Теперь, когда Питер Шейн улыбался, было видно, что он отнюдь не так юн, как могло показаться вначале. Короткие светлые волосы и гладкая кожа безмятежного лица создавали обманчивое впечатление, но глаза… Эти глаза определенно видели много, слишком много скверных вещей.

— Непоседа, — вздохнул старый Даймант и сел обратно в кресло-качалку. — Хлебнешь? — спросил он, указывая на банку, в которой еще оставалось изрядное количество доброго деревенского самогона.

Питер качнул головой, отказываясь, и присел прямо на перила ограды, поддернув брюки.

— Бросил бы это дело, — сказал Шейн-старший, снова тяжело вздыхая. — Бегать с пистолетиками и бороться с разными большевиками — это занятие для молодых и глупых. Тебе уже за тридцать, пора остепениться, сесть за начальственный стол и говорить 'да, сэр, я немедленно отдам соответствующий приказ, господин министр!'.

Шейн-младший не удержался от новой улыбки, настолько точно отец воспроизвел гнусавый акцент 'Большого медведя' Джефферсона, шерифа округа, неистового республиканца и непримиримого борца с самогоноварением.

— Отец, мы это обсуждали, — отозвался Питер. — Это моя работа, она мне нравится, я умею ее делать. И, кроме того… — он сделал паузу. — Ну, ты знаешь…

— Не доведут тебя до хорошего эти старые детские обиды и игры в месть, вот что, — буркнул старик и умолк, видя, как непроизвольно опустились в мрачной и злой гримасе уголки губ сына.

Даймант еще раз глотнул из банки.

— А тебя не доведет до добра привычка глушить 'чай' до ужина, — подколол в ответ сын.

— Я уже сорок лет пью по стаканчику перед завтраком, обедом и ужином, оттого здоров и переживу всех этих новомодных докторишек, — сварливо ответил Даймант и резко сменил тему разговора. — Тебе денег надо?

— Ты весь в Дедулю, — ответил Питер, качнув головой в непонятном жесте, то ли восхищаясь, то ли немного, самую малость, осуждая. — Завязывал бы с этим, прости Господи, бизнесом. Варить самогон бочками и давать деньги в рост — занятие для молодых, — Питер определенно решил вернуть отцу шпильку.

Старик прищурился в хитрой усмешке и стал похож на мудрого, саркастичного лепрекона, глумящегося над незадачливым искателем горшка с золотом.

— Что, уже полиция караулит за калиткой? — медовым голосом вопросил старший Шейн. — Или разоренные заемщики осаждают мой скромный нищий домик?

Питер развел руками в шутливом жесте капитуляции. Вот уж действительно, чего нельзя было отнять у хитреца Дайманта, так это умения организовывать дело. Вернувшийся в двадцатом году из Европы ветеран с самого начала выгодно отличался от преступников 'новой волны' тем, что вел 'бизнес' тихо, не переходя границ и не привлекая постороннего внимания. В итоге 'сухой закон' отменили, большинство знаменитых и богатых гангстеров давно уже свезли на кладбище, а старый Шейн все так же, как и двадцать лет назад, потихоньку варил самогон в маленькой лесной винокурне, для ценителей хорошего и недорогого напитка. И давал деньги в долг под хороший, приемлемый процент проверенным и достойным людям, не желающим связываться с официальными кредитными учреждениями. Шейн-старший преуспел в незаметности настолько, что его приемный сын беспрепятственно вышел в люди и даже смог устроиться на ответственную государственную службу. А, как известно, проще верблюду протиснуться через игольное ушко, чем человеку с запятнанной репутацией попасть в G-2, где и обретался ныне Уильям Питер Шейн.

— Так денег надо? — нетерпеливо повторил Даймант. — Даже если не брать во внимание, что ты мне вроде как родня, с твоего жалования уже хороший процент набежал. Мне прямо неудобно.

Питер, который доверял доморощенным, но проверенным временем финансовым талантам отца куда больше, чем любому банку и хранил жалование в тайных кубышках Шейна-старшего, покачал головой.

— Нет, — уточнил он, — Мне много не надо. Пусть лежит у тебя.

— Жениться тебе пора, перед людьми уже неудобно, — с некоторой горечью промолвил отец. — В твоем возрасте уже второго, а то и третьего ребенка в школу провожают. И когда появляется жена, лишних денег в карманах уже не водится. Да и по дальним странам не побегаешь…

Он замолчал, моргнув несколько раз, будто в глаз попала соринка.

Питер поднялся на ноги, смахнул со штанин пару пылинок от перил и шагнул к отцу.

— Пап, я вернусь, ты же знаешь, — с неподдельной теплотой сказал он. — И скоро постараюсь перевестись на какую-нибудь кабинетную работу.

Сын присел на корточки у кресла, так, что глаза старшего и младшего Шейнов оказались на одном уровне.

— Но не сейчас, — мягко проговорил Питер. — В Европе неспокойно, особенно когда русские и немецкие большевики скрутили в бараний рог французов и экспедиционный корпус Его Величества, упокой Господь его душу.

Солнце совсем покраснело, ему оставалось совсем немного до того, чтобы коснуться краешком горизонта. Легкий ветерок, овевающий веранду, наполнился прохладой. Старик глотнул из банки в третий раз. Питер накрыл его натруженные узловатые пальцы, покрытые пигментными пятнами, своей ладонью и закончил:

— Того и гляди война придет на сам Остров. Нельзя мне сейчас уходить с полевой работы… Нельзя.

— Как скажешь, — улыбнулся Даймант, но было видно, что это далось ему не без усилий. Взгляд старика непроизвольно скользнул по нагрудному карману пиджака Питера, по краешку серо-коричневого железнодорожного билета, выглядывавшему оттуда. Старший Шейн посмотрел на дорогу, уходящую к югу, в сторону железнодорожной станции.

— Что ж, если оказия занесет в Англию, ты знаешь, кому передать привет от старого Шейна. И… береги себя. Без тебя мне будет… тяжело.

— Обязательно, — искренне отозвался Питер, выпрямляясь. — Обязательно.

Унылый осенний пейзаж проносился за окном автомобиля.

Премьер-министр Великобритании Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль откинулся на мягкую кожаную обивку кресла и прикрыл глаза. Ему не хотелось видеть серые деревья, серые дома, серое небо. Даже редкие прохожие на улицах казались серыми, отмеченными печатью вселенской скорби и уныния.

Премьер чувствовал себя опустошенным и уставшим. Невероятно уставшим. Обычно для бодрости и полноценного отдыха ему хватало нескольких часов сна и бодрящей утренней ванны, но сегодня испытанные средства не помогли. День не задался с самого утра. Точнее гораздо раньше, если уж зреть в корень.

Этой ночью Черчиллю снился странный сон — Ее Величество посетила дом министра, как рядовой человек из простонародья. Они вели беседу о необычных вещах, проигранной войне и грядущей гибели страны. Все это было так удивительно… Начиная с того, что королева Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии никогда и ни при каких обстоятельствах не приехала бы самолично на совещание к министру. Пусть даже этот министр с приставкой 'премьер', его прозвище 'бульдог Британии' и фактически он — диктатор воюющей страны…

Черчилль не верил в пророчества снов, но на минуту задумался, что бы могло означать нынешнее сновидение?.. Конечно, это случайность, но все-таки слишком уж знаковая. Сначала ночной сон со странным визитом. А с утра — вежливое и холодное предложение навестить Ее Величество лично. Причем не в традиционном Букингемском дворце или Виндзорском замке, а в 'Фрогмор-хаус', загородной резиденции членов королевской семьи.

Что бы это могло значить? Стремление избежать официальной обстановки? Неформальная беседа? Или ненавязчивое подчеркивание подчиненного положения диктатора, принуждение его к поездке в усадьбу, где обычно любуются на парк с красивыми павильонами и скорбят у могилы великой Виктории?..

Черчилль открыл глаза, помассировал набрякшие веки и опухшее лицо. Он знал, что имеет нездоровый, болезненный вид. Лет двадцать, может быть, даже десять назад премьер помечтал бы об отдыхе, недолгом отпуске в сухом теплом климате. Сейчас же сама мысль о праздном ничегонеделании казалась столь же неуместной, как плохо подогнанный пиджак на приеме.