В Программе РСДРП указывалось, что, «стремясь к достижению своих ближайших целей», она «поддерживает всякое оппозиционное и революционное движение, направленное против существующего в России общественного и политического порядка…»149. Исходя из этого, II и III съезды РСДРП, отметив в своих резолюциях вред деятельности эсеров для политического развития пролетариата и для общедемократической борьбы против абсолютизма, вместе с тем допускали «временные боевые соглашения социал-демократов с организациями социалистов-революционеров»150. Первая русская революция подтвердила данную большевиками оценку эсеров. Но если до 1905 г. речь шла главным образом об отношении к их доктрине и тактике, то после 1906 г. вопрос встал шире: каково поведение тех слоев, которые солидаризируются с эсеровскими идеями?
Мелкобуржуазную демократию следовало привлечь на сторону пролетариата в интересах победы революции. Для этого необходимо было помочь ей преодолеть колебания, освободиться от влияния буржуазии и связанных с ним иллюзий. Не заблуждаясь насчет значения «социалистических» фраз эсеров, марксистская партия, как указывал В. И. Ленин, стремилась «помочь слабым мелкобуржуазным демократам, вырвать их из-под влияния либералов, сплотить лагерь демократии против контрреволюционных кадетов…»151.
Тактическая линия большевиков, учитывавшая уроки революции 1905—1907 гг., нашла свое выражение в резолюции V (Лондонского) съезда РСДРП. В ней отмечалось, что эсеры «более или менее близко выражают интересы и точку зрения широких масс деревенской и городской мелкой буржуазии, колеблясь между подчинением гегемонии либералов и решительной борьбой против помещичьего землепользования и крепостнического государства…»152. Свои буржуазно-демократические задачи они облекают туманной социалистической фразеологией, стремясь затушевать разницу между пролетарием и мелким хозяйчиком. Большевистская партия, борясь с этим стремлением и разоблачая псевдосоциалистический характер эсеров, стремилась всеми силами вырвать их из-под влияния либералов, заставить встать на сторону революционного пролетариата в борьбе против черносотенцев и кадетов.
После поражения первой русской революции наступил период черной реакции. В этих условиях от политических партий требовалась новая тактика. Однако эсеры оказались неспособны достаточно четко определить обстановку и выработать правильное отношение к третье-июньской монархии. Их тактический авантюризм выразился прежде всего в отношении к III Государственной думе. В ней было два реакционных большинства: черносотенно-октябристское (147 крайне правых депутатов и 154 октябриста, т.е. 301 депутат из 442) и октябристско-кадетское (154 октябриста и 54 кадета). Первое обеспечивало поддержку столыпинской реакции, второе создавало видимость парламентаризма. Социал-демократы имели в Думе 19 депутатов, трудовики — 14153.
Эсеры не участвовали в выборах и призывали бойкотировать Думу, чтобы не поддерживать «фикцию конституционного строя». Подходя к оценке Думы с субъективистской точки зрения, они считали, что раз она реакционна, то, стало быть, является «картонной» и «опереточной». Социалисты-революционеры никак не хотели понять, что реальность или фиктивность того или иного представительного учреждения определяется вовсе не его прогрессивностью или реакционностью, а тем, обладают или не обладают государственной властью представленные в нем классы. III Дума была вовсе не картонным, а настоящим мечом в руках самодержавия, так как ее решения соответствовали действительному распределению сил в условиях временной победы контрреволюции. Поэтому, как писал В. И. Ленин, тактика эсеров и ее обоснование являли собой «образец того крайнего недомыслия, того разгула пустой революционной фразы, которые давно уже стали отличительной чертой и основным свойством партии с.-р.»154.
Социалисты-революционеры встали на путь «отзовизма», признав возможными лишь «внепарламентские» средства борьбы. В то же время они заявляли о «скованности массовой народной энергии», об отсутствии революционного подъема. «…Сколько исторической правды, — писал по этому поводу В. И. Ленин, — было в наименовании эсеров революционными авантюристами! Разве это не авантюризм, когда ради хлесткого словечка говорят о сосредоточении на таких средствах борьбы, к которым сами же признают сейчас неспособною массу?»155. Словесный революционаризм эсеров, их стремление стать «левее всех», в том числе и большевиков, признававших необходимость использования легальных форм борьбы, выражали лишь неустойчивость мелкой буржуазии, ее неспособность к упорной, выдержанной, систематической массовой борьбе.
Критикуя «отзовизм» эсеров, большевики вместе с тем считали возможным вступать в избирательные соглашения в первую очередь с ними. III конференция РСДРП записала в своей резолюции: «При соглашениях с.-д. должна руководиться распределением несоциалистических партий по степени их демократизма в следующем порядке: 1) с.-р. 2) н.-с. 3) трудовики, 4) к.-д.»156. Учитывая политическую неустойчивость мелкой буржуазии, ее колебания «между кадетским лояльным убожеством и смелой, беспощадной революционной борьбой», большевики внимательно анализировали этот процесс с тем, чтобы «посильно влиять на него в пролетарском духе»157.
Что же предлагали эсеры в новых условиях? Тот же индивидуальный террор. На состоявшейся в 1908 г. в Лондоне конференции социалистов-революционеров говорилось об исторической необходимости политического террора. В резолюции конференции и постановлении IV Совета партии указывалось, что в сложившейся обстановке необходимо «относиться отрицательно, из тактических соображений, к проектам частичных массовых выступлений, в которых, по условиям настоящего момента, может происходить бесплодная растрата народной энергии». Эсеровские руководители призывали «настойчиво выступать за все те методы борьбы, которые, предполагая сговор, сами толкают массы к дальнейшей более широкой и прочной организации». К таким методам они отнесли и террористическую деятельность и предложили сосредоточить все силы на усилении политического террора. Предлагалось также не упускать из виду теоретическую и практическую боевую подготовку партийных масс и работу в войсках158.
Однако практически постановление об усилении террора осуществлено не было. Еще в начале 1908 г., после провала «летучего боевого отряда Северной области», готовившего покушение на великого князя Николая Николаевича, в партии эсеров стали усиленно циркулировать слухи об измене. Поскольку ЦК никак не реагировал на разговоры о предательстве, инициативу расследования этого вопроса взяла на себя «Парижская группа социалистов-революционеров», которая 16 марта образовала «Конспиративную комиссию». Представителям этой комиссии редактор журнала «Былое» В. В. Бурцев сообщил, что предателем является сам руководитель Боевой организации Е. Ф. Азеф.
В защиту Азефа выступил его ближайший помощник — Б. Савинков, который обвинил «Парижскую группу» в желании дискредитировать Центральный комитет. После Лондонской конференции ЦК эсеров создал третейский суд, который потребовал от Бурцева доказательств измены Азефа. Такие доказательства были получены. Бывший директор департамента полиции А. К. Лопухин, встретившись за границей с Бурцевым, подтвердил, что Азеф является полицейским агентом. Рассказ Бурцева о фактах, сообщенных Лопухиным, не удовлетворил ЦК и третейский суд, которые потребовали либо личной явки Лопухина, либо его письменных показаний.
