При обсуждении на III Всероссийском съезде Советов вопроса о начавшихся в Брест-Литовске мирных переговорах с Германией Камков, выступая от имени фракции левых эсеров, заявил, что те, кто требует продолжения войны в данный момент, взваливает на плечи русской революции непомерно тяжелое бремя, поскольку «осуществление в несколько дней лозунга — мир без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов — почти невозможно, ибо разрешение полностью и целиком всех этих мировых задач под силу только мировой революции». Обращаясь к правым эсерам и меньшевикам, он указывал на суть их позиции: «Для вас необходимо одно: воюй во что бы то ни стало, воюй до последнего солдата, воюй, хотя бы это вело к гибели революции…» — и вполне резонно подчеркивал: «…если на время нам придется сделать уступки, то это не наша вина»554. Однако этой позиции партия левых эсеров придерживалась лишь до тех пор, пока не встал вопрос о подписании мира на тяжелых условиях, ультимативно предложенных Германией.
Вечером 23 февраля при обсуждении на объединенном заседании фракции большевиков и левых эсеров ВЦИК доклада Н. В. Крыленко о положении на фронте Штейнберг от имени левоэсеровской фракции разразился речью, которую В. И. Ленин назвал образцом разгула революционной фразы555. Но меньшинство членов ЦК этой партии, в частности Спиридонова и Малкин, еще высказывались за принятие германских условий. На этом заседании никакого решения принято не было.
В три часа утра 24 февраля открылось пленарное заседание ВЦИК. Доклад на нем сделал В. И. Ленин, а против него единым фронтом выступили меньшевики, анархисты, правые и левые эсеры. При этом левые эсеры пытались установить контакты с троцкистами и «левыми коммунистами». Они хотели, по их собственному заявлению, сколотить «левый» блок, который «должен включать все революционные элементы до левых большевиков включительно»556.
Во время заседания ВЦИК в ночь с 23 на 24 февраля левые эсеры вступили в переговоры с лидером «левых коммунистов» Бухариным с целью смещения В. И. Ленина с поста председателя СНК и создания правительства из «левых коммунистов» и левых эсеров. Несколько позже левый эсер Левин писал в газете «Знамя труда»: «…считаем нужным более подробно ознакомить наших читателей с левым течением в нынешнем большевизме, несомненно родственным левым социалистам-революционерам по многим признакам». И после изложения тезисов Бухарина пришел к заключению, что «исповедующие в данный момент эти тезисы с каждым днем будут отходить все дальше от большинства своей партии… Пропасть между правым и левым крылом большевизма все ширится»557. Не случайно В. И. Ленин в полемике с «левыми коммунистами» назвал их «недоношенными левыми эсерами»558.
«Мы, левые эсеры, — говорил Натансон по поводу мирных переговоров, — вместе с частью большевиков, Троцким и другими дали мандат нашим представителям в Бресте: тяните и в крайнем случае не подписывайте, но не объявляйте войны»559. Таким образом, это была та же формула Троцкого «ни мира, ни войны», но сформулированная более мягко. Член первой советской делегации на брест-литовских переговорах Карелин назвал этот лозунг «нашей», т.е. левоэсеровской, формулой.
Свою формулу «ни мира, ни войны» Троцкий, как известно, выдвинул на заседании ЦК РСДРП(б) 24 января 1918 г., а на следующий день в газете «Знамя труда» была опубликована статья Мстиславского «Не война, но восстание», в которой, в частности, говорилось: «Мы не можем подписать мира, но и для ведения войны у нас оснований уже нет». Очень определенно эту точку зрения выразили саратовские левые эсеры, резолюция которых гласила: «Мира не подписывать и войны не продолжать»560.
Подобное совпадение точек зрения на Брестский мир не было случайным, так как в их основе лежала общая концепция мелкобуржуазного революционаризма, не имеющая ничего общего с пролетарской революционностью. Левых эсеров с троцкистами и «левыми коммунистами» объединяли искаженные представления о задачах национальных отрядов международного революционного движения, неспособность разобраться в сложном и меняющемся в зависимости от исторических условий соотношении национальных и интернациональных задач, превратные представления о приоритете внешней политики над внутренней.
Мелкобуржуазные теоретики запомнили, что становление новых общественно-экономических формаций всегда сопровождалось войнами, но, руководствуясь субъективной социологией, отрицавшей решающее значение экономических факторов, они сопутствующее явление стали представлять как основное, делая вывод, что войны чуть ли не непременный фактор развития революции. Все мелкобуржуазные партии и течения не верили в силы рабочего класса России и считали невозможной победу социалистической революции. Разница в их взглядах заключалась лишь в том, что одни — правые эсеры и меньшевики — заявляли, что страна не готова к революции, а другие — левые эсеры, «левые коммунисты», троцкисты — утверждали, что ее победа в одной стране невозможна, и связывали эту победу с мировой социалистической революцией и с «революционной» войной.
Единственным возможным средством сохранения завоеваний революции социалисты-революционеры считали продолжение войны с империализмом до тех пор, пока она не вызовет мировой революции, т.е., как и все «левые», стояли на позиции экспорта революции. Отношение «левых» к Брестскому миру не было лишь реакцией на оскорбительные для чувства национального достоинства и чрезвычайно тяжелые условия договора, а означало принципиальное несогласие с ленинской политикой мирного сосуществования государств с различным общественным строем. Они рассматривали ее лишь как политику уступок и капитуляции перед империализмом и отрицали возможность мирных отношений с империалистическими государствами.
Отвергая в принципе идею мирного сосуществования, левые эсеры в письме Коминтерну (1919 г.) настаивали на включении в его программу пункта, содержащего «полное осуждение какого-либо соглашательства с какой-либо частью мировой буржуазии…»561. А несколько позже их ЦК в связи с переговорами Советского правительства с Буллитом и подготовкой конференции на Принцевых островах выпустил листовку с претенциозным заголовком «К рабочим и крестьянам, которых предают». В этой листовке предложение Советского правительства об условиях заключения мира, сделанное им Англии, Франции, Америке, Японии и Италии в целях прекращения интервенции и гражданской войны, объявлялось «преступным актом предательства социалистической революции»562.
В качестве наиболее эффективного средства борьбы против мировой капиталистической системы левые эсеры, верные традициям своих предшественников, выдвинули террор. «Система империализма и необходимость международного действия для избавления от власти олигархии, — писали их лидеры, — требует расширения террора до международного масштаба. Интернациональный красный террор — вот задача, которую себе поставит партия в случае поражения, хотя бы временного, социальной революции. Эти меры вдохнут новую струю активности в неизбежную мировую социальную революцию, окрыляя наступающие рабочие батальоны надеждой и дезорганизуя до конца насквозь прогнивший строй буржуазного мира»563. Не были ли эти слова прологом к шестому июля?
Развитие экономических связей, заключение торговых и других договоров с капиталистическими государствами мелкобуржуазные революционеры расценивали как втягивание России в орбиту финансового капитала и подчинение политическому и экономическому влиянию империализма. «Россия в борьбе с капитализмом достигла результатов, которых не достигла еще ни одна страна мира, — заявляли левые эсеры, — но с другой стороны, капитуляция перед капиталистическими странами, вызываемая экономическими соображениями, задерживает рост революционного движения в других странах и косвенно подчиняет Россию империалистическим странам, превращая ее в «сферу влияния» и колонию передовых капиталистических государств»564.
