— Ну, поехали! Там хорошо! Там море тоже… и лиман… Ну, поехали…
В общем, поехали. Мать честная! Такое ж действительно только на древних гравюрах можно увидеть! Вот такую фантазию он всё время проявлял тогда.
Теперь несколько слов относительно «Чёрного котёнка». Это была одна из двух новелл (точно не помню, сколько их было) в мосфильмовской картине детской тематики, которая называлась «От семи до двенадцати». По сюжету мы там с Олегом не совпадали, и он приезжал на эти съёмки очень коротко, наездами. Натура снималась в 1964 году в Ялте, по-моему, и как раз в Белгород-Днестровском. С Олегом в те дни мы особенно не общались. У него там совсем маленькая роль — один-два съёмочных дня, и мы с ним несколько раз сходили вместе на пляж. Снимала «Котёнка» очень хороший режиссёр — Катя Народицкая, к сожалению, рано ушедшая. А фильм очень милый был… и остался. И Олег очень хорошо сыграл замученного абитуриента, которому не дают готовиться к экзамену. Вроде, на одной краске, но это было настолько убедительно! В общем, так действительно в жизни и бывает: нужно срочно подготовиться в институт (а по тем временам поступить было очень трудно), поэтому он весь такой озабоченный и всё его раздражает, а тут ещё быт лезет, семья. Актёры там играли тоже очень хорошие. Например, Зоя Семёновна Фёдорова, изображавшая его бабушку. Но теперь не спросишь уже… Ни Фёдоровой нет, ни Олега… А автор была Агния Барто. Я с ней много общался, потому что на съёмках мы жили на одной квартире. Интересная была бабушка… По-моему, она была очень довольна тем, как мы играли. Это то, о чём я уже говорил: когда точно подобраны актёры, то из любого… хм… можно сделать конфетку. И «Первый троллейбус» — тоже тому пример. Фильм этот критика разнесла и, в общем-то, правильно: он весь был на цитатах, лозунгах… и всё равно смотрелся. Но сейчас-то всё это смотрится по-другому — очень весело, как пародия на те времена.
Олег очень любил на съёмках вставлять в текст сценария всякие посторонние слова. Все мы относились к этому иронически, а Олег ещё и с какой-то издёвкой. Режиссёр дёргался:
— Олег! Стоп! Ты что говоришь?! Ты что это за чушь тут такую несёшь?! Ты что это?!!
— Кто? Я? Вы что, Исидор Маркович… Я говорю точно по тексту!
— Ну, что же я, глухой, что ли?! Вот запись! Ты что?!
— Исидор Маркович, ничего подобного я не говорил. Вот ребята, мы все тут вместе…
Мы:
— Исидор Маркович, да вы что! Он ничего не говорил…
— Да? Ну, значит, послышалось… Давайте ещё раз.
Олег опять это же «лепит»:
— Стоп!!! Ну, вы что, в конце концов! Ничего не слышите, что ли?! Вы посмотрите, какую он ахинею несёт!!! Ведь это же вообще чёрт его знает что! Антисоветчина какая-то!
— Исидор Маркович, да ничего такого нет. Он говорит точно по тексту.
«Оскорблённый» Олег уже молчит, стоя в стороне. Потом:
— Исидор Маркович, ну когда это кончится?! Если не так — ну, замените меня. Ну, вырежьте! Но хватит придираться-то… Ну что ж вы так мелочитесь?
То есть разыгрывали просто по-страшному. И бедный Анненский говорит:
— Ну, что же такое… У меня что, галлюцинации слуховые, что ли?
Мы:
— Да, Исидор Маркович! У вас уже галлюцинации.
— Ну… ладно… Тогда ладно…
И понурый, махнув рукой:
— Говорите, ладно! Значит, у меня галлюцинация. Раз вы все повторяете, что он этого не говорит, а я это слышу, значит, у меня галлюцинации.
Вот так разыгрывали. Ну, там всё было. Естественно, разыгрывали друг друга — это уж само собой. Но никогда это не было обидно.
Я тоже люблю делать всякие зарисовки с натуры, потому что мы частенько (или наши товарищи) попадаем в смешные ситуации. Ты это всё видишь и потом рассказываешь как зарисовку. Люди, у которых немножко больное самолюбие, обижаются. Смотря ведь как рассказывать… Если ты рассказываешь смешную ситуацию, в которую человек попал и вёл себя в ней, в общем-то, смешно и алогично, это действительно вызывает смех, но если ты рассказываешь, как он себя вёл отвратительно, позорно или в каком он был свиноподобии — это оскорбительно. А в нашей компании этого не было. Мы друг друга разыгрывали и подмечали друг за другом именно смешные черты алогичного проявления характера. Сейчас трудно уже это вспоминать. Так… прорезаются вдруг какие-то моменты — вот сейчас вдруг вспомнил, как Олег очень смешно переиначивал сценарный текст.
Да вообще, Олег всегда мог что-нибудь отчебучить. Мог на полном серьёзе, а мог и неожиданное что-то такое «выкинуть». Порой до болезненности доходило его какое-то повышенное творческое самолюбие. Он однажды вдруг у нас со съёмки уехал. И уже садился в самолёт, когда мы его в аэропорту поймали. Уехал — и всё. Оскорбился, как нам показалось, из-за ерунды. А ведь это — раз «ерунда», два — «ерунда», а потом — и смотреть нечего, и роль «пролетела». Он понимал, что из маленьких кусочков, причём точных, создаётся Работа.
Хорошо, что рейс тогда чего-то задержался. Олега еле поймали, потому что он мог улететь совсем, сказав: «Больше я в ваши игры не играю и в дерьме сниматься не буду». Это он запросто мог, когда его особенно донимала пошлость и в отношениях, и в творчестве. Он мог на всё это дело «забить» и уехать. И ему неважно было, какие последуют санкции, какие будут штрафы, будут ли что-то высчитывать, — в этом вопросе он был очень решителен.
Он с режиссёром иногда был очень резок. Вплоть до того, что ставил вопрос так: когда он снимается, чтобы Анненского не было в павильоне — просто выгонял. Были такие случаи.
Ну, что тут говорить… В кино, да и не только — в кино это более зримо, — очень много случайных людей, но поднаторевших и считающих, что определённым набором слов и приёмов можно сделать так, ничего — нормальное кино. Ну, можно, конечно… Только кому это нужно? Мы часто закрываем на это глаза. Сняли картину — и расстались. И ладно… пускай хлебают люди. Вот Олег (надо признать, к его чести и достоинству) всегда выступал против этого. И если уж попадался очень махровый номенклатурный режиссёр, такой опытный «верняк» и с хорошей «рукой» ещё где-нибудь, он на это просто сразу реагировал, вплоть до того, что уходил с картины или вообще переставал общаться с режиссёром.
Его уходы со съёмок в семидесятых годах — это всё из той серии. Ведь какая вещь… Известна фраза: искусство держится на «чуть-чуть». Чуть-чуть — и уже пошлость. Чуть-чуть — и вот то, что надо. Но мы часто на это закрываем глаза, идём ради денег, ради экрана на компромиссы, но, опять же, смотря на какие компромиссы… Олег, как мне кажется, почему и уходил… Он ведь не ушёл с «Первого троллейбуса», хотя иногда и порывался, потому что понимал: тут хоть на уши вставай — это не произведение искусства, никакая это не классика. Ну, и потом, он был ещё молодой совсем.
А вот то, что он делал в дальнейшем, — это уже была высокая требовательность. Он вплоть до какого-то болезненного ощущения был чуток к материалу и к своим возможностям. Не то, что он сомневался, что не потянет, или там ещё что-то. Вот берёшься за работу: и роль большая, и по деньгам, вроде, как-то хорошо, но ведь себе-то не соврёшь и чувствуешь, что это, в общем-то, не твоя роль. Ты её сыграешь — и тебе не будет стыдно, но кто-то другой из актёров сыграет точнее. Ты же знаешь, когда прикидываешь: он бы лучше сыграл, но досталось мне. Ну, ничего — я сыграю. Вот эта высокая требовательность художника — об этом много говорится, и я тоже много спорил по этому поводу с нашими известными актёрами. Некоторые ведь откровенно говорят: «А я буду играть всё, что мне дают. Буду играть — и всё. А почему я не должен играть?! Дают — и всё. Ну, раз попал, раз — не попал. Ну, ничего…»
Вот Олег этого не допускал, я в этом уверен. Поэтому, когда он чувствовал, что сыграет всё, но что-то его не устраивало в себе, что-то у него не складывалось во внутренней и внешней гармонии, очевидно, вот этот какой-то «камертон» его всё время срабатывал. Ну, не хотел Олег (я в этом уверен), не хотел выглядеть просто хорошо. Ведь в том-то и прелесть Искусства, и вся его трагедия, что средним в нём быть нельзя. То есть средних полно, и все они не считают себя таковыми. И ты сам порой сыграешь также средне, и считаешь, как они: так сложилось…
