— Продолжим, — буднично сообщил генерал. — Я вас не пугаю, не учу и не воспитываю. Я объясняю то, чего вы по неопытности не понимаете. Пока не понимаете. Одно дело — узкие коллективы, где все друг друга знают и ценят воинское мастерство. Да и просто побаиваются связываться с командирами. Там вы могли допускать свои оговорки. Но там — не здесь. Сейчас не тридцатые, конечно, но тем не менее. Многое изменилось, однако все же не стоит так явно показывать свою особицу. И бравировать ею — тем более.

— Да не бравирую я, — Солодин потер виски, качнувшись на табурете вперед-назад, — не бравирую. Ну что могу поделать, мне уже сорок лет и большую часть из них я шатался по местам, где коммунизма днем с огнем не сыскать.

— Изживайте это, — серьезно посоветовал Черкасов. — Иначе плохо закончите. Я вообще удивляюсь, как за вас раньше не взялись. Даже если вас протежировал сам Павлов. Да, сам Павлов — повторил он, заметив сдвинувшиеся брови Солодина, — все равно с огнем играли. Но, коли уж коса до поры проходила мимо — не искушайте судьбу.

— Павлов ценил мастерство и профессионализм, — буркнул Солодин. — За это меня и заметил.

— Но теперь его нет, — непреклонно гнул свое Черкасов, — а вы здесь, что для полковника военно-инженерной службы и перспективного командира… хм…

— Я переведен на преподавательскую работу в целях укрепления обороноспособности страны путем передачи новому поколению командиров Красной Армии бесценного практического опыта, — отчеканил Солодин, выпрямившись.

— Вы вышвырнуты в опалу. Улетели бы и дальше, но удержались как раз потому, что боевой и успешный командир. Однако не факт, что не покатитесь дальше. Это наверх долго и тяжело лезут, вниз падают, легко и быстро.

Черкасов снова затянулся папиросой. Солодин молчал.

— В общем, Семен Маркович, считайте все это дружеским советом. Вы меня устраиваете как подчиненный и преподаватель. Нашему заведению нужны новые люди и опытные командиры, чтобы передавать живое знание. Поэтому я вас посильно прикрою и защищу от кляуз и происков недоброжелателей. Помогу с преподавательской карьерой, коли уж с боевой службой так получилось. Со временем, возможно, порекомендую и к переводу в Москву. Но только до тех пор, пока не запахнет откровенной антисоветчиной. А если вы станете распевать песни и стихи нашего врага, с которым идет война, то трудно будет найти что-то более антисоветское, понимаете?

— Яснее некуда, — мрачно ответил Солодин. — Прикажете конспектировать учения классиков от корки до корки?

Черкасов прищурился.

— Для начала неплохо было бы избавиться от сарказма. Неуместен он здесь. Совсем.

— Извините, Сергей Викторович, — сник Солодин, — гордыня обуяла. Виноват, сделаю выводы.

— Сделайте, сделайте. Что же до конспектов… Неплохо было бы, очень неплохо, но без фанатизма. В пределах основных положений, — совершенно серьезно ответил генерал. — Вы ведь, помимо прочего, воевали в Африке?

— Довелось, — кратко сказал Солодин.

— И вам приходилось мириться с мелкими прихотями отдельных… власть имущих?

— Доводилось, — так же односложно ответил полковник.

— Вот и представьте, что вы на службе у… красного шейха. Да. Именно так. И для того, чтобы не вызвать его неудовольствия, вам требуется исполнять определенные ритуалы. Не слишком обременительные, но регулярные. И тогда будет вам счастье и удача. Конечно, если за ритуалами вы не забудете про свои основные обязанности.

— Постараюсь. С шейхом, это хорошо придумано.

— Постарайтесь, — серьезно согласился Черкасов, — очень постарайтесь. Второй раз может и не повезти.

В небольшой комнате за высоким квадратным столом сидели два человека. Сидели и молчали. Каждый смотрел поверх головы собеседника, будучи, на первый взгляд, целиком погружен в свои мысли. Они были совершенно непохожи. Один — достаточно высокий, светловолосый, одет в отменно пошитый костюм синего цвета. Узкое породистое лицо с орлиным носом хранило бесстрастное выражение. Другой — среднего роста, в сером пиджаке-френче с воротником стойкой. Лицо отмечено давней оспой, а в усах скрывалась сардоническая усмешка

Несмотря на все различия, в эти минуты собеседники казались близнецами. Нечто неуловимое, но в то же время отчетливое, роднило их. Более всего, пара напоминала шахматистов-гроссмейстеров, ведущих партию на незримой доске невидимыми фигурами. На гладкой поверхности стола не было ни единого документа, ни клочка бумаги — все необходимое люди держали в уме.

Обычно встречи лидеров государственного уровня долго готовятся и тщательно организуются. В таких случаях имеет значение все, от выбора места проведения до самой последней протокольной мелочи, включая — какой ручкой будет подписан тот или иной документ. Но изредка возникают ситуации, когда возможны самые разные и удивительные вещи. Например, главы СССР и социалистической Германии могут встретиться на неприметном военном аэродроме в Польше, в домике, что отродясь не видел никого в чине выше майора.

Потому что есть тайны и вопросы, которые не терпят ни единого дня промедления. И слишком важны, чтобы доверить решение помощникам, даже самым доверенным.

— Приступим, — невыразительно, словно запуская пробный камень, вымолвил премьер-министр Deutsche Sozialrepublik Рудольф Шетцинг. Он говорил по-русски, памятуя, что собеседник понимает немецкий, но не говорит на нем. — Время не ждет, официально я инспектирую объекты атомной промышленности в Хернхуте.

— Те, кому очень хочется, все равно узнают о нашей встрече, — так же безэмоционально отозвался Сталин, вынув из кармана трубку. — Но это хорошо, что время не терпит…

Шетцинг чуть приподнял бровь, выражая вежливое недоумение. Сталин не стал зажигать трубку, вместо этого он чуть постукивал ею по столу, будто отбивая ритм своих коротких, рубленых фраз.

— Есть время долгих слов и время коротких. Сейчас время быстрых мыслей и быстрых решений.

— Философ, — хмыкнул Шетцинг, в его голосе проявилось что-то человеческое, выходящее за рамки официального протокола. Это слово послужило чем-то наподобие спускового крючка. Гроссмейстеры самую малость расслабились, исчезла напряженная готовность, теперь премьер-министр и генеральный секретарь внимательно смотрели друг на друга.

— Не без того… — ответил Сталин. — Марксизм-ленинизм учит нас, что философия — важнейший инструмент познания и объяснения мира. Поэтому настоящий коммунист должен быть философом. Главное, чтобы он … всегда говорил строго по делу.

Трубка вновь тихо стукнула по столу, ставя отчетливую точку.

Шетцинг чуть склонил голову в знак согласия.

— Что ж, дело так дело, — решительно начал немец. — Иосиф…

Премьер помолчал, собираясь с мыслями. Сталин чуть сощурился. Советский лидер терпеть не мог обращения по имени, даже с добавлением отчества 'Виссарионович', видя в этом проявление панибратства. Шетцинг прекрасно знал о том и все-таки обратился по имени… Это могло быть лишь одним из двух — или демонстративным пренебрежением, или сигналом о предельной откровенности.

— Мы потеряли Мальту, — коротко сказал Шетцинг. — Бои еще не закончены, но остров мы не удержим.

— Вас предупреждали, — холодно отметил Сталин. — Нельзя быть сильным везде. И во всем. Особенно играя в английской… — генеральный секретарь на мгновение задумался о том, что при упоминании морских забот слово 'песочница' прозвучит несколько неуместно. — В английской лохани с водой.

— Вы предупреждали и о том, что война с Малой Антантой и Францией приведет к поражению, — без промедления парировал немец.

— Да, — согласился Сталин. — Тогда мы… ошиблись. А теперь оказались правы… Что вы намерены делать дальше?

— Мы будем продолжать.

Генеральный секретарь склонил голову набок, на мгновение уподобившись огромному и очень старому филину. Он покрутил трубку в руках, словно размышляя, не закурить ли. Положил ее в нагрудный карман и только после этого уточнил: