темноте!

Мины!..

Дальше… Местность живописна, из леса выскакивают то одна, то другая деревни — уже частично побитые, сожженные. Вдоль дороги — воронки, черные от разрывов мин круги на снегу. Чем ближе к Луге, тем все больше следов войны; теперь шоссе — широкое и прямое — все чаще обрывается гигантскими развалинами от взрывов: здесь были мосты. И огромные, диаметром во всю ширину шоссе, воронки от наших авиабомб. Они обведены березняковыми оградами, на которые насажены елки, чтоб заметить их издали, — круглые ямы в квадрате оград. Сделаны объезды — настильные мосты из бревен, узенькие, не слишком надежные. Через самые большие воронки, когда две-три из них смыкаются, и через некоторые пропасти от исполинских взрывов проложен путь посередочке: спуск — въезд. Машина, прощупав путь фарами, ныряет; гудя, вылезает между хаотически вздыбленными стенами замороженной разъятой земли. У многих таких «переправ» — сигнальщики с флажками и фонарями, работающие дорожники.

Издали вижу впереди пожар, столпотворенье машин на взгорке, возле разметенной взрывом одной из этих «переправ». Кажется, горит на шоссе бензин? Подбираемся ближе: нет. Эффектное зрелище: глубокая круглая воронка, по краям ее, вдоль всей окружности — большие костры из бревен. Группами вокруг каждого костра греются красноармейцы. Справа и слева — избы деревни, изгороди, множество стоящих машин: грузовиков, санитарных автобусов, тягачей…

Я выстыл, промерз до костей, все тело избито об углы ящиков.

Приближаемся к Луге. Стала попадаться боевая техника: орудия, танки. Деревни с высокой церковью на горе. Вдоль шоссе все чаще — подковообразные ложементы из снега, выпуклостью дуги обращенные к оборонявшимся здесь немцам. По обочине, и на самом шоссе, с краю, и вдоль лесной опушки таких укрытий то сразу много, то почти нет. И виден по ним весь «процесс» наступления: где немцы оборонялись, наши залегали; строили эти снежные «фортеции», били систематически, вырывались в атаку, и… вот, шоссе чистое, — тут немцы драпали. И вот им вновь удавалось зацепиться: опять белые сугробистые подковы; наши минометы, пулеметы и автоматчики били отсюда. И вновь — чисто…

Так «спазматически» шел бой.

Река Луга. Большой, на десяток километров, объезд. Отсюда с объездом до города — двадцать два километра. Широкие пространства переправы по льду. Вешки. Много машин. Пробки. Впереди — гористый, лесной берег.

Наконец въезжаем в Лугу. В лесу вырастают дачные домики, потом — городские дома. Останавливаемся на перекрестке. Приехали! 7 часов утра. Ехали ровно двенадцать часов на трескучем морозе.

…Этаж дома, в котором находимся мы, занят трофейной ротой 42-й армии. Расспрашиваем красноармейцев. Девушка-дружинница приносит мне кружку чаю.

Трофейщики рассказывают: трофеев в Луге никаких не досталось, кроме склада муки, да нескольких автомашин (уже сданных начальству), да мелкой чепухи. Немцы увезли все, а то, что увезти не успели, досталось частям, занимавшим город. В окно видны проходящие по улице дети, женщины. Видны также партизаны и красноармейцы.

Сегодня — день годовщины Красной Армии. Вестей пока никаких.

24 февраля. Полдень

Ослепительный солнечный день. Блещущий снегом сосновый лес.

Весь день, как и вчера, доносятся взрывы. Это — мины.

Одинокий офицер, капитан из 367-го артиллерийского полка РГК (152-миллиметровок), пришедшего с Волховского фронта, рассказывает, как не повезло полку.

Еще задолго до Луги, обнаружив в лесу трофейный спирт, перемерзшие артиллеристы выпили его по полкружки. Шестьдесят человек умерли. Семьдесят — отравились, но выжили. Спирт был отравлен отступавшими немцами.

Ни в одном бою за все время войны полк не нес таких потерь. В самых тяжелых боях выбывало не больше десятка: система — тяжелая, бьет с пятнадцати-восемнадцати километров, блиндажи — отличные, и, хотя враг выпускал порой до полутора тысяч снарядов на батарею, никогда, кроме единичных, потерь не было.

Два артиллерийских дивизиона полка остались далеко от Луги. Один (командир его — Андриевский) вступил в Лугу на следующий день после ее взятия. Весь личный состав разместился в четырехэтажном кирпичном доме. Орудия, всю технику ввели во двор. В этом же доме ночевали еще два других подразделения, люди набились во все комнаты.

В 6 часов утра 14 февраля произошел гигантский взрыв от мощной мины замедленного действия. Дом поднялся на воздух. Уцелела только малая часть корпуса, все остальное — в развалинах. Весь артдивизион — сто шестьдесят человек — погиб, кроме двух, случайно оказавшихся в уцелевшей части. Капитан, рассказавший мне это, и еще трое были в соседнем доке. Большую часть погибших даже не удалось откопать. Человек двадцать собрали по кускам; бесформенные обрывки человеческих тел в пыли и в грязи. Сложили все в кучу, похоронили. До остальных дорыться не удалось.

Командир дивизиона сделал ошибку, сосредоточив всех в одном месте. Но люди, просидевшие всю войну в болотах, не видевшие даже населенных пунктов, так стремились поспать на полу!

Подхожу к руинам этого четырехэтажного дома. От него осталась огромная груда кирпичей, окруженных высокими соснами, с ветвей свисают разлетевшиеся на сто — двести метров клочья одежды, одеял, обрывки окровавленного тряпья. Трупы давно убраны, но кое-где еще виднеются вмерзшие в землю куски человеческих тел. Перед развалинами — братская могила с фанерным памятником. Надпись на доске — перечислены шесть фамилий офицеров (два капитана, старшие лейтенанты и лейтенанты) и двадцать шесть фамилий сержантов и красноармейцев. Первый в надписи — «капитан Андриевский». Фамилии остальных погибших, очевидно, установить не удалось. Вокруг руин следы гусеничных тракторов, увозивших искалеченные орудия. Местный житель роется в кирпичах, собирает и складывает на санки щепу, обломки досок. Везде валяются бесформенные куски имущества, амуниции, клочья одежды. От здания уцелел только угол…

25 февраля

Взяты Струги Красные. Бои — на окраине Дно.

Полдня бродил по улицам Луги, наблюдал, делал беглые записи.

Первым в Лугу входил 245-й полк 123-й (ныне Лужской) стрелковой дивизии. Немцы, отступая из города, оставляли только заслоны автоматчиков и минометчиков. Эвакуация техники и запасов производилась немцами заблаговременно. Луга горела и в 11 часов вечера 12 февраля, когда наши части вступали в нее, и утром 13-го. Повсюду взрывались не только каменные, но и маленькие бревенчатые дома. В том, четырехэтажном, в котором перед рассветом 14-го погиб при взрыве артиллерийский дивизион, погибла также санчасть 120-й стрелковой дивизий; а неподалеку, в другом взорвавшемся доме, — около ста саперов. Грохот сработавших мин замедленного действия мы слышим и сегодня.

Город разрушен и сожжен наполовину. Везде на домах написано: «Мин нет», и под каждой такой надписью — цифровое обозначение той саперной части, которая несет ответственность за разминирование. Но у взорванного моста на некоторых каменных домах есть и такие надписи: «Опасно! Мины!», «Здание не занимать до 5 марта».

Взорванный деревянный мост через реку Лугу. От него осталась только изуродованная половина; сделан объезд, и машины движутся по новому, временному мосту. Копошатся мальчишки, взрывают патроны, слышу смех и восторженный голос: «Моя техника действует!» По льду жители волокут на саночках обломки досок. Проволочные заграждения у моста порваны.

Комсомольская улица. Бойцы чистят зенитные орудия. Везде у домов — полевые кухни, грузовики и фургоны. Разглядываю руины взорванного завода, против него уничтоженный миной замедленного действия каменный дом, — даже не определить размеров: гигантская воронка в груде разметанного кирпича, перевитых железных балок, изломанных печей.