И тут Господь, печально глянув,

узрел на гробовой доске

Бесценный дар; но кто обманом

Алмаз, что был нам талисманом,

Унес в недрогнувшей руке?

Лилиан Купер 1904-1981

(Перевод Николая Пальцева) [1]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Слева от изголовья кровати стояла пустая бутылка из-под шампанского «Брют  Империал» с красной фольгой на горлышке — такая же пустая, как бокалы для шампанского рядом с бутылкой и на столике по другую сторону кровати. Пустота полнейшая. Рядом с Шейлой на кровати, заложив руки под затылок, неподвижно лежал худощавый, тонкокостный мужчина, на вид ему было чуть больше сорока — на несколько лет старше ее. Он лежал с закрытыми глазами и не открыл их, когда она откинула со своей стороны пуховое одеяло в цветочек и быстро встала, всунув ноги в шлепанцы с меховой оторочкой и набросив шелковый халатик, спрятавший несколько переспелые груди, живот и бедра. Затем подошла к окну. Да, октябрь заканчивается.

Если бы она заглянула в свою записную книжку — фирменную вещицу Оксфордского университета, то узнала бы, что в эту среду солнце заходит в 16.50. На предыдущей неделе часы перевели на час назад, и ночи побежали быстрее. Она долго путалась с этим переводом часовых стрелок взад-вперед, пока не приспособилась к специальному напоминанию Оксфордского радио о том, что осенью стрелки на циферблате переводятся на час вперед, а весной на час назад. Это несколько облегчило ей жизнь. За окном уже стемнело, хотя по часам еще рановато. По оконной раме стучит и стучит нудный дождик. Асфальт внизу ярко отсвечивает черным антрацитом, и на нем оранжевым пятном отражается свет уличного фонаря.

Когда она еще училась в начальной школе, учитель дал им задание: нарисовать Темзу; и все мальчики и девочки нарисовали реку синей. И лишь она нарисовала по-другому. И тогда учитель торжественно объявил, что только у юной Шейлы, единственной из всех, прирожденный глаз художника. Почему? Да потому, что Темза вполне могла быть серой, белой, коричневой, зеленой или желтой — словом, какой угодно, но отнюдь не тех цветов оксфордской синей и кембриджской голубой, кобальтовой и ультрамариновой акварели, к прямоугольным брусочкам которых тянулись все смоченные водой кисточки в классе. И велел всей группе начать сначала и попробовать нарисовать так, как видят, и выбросить из головы все, что изображают на открытках и во всяких там альбомах. Всем-всем, кроме Шейлы, потому что Шейла нарисовала воду черной.

И вот сейчас улица под ней блестела чернотой.

Да.

Сейчас все ей представляется только в черных тонах.

Шейла плотнее запахнула халатик и поняла, что он не спит, наблюдает за ней, возможно, думает о жене или какой-нибудь другой женщине. Почему она не велит ему убираться вон из ее постели и вообще из ее жизни? Неужели правда, что она нуждается в нем больше, чем он нуждается в ней? Так было не всегда.

Произнести это оказалось трудно, очень трудно, но она сказала:

— Еще совсем недавно мы были такими счастливыми, ведь правда?

— Что? — «О» прозвучало с резкой отчетливостью.

Тогда она повернулась и взглянула на него: вон он лежит, усики соединяются с аккуратно подстриженной вандейковской бородкой, образуя вместе с ней округлое обрамление рта, который иногда казался ей совсем маленьким, нарочито поджатым, таким, да-да, таким самодовольным!

— Мне пора! — Он резко поднялся, рывком опустил ноги на пол и потянулся за рубашкой.

— Увидимся завтра? — тихо спросила она.

— Нам трудно не видеться, верно? — Эти слова он произнес, отчеканивая каждый слог, как принято было в старину у педагогов, славившихся своей педантичностью. Только чуть-чуть шепелявил.

— Я имела в виду — потом.

— Потом? Невозможно! Невозможно! Весь завтрашний вечер мы должны посвятить нашим американским клиентам. Согласись, что это необходимо. Исключительно важное дело, ты же сама знаешь. Хорошо, если мы освободимся часам к десяти. Или ты думаешь иначе? А потом...

— А потом ты конечно же должен бежать домой.

— Еще бы! И ты прекрасно знаешь, почему я должен бежать  домой. При всех твоих недостатках в уме тебе не откажешь.

Шейла уныло кивнула:

— Ты мог бы забежать сюда  до того, как мы начнем.

— Нет!

— Могли бы выпить немного, что в этом плохого? Подкрепились бы перед...

— Нет!

— Понимаю.

— К тому же для твоей печени и прочих органов полезно делать перерыв, хотя бы изредка, а? Ну, хотя бы дня два в неделю? Неужели ты не можешь, Шейла?

Он быстро оделся, и теперь его тонкие пальцы возились с галстуком-бабочкой, придававшим ему небрежный декадентский вид. Она не нашлась, что бы такое еще добавить, сказать ей было просто нечего. Она снова повернулась к окну и тут же почувствовала на плече его руку, когда он торопливо чмокнул ее в затылок. Затем внизу хлопнула дверь. Шейла печально смотрела на двигавшийся по тротуару черный зонтик. Потом погасила ночник, взяла  бутылку из-под шампанского и спустилась вниз.

Ей просто необходимо выпить.

Доктор Теодор Кемп быстро шагал под проливным дождем к своему дому, до которого было всего несколько минут ходьбы. Про себя он уже решил, что его связь с этой легкодоступной разведенной  женщиной, от которой он только что ушел, долго продолжаться не будет. Она становится обузой. Вполне возможно, он повинен в том, что теперь она с утра нуждается в двойной порции джина, что его  принимает очень и очень серьезно, все больше и больше отнимает у него времени, что готова многим рисковать, лишь бы их встречи продолжались. Ну, что же, это ее дело, лично он ничем рисковать не намерен. Ему, естественно, будет не хватать роскошных форм Шейлы, но уж очень сильно она прибавила там, где не надо.

Двойной подбородок... двойной джин...

Он искал для себя некоего подобия любви, но такой, чтобы не возникало никаких обязательств, и в течение нескольких месяцев полагал, что с Шейлой Уильямс нашел именно то, что нужно. Но это оказалось совсем  не так — он, Теодор Кемп, пришел к такому заключению! Есть и другие женщины — особенно одна, золотая рыбка, призывно вильнувшая ему хвостиком.

Войдя в подъезд многоквартирного дома на Уотер-Итон-роуд, куда (после аварии) они с Марион переехали два года назад, он стряхнул зонтик и тщательно пошаркал промокшими ботинками о толстый коврик. «Вот черт, неужели развалятся?» — подумал он.

В тот же вечер значительно позже, когда бар отеля «Юниверсити-Армс» в Кембридже уже закрывали железной решеткой, Джон Ашенден сидел здесь в полном одиночестве и размышлял о предстоящем дне. Прогноз погоды определенно внушал более радужные мысли, повторения потопа, охватившего в первой половине дня всю Южную и Восточную Англию (включая, как мы уже видели, и город Оксфорд), не предвиделось.

— Желаете что-нибудь еще перед тем, как мы закроемся, сэр?

Ашенден обычно пил бочковое пиво. Но он знал, что самый короткий путь к тому, чтобы увидеть мир в более розовом свете, открывает виски, и заказал себе большую порцию «Гленфидича», сопроводив заказ просьбой записать его на счет «Тура по историческим городам Англии».