Эти два случая можно отнести к бурному проявлению безумия. Однако в армии чаще всего можно наблюдать душевную расшатанность солдата. Внезапная раздраженность из-за пустяка, подозрительность ко всем и всему, сильная боязнь простудиться. Такие чудачества, нисколько не опасные, показывают, что военнослужащий в армии чувствует себя, пожалуй, одиноко. Бывает, правда, и серьезнее. Кто-то вдруг совершенно теряет вкус к жизни — такого никакими наказаниями не заставишь пришить хотя бы свежий подворотничок. А кто-то, наоборот, вдруг начинает смахивать на кокетливую девицу. В тумбочке появляются духи, всевозможные кремы, протирания. И при этом никаких признаков полового извращения. Он по-прежнему мечтает о девушках, но появление малейшего прыща приводит парня в ужас. Во всем остальном — солдат как солдат. Начальство в подобных случаях закрывает глаза.

Кроме того, в каждой воинской части существуют и симулянты. Одним надоело ходить строем, торчать в карауле, других со всех сторон зажимает царящая кругом несправедливость — это мучает их в буквальном смысле слова. Если в гражданской жизни кривду можно замазать, забыть — пойти, например, в кино, послать бригадира ко всем чертям, сменить место работы, то в армии ложь и мерзость обнажены, ничем их не замажешь и не забудешь. Они почти всегда перед глазами. В армии могут приказать: «Не думать! Не думать!» И в этом не будет ничего удивительного.

В нашей армии мало выполнить приказ, его нужно выполнить, не размышляя. В нашей армии мало отвечать по уставу, нужно и в личной беседе с товарищами отвечать, следуя неписанному уставу особого отдела. Но повсюду были, есть и будут люди, которые не могут следовать этим правилам: не могут не думать, не хотят скрывать свои мысли и не могут молчать, видя несправедливость. Такие ребята и мучаются в нашей армии. Они ведь хотят быть не только солдатами, но и людьми, людьми в открытую, и с этим никто ничего поделать не может.

Отчаяние способно на многое. Лень — тоже. В санчастях, медсанбатах, госпиталях много солдат, симулирующих ту или иную болезнь. (О том, как симуляция вредит настоящим больным, на которых смотрят как на симулянтов, — дело другое и разговор другой.) Можно отыскать даже специалистов по симуляции. Некоторые из них бесплатно раздают рецепты, некоторые требуют платы в виде пачки «Беломора», поллитра и т. д. Тебя могут многому научить. Можно, например, сжевать за день две пачки фосфатина — тогда по телу пойдет сыпь. Диагноз, согласно настроению врача, скарлатина или дифтерит. Но можно проглотить на голодный желудок кусочек мыла и запить холодной водой. И тут, если уже действительно повезет, то будешь всю жизнь с испорченным желудком, если не попадешь раньше времени на кладбище от прободения желудка. Многие солдаты об этом знают — и все же идут на это. Есть специалисты, достающие кофеин. Два укола по ноль-пятнадцать — и высокая температура в кармане. Можно смело идти в санчасть и пожить несколько дней без отбоя и подъема. Иные глотают стрептомицин — опять же температура. Есть и такие, что пьют холодную воду, предварительно капнув туда спиртового эфира. Это ничего. Но выпить две-три ложки цытварного семени — это уже посильнее, Появляются симптомы так называемого «острого живота». Диагноз — гастрит. А если накуриться шелка, можешь вернуться домой с испорченными легкими.

Разумеется, большинство не хочет прибегать к подобному способу ухода от армейской действительности. Кто-то хочет выслужиться — это стремление охватывает все существо и действует как своеобразный наркотик. Кого-то тянет к спиртному, кто-то, пренебрегая наказаниями, бегает к девушкам и женщинам. Каждый старается по-своему забыть о службе, торопить время, а если удается, вообще забыть о нем.

Для меня забытьём, уходом в другой мир были книги. Я читал их даже в карауле на посту. Носил их всегда под гимнастеркой, чтоб не украли. Тогда я не думал, для чего нужен этот уход от армейской действительности.

Иногда истина входит в человека медленно, с пережитой жизнью — тогда легче ее принять; а иногда обрушивается внезапно, молодой солдат вдруг открывает, что все, во что он верил, — ложь. Тогда душевные травмы неизбежны. Молодой ленинградец Серафим К. пережил подобное открытие особенно трудно. Полным энтузиазма молодым призывником появился он перед нами. Глаза блестели, руки ласково поглаживали новенькую хлопчатобумажную гимнастерку. Его представили взводу во время вечерней проверки. Он с видимым душевным восторгом вытягивался, неуклюже отдавал честь. Он верил, что пришел в новую суровую семью отстаивать правое дело. На него устало глядели шестьдесят глаз. После отбоя мой друг Свежнёв, укладывая обмундирование, сказал: «Откуда такой взялся? Ты видел, он искренний. Я думал, что такие разве что в музеях остались. Не хотел бы я быть на его месте».

Серафим К. был сыном старого офицера-штабиста, рос он в тепличной атмосфере ленинградской квартиры родителей, среди тетушек, ходил в какую-то специальную школу, куда дети рабочих не попадают. Воспитывался на Павлике Морозове, Павле Корчагине. Возможно, что отец смог бы достать для сына броню, комиссовать, устроить его в крайнем случае в какой-нибудь ленинградский полк, близко от дома, но он то ли считал это неудобным, то ли думал, что «спасение сына» будет сразу же использовано его врагами в Ленинграде и Москве. Так и получилось, что паренек, не успев увидеть хотя бы краешек настоящей жизни, попал «с корабля на бал». Мы наблюдали за его перерождением с добродушной насмешливостью, в первые же дни неумело намотанные портянки разодрали в кровь ноги. Неумение раздеться при отбое за шестьдесят секунд навлекало ежевечерние наряды на работу вне очереди. Когда офицер приказал Серафиму вырыть ямы для установления спортивной перекладины и тот спросил, где ему нужно взять лопату, офицер, прищурившись, ответил: «Ты что, сосунок, издеваешься? Роди, укради, убей, но достань». Серафим в ответ что-то пробормотал о кодексе строителя коммунизма. «Кодекс строителя коммунизма, переспросил офицер. — Я тебе покажу кодекс, падло. Когда выкопаешь ямы для перекладины, придешь ко мне». Серафим не родил и не украл лопату и попал пряменько на гауптвахту. Там в грязи камер, в жадности набрасывающихся на пищу ребят, в каждодневных унижениях — ползал у ног коменданта, скобля полы, просился выйти по нужде и получал отказ.

Многих — и солдат, и офицеров, раздражало, что он кричал о своей невиновности. Серафим К. не понимал, упорно не хотел понять, что наказание невиновных дело обычное. Если наказывать только виновных — какой же смысл! Бояться должны все, а чтобы все боялись — наказывают невиновных. Через два месяца этот паренек был неузнаваем. Отчаяние переродилось в злобу ко злу. Получаемые со всех сторон душевные травмы все сильнее накладывали на него отпечаток истеричности. Однажды ему, хотя он был как раз в отдыхающей смене, приказали подмести территорию вокруг караульного помещения. Пока он работал, к помещению подошла и нагадила корова, худая, с добрыми глазами. Это было последней каплей. Серафим К. бросился, дико крича, с автоматом наперевес к корове и в безумном отчаянии исколол ее штыком. Изувеченная корова издохла. Начальника караула не было, он пил в деревне. Это спасло Серафима от медицинской экспертизы. Корову оттащили подальше в овраг, облили соляркой и сожгли.

Так солдат Серафим впервые в жизни убил невинное существо. Это оказалось для него переломным моментом. Глаза открылись. Он стал солдатом.

На плечах солдата погоны с эмблемой рода войск, на пилотке или ушанке — красная звезда. В первые месяцы службы эти и другие атрибуты влияют на чувства солдата. Блестящая бляха ремня, плотно прижатая к телу, сапоги, стучащие одновременно с тысячами других сапог так, что гудит земля, дают молодому солдату ощущение всемогущества, силы армии, составной частью которой он является.

Трудновато, конечно, привыкнуть к армейской дисциплине, но ощущение силы и собственной необходимости ослепляют. Возвращаясь из бани или из Дома офицеров, рота запевает. Недавний призывник дерет глотку, не замечая насмешливых взглядов умудренных опытом армейской жизни товарищей.