— В восемнадцатом веке город стал курортом для английского высшего общества, и с ним больше всего связывают имя великого денди и знатока физической культуры Бо Нэша. Бат может похвастаться также тем, что его посещали Генри Филдинг, Фанни Берни, Джейн Остен, Уильям Вордсворт, Вальтер Скотт, Чарлз Диккенс, а самым же знаменитым из гостей Бата были Джеффри Чосер и Женщина из «Повести о Бате» и «Батская ткачиха». [18]
Очень удачная концовка для лекции.
Он заметил, что сидевшая по другую сторону прохода Джанет Роско снова копается к своей бездонной сумке и вытаскивает тоненькую книжку, обложки видно не было, но он и без того догадался, что это Чосер.
Он улыбнулся ей, она, раскрыв книгу на «Прологе», приветливо улыбнулась в ответ.
Ему подумалось, что это добрый знак, сулящий спокойное пребывание в Бате.
И напрасно.
Глава пятидесятая
В старости во время своих последних приездов в Стинсфорд он часто приходил на могилу Луизы Хардинг.
Флоренс Эмили Харди. Ранний период жизни Томаса Харди
В больничной сводке к вечеру понедельника значилось, что состояние Люси Даунс официально признано «хорошим», что лучше «удовлетворительного», как отмечалось в воскресенье, и еще лучше предшествующего «без изменений». Возможно, помогли три посещения мужа (первое ранним утром в воскресенье, через два часа после освобождения из-под ареста), но возникло небольшое осложнение по поводу непрекращающегося внутреннего кровотечения, кроме того, что было для нее гораздо важнее, ее стало заботить, как она выглядит, улыбаясь. Первым делом она вообще перестала улыбаться, даже Седрику, и, мучаясь весь день в постели от болей в руке, все равно продолжала думать, что с удовольствием предпочла бы сломать себе два ребра, чем два зуба, пусть даже самые кончики.
Суета, все это суета, как любят выражаться проповедники. И сказать про ее состояние «удовлетворительное» — значило бы значительно приукрасить ситуацию. Но именно так выразился Морс в 8.30 утра во вторник, отвечая на вопрос Льюиса о здоровье Люси. Возможно, Морс чуть-чуть улыбнулся, услышав этот вопрос. Впрочем, может быть, и нет.
В последовавшие за освобождением Седрика Даунса два дня вряд ли можно было говорить о примерном совместном рвении детективов. Морс проспал до обеда воскресного дня, а большую часть понедельника задумчиво перекладывал с места на место документы, накопившиеся по этому делу. Что же касается Льюиса, то он, наоборот, все воскресенье совершал действия, которые, по его мнению, существенно продвигали расследование, а понедельник провел в постели, и разбудить его нельзя было даже из пушки, в чем и убедилась миссис Льюис, когда в половине седьмого вечера потрогала его за плечо и ласково предложила любимые чипсы с яйцом, — он перевернулся на другой бок и вновь погрузился в блаженный сон. Но сейчас он выглядел свежим и бодрым.
Тем не менее, если судить по внешнему виду, его начальник вовсе не имел времени столь же успешно восстановить свои силы, потому что, обратившись к записке, которую после воскресенья оставил ему Льюис, принялся брюзжать.
— Так ты говоришь, Стрэттон определенно был в Дидкоте, когда убивали Кемпа?
— Совершенно точно, сэр. Я ездил туда вчера...
— Ты вчера провалялся в постели.
— Я хотел сказать, в воскресенье. Там его запомнили.
— Что значит «запомнили»? Кто его запомнил?
— Там один фотограф снял его на площадке машиниста в «Корнишмене», этом старом локомотиве. Он уже проявил снимок и хотел посылать в Америку. Стрэттон дал ему пятерку. Он сделает для нас копию и пришлет.
— И это действительно был Стрэттон?
— Это был Стрэттон.
— О!
— Ну и что же нам делать? Просто не представляю, сэр.
— А ты думаешь, я знаю? — пробурчал плохо выбритый Морс. — На вот! Почитай — пришло сегодня утром.
Льюис взял конверт со штемпелем Стратфорда-на-Эйвоне и вынул два рукописных листка.
Отель «Лебедь»
Стратфорд
Суббота, 3 ноября
Дорогой инспектор!
С момента, как мы уехали из Оксфорда, меня мучает совесть. Когда вы спрашивали о телефонном звонке, я старался припомнить все, а сейчас просто не знаю, что бы еще мог добавить. Хочу повторить, что слышимость была плохая, но звонил определенно доктор Кемп, и то, что я написал, почти слово в слово повторяет его разговор. Но я соврал о дневном времени, и мне было очень жаль, что вы оставили у себя две квитанции от букмекера, потому что, как вы, вероятно, знаете, одна из лошадей выиграла и я бы получил очень приличную сумму, если бы оставался в букмекерской. Мне хотелось, чтобы все думали, будто я ездил в Саммертаун, и чтобы я в случае необходимости мог это подтвердить. Потому-то я и выбрал двух явных аутсайдеров и поставил на них небольшие суммы, а потом ушел. Я сделал это по той единственной причине, что не хотел, чтобы кто-нибудь знал, куда я на самом деле ходил. А я ходил на частную квартиру в Парк-Тауне и там, должен к стыду своему признаться, смотрел вместе с несколькими другими людьми порнографические видеофильмы. Думаю, один из этих людей подтвердит мои слова, и, если в этом есть необходимость, я назову имя этого человека, конечно, если вы обещаете, что его не привлекут. Я также беспокоюсь по поводу того, как вы спросили меня, куда я ходил после приезда с группой в Оксфорд, потому что и тогда сказал вам неправду, а ходил я на Холиуеллское кладбище на могилу одного моего друга. Перед смертью он написал мне, а я не ответил, и мне хотелось как-то исправить свою вину, если только это возможно. Его звали Джеймс Боулден.
Очень сожалею, что причинил вам беспокойство.
Джон Ашенден.
P.S. Я забыл сказать, что оставил на могиле маленькую записку.
P.P.S. Я буду рад, если вы сможете забрать выигрыш и передать деньги в фонд Эшмолеана.
— Ну?
— Вы, наверное, хотите, чтобы я сказал вам, сколько грамматических ошибок он сделал?
— Было бы весьма любопытно.
— Мне кажется, что написано хорошо. Хотя пропущена одна запятая.
Морс просиял:
— Прекрасно! Просто отлично! Там есть одна ошибочка, но ты делаешь успехи... Кстати, это же и еще одно доказательство... Нет? Ну и пусть!
— По крайней мере, это значит, что мы можем закрыть одну нашу версию.
— Хочешь сказать, можно вычеркивать Ашендена из списка подозреваемых?
— Этого я не знаю, сэр. Но мне кажется, мы можем вычеркнуть Стрэттона. Большую часть дня он провел в Дидкоте. Это уж наверняка.
— Значит, он не мог убить Кемпа?
— А как? Не вижу, как он мог это сделать.
— И я тоже, — проговорил Морс.
— Начнем сначала!
— Знаешь, где мы сошли с правильного пути, а? Меня сбил с толку этот телефонный звонок. Понимаешь, мы никак не можем уяснить себе, как получилось, что, если Кемп был в Лондоне, он не успел на более ранний поезд. Вот что до сих нор не выходит у меня из головы. Он позвонил без двадцати пяти час, а без четверти час был поезд. Целых десять минут, чтобы дойти от телефона до платформы!
— А ведь, знаете, мы так и не проверили это, верно? Я имею в виду, что поезд могли отменить... или еще что-нибудь.
Морс сказал:
— Я проверил. Это единственное полезное дело, которое я сделал вчера.
Он закурил сигарету и уставился в окно.
Льюис начал разглядывать последнюю страницу «Оксфорд таймс», которая лежала на столе. Морс не начинал еще разгадывать кроссворда, но справа от кроссворда Льюис заметил короткую заметку о несчастном случае со смертельным исходом на Марстон-Ферри-роуд, на самом перекрестке, — погибла молоденькая студентка.
— Только не говори, что решил не только одну строчку по горизонтали, но и весь кроссворд.
— Да нет, сэр. Я прочитал про несчастный случай на перекрестке у Марстон-Ферри-роуд. Очень скверное место. Думаю, там должен стоять знак «Поворот налево», когда выезжаете на Бенбери-роуд.
