Бомбардир колдовал над прицелом, как алхимик из сказки, что-то подкручивая, что-то подстраивая, бормоча под нос не то проклятия, не то молитву. Эскадрильи разбились на множество отдельных звеньев по три самолета. Каждый экипаж в этот момент старался навести свой груз как можно точнее.

— Готовность ноль. Начали.

И ни одного истребителя, как хорошо, боже, как замечательно!

— Еще, еще немного командир! Вот оно!

Гудение приводов утонуло в гуле двигателей, но вибрация открывающихся бомболюков передалась на весь корпус. Теперь штурман-бомбардир просчитал направление и ввел в прицел все необходимые поправки. Любое смещение относительно прямой отныне приводило к промаху, и Харнье должен был выдерживать идеально ровный курс, во что бы то ни стало.

Бомбардир снял перчатку, пошевелил враз озябшими пальцами над кнопкой сброса, занес другую руку подобно спортивному судье, готовому скомандовать старт.

— Ждем…

Карл отрешился от панорамы в стекле кабины, не смотрел на проплывающие под ним застройки, он глядел только на приборы, держа курс.

— Две с половиной тонны на радость Томми! — с жизнерадостным воплем бомбардир замкнул электрическую цепь.

Харнье хорошо представлял и видел у соседей по звену, как это выглядит со стороны. Открываются створки бомболюка, и бомбы, как игрушечные, начинают высыпаться, смешно раскачиваясь в полете. Этот поток кажется бесконечным, но внезапно обрывается, когда бомбовый отсек опустошен. Бомбы и так кажутся маленькими, а, удаляясь к земле, превращаются в точки, рассеивающиеся подобно россыпи чернильных брызг.

И, вечность спустя, когда кажется, что уже ничего не произойдет, что вся партия опять оказалась с бракованными взрывателями — уже далеко позади на земле начинают вырастать маленькие кустики разрывов, такие безобидные, такие крошечные, если смотреть с высоты… Если все сделано правильно, и эскадрилья отбомбилась синхронно, то разрывы идут сплошным ковром на широком фронте, словно невидимая щетка ровно сметает дома, строения — все, что хоть на полметра возвышается над уровнем земли. И ломаные линии человеческого труда замещаются мешаниной частых кротовьих нор.

В звене все были опытными пилотами и компенсировали сброс бомб, убавляя скорость, чтобы резко полегчавшие машины не ушли вверх, а сохранили прежнюю высоту и ровное построение. Но даже в эскадрилье это получилось далеко не у всех. А если пересчитать на дивизию, то счет нарушивших строй должен был пойти на десятки. Неизбежные издержки работы — пока за штурвалами сидят люди, нельзя ожидать, что все будут действовать одинаково четко и правильно.

— Попали! Попали! Попали! — бомбардир, как обычно после удачного сброса, впал в истерический экстаз, одергивать его было бесполезно, если тот не сбрасывал напряжение, то впадал в уныние и на обратном пути был бесполезен. А возвращение домой обещало стать интересным и бурным, потому что если их не встретили на подступах к цели, значит, будут ловить на отходе и уже наверняка. Машины облегчены, уходить легче и проще, но с другой стороны — пилоты устали, а внимание стрелков рассеяно.

'Грифон' довернул влево, пристраиваясь к самолету командира эскадрильи. Тройки снова собирались в компактные 'коробочки', звено к звену, эскадрилья к эскадрилье.

Половина дела была сделана. Контроль результатов бомбардировки — удел разведчиков. А четырехмоторникам предстоял долгий путь домой. Налегке 'Грифоны' летели быстрее, зато англичане теперь точно знали, где искать противников.

Настроение Карла портилось со скоростью штормового шквала. Насколько удачно эскадрилья отбомбилась, настолько сложно все стало после. Авиагруппа смешалась, из почти четырех десятков собрались вместе едва ли два с лишком, идущих рваной 'строчкой', остальные отстали и заблудшими овцами мыкались позади, стараясь пристроиться к кому-нибудь попутному. Эфир наполнился возмущенными возгласами и приказами. Возвращение не задалось с самого начала.

Харнье вызвал командира, предложил сбросить скорость и собрать прежний состав, но тот лишь отмахнулся по радио:

— Спокойно, Карл, скорость нам поможет. Будем дома. А парни подтянутся.

Естественно парни не подтянулись.

Дивизия поднялась выше уровня облаков, внизу стелилась ровная пелена небесной ваты, непроглядной и беспросветной, скрывающей землю. В отдалении, прямо и правее от основного курса тучи собрались в удивительную фигуру, какой Карл раньше никогда не видел — гигантскую колонну, словно выраставшую из молочно-белого ковра и стремившуюся ввысь. Этот огромный столб походил одновременно и на изящное произведение архитектуры с множеством завитков и украшений, и на вихрь торнадо, будто остановленный фотографическим моментом. Плотная белая гладь подсвечивалась неярким солнцем, приобретая розоватый оттенок.

Харнье никогда не был ни лириком, ни поэтом, но чудесное произведение природы захватило его. Сложная комбинация множества природных условий создала нечто, чего никогда не было и больше никогда не будет. И здесь, на высоте пяти тысяч метров, перед лицом небесной сказки, казалось странным и неестественным, что очень скоро множество людей начнут яростно убивать друг друга.

Сначала все увидели 'Блейнхейм'. Двухмоторный бомбардировщик, выступающий зачастую и как корректировщик-наводчик, вынырнул из пелены облаков. Какое-то время он летел параллельно, на отдалении от немецкого строя, не проявляя враждебных намерений. Вот сейчас как никогда к месту пришлись бы истребители, чтобы свалить попутчика, но истребителей не было и оставалось только надеяться, что наводчик ошибется. Рассказывали, что однажды такое случилось — неопытный корректировщик напутал с целеуказанием и перехватчики промахнулись на добрых три сотни километров. Но подобные вещи никогда не происходят по желанию, только внезапно…

Затем появились 'Темпесты' из передовой ударной группы, которую британцы обычно называли 'акулами'. Пользуясь превосходством в скорости и мощными пушечными батареями 'акулы' должны были разбить бомбардировочный строй, дав работу более легким и слабовооруженным машинам. Совсем недавно 'Грифоны' несли смерть с неба, безнаказанно и уверенно, теперь пришло время возмездия.

Бой разгорался медленно, как огонь, облизывающий большой кусок угля. Но равномерно и по нарастающей. Больше всего Карлу хотелось отключить радио, сорвать наушники, только бы не слышать отчаянные крики убиваемых, безнадежные призывы о помощи. Но помочь им не мог никто.

— Сколько? — бросил Карл в микрофон. Его поняли.

— Дымные следы к земле. Два или три, — так же коротко ответил оператор хвостовой турели, его голос в наушниках то и дело прерывался короткими, в три-четыре патрона, очередями. — Еще с полдесятка пока держатся, но теряют высоту…

Стиснув зубы до хруста и боли в челюстях, Карл вел машину вперед, сосредоточившись на соседях и командире эскадрильи, усилием воли превратив себя в автомат управления, отбросив все чувства, все мысли.

Скорость, высота, состояние самолета, топливо. И строй, сейчас строй был всем. Сбить бомбардировщик трудно — машина слишком велика даже для авиапушек, а на английских машинах до сих пор часто ставили только пулеметы. Но это были очень хорошие пулеметы, и их много, до восьми на один самолет. Пользуясь полным превосходством в маневренности, несколько истребителей могут забить любой бомбардировщик, как стая волков одинокого лося — наскоками, удар — отход и новый заход. Достаточно поджечь хотя бы один мотор или повредить управление, тогда тяжелый неповоротливый 'Грифон' начнет отставать, выходя из зоны общего прикрытия своей группы. В этом случае его уже ничто не спасет.

Поэтому — сбиться в компактную группу-каре, как в давние времена пикинеры под атакой кавалерии, чтобы многократно перекрыть всю сферу огнем бортового оружия. Встречать любую атаку огнем десятков стволов. Идти вперед и держать строй, во что бы то ни стало, даже если в баках сухо, стрелки перебиты, а пилоты истекают кровью.

Только вперед, в группе, потому что отставший — умрет. И 'Грифон' с цифрой '9' шел со всеми вместе.