— Свинью не кладут в суп, это варварство, — Альфред все еще кипятился, но потихоньку сдавал назад, понимая, что сегодня и в самом деле перегнул палку. — Колбаски, розеты, эльзасский пирог, наконец… Но не суп!

Оставаясь в пределах гостиной, служащей заодно и столовой, Карл подмигнул сыну. Альфи кивнул в ответ, мотнув головой так, что светлый вихор метнулся, как сигнальный флажок. Среднее и младшее поколение Харнье выразило радость относительно идущей на убыль семейной бури, но в глубине души Карла все-таки грызло сомнение пополам со стыдом. Он любил отца, несмотря на вздорность и вспыльчивость инвалида. Но в последнее время все чаще думал, что не следует испытывать терпение и понимание жены. Кроме того, подобные вспышки подавали дурной пример подраставшему сыну.

Определенно, следовало как-то поговорить с Альфредом-старшим. Но как, с какой стороны подойти?..

Тем временем Агнета окончательно сбила пожар, и увечный ветеран находился в шаге от того, чтобы попробовать ложечку 'борща'. Не было сомнений, что первую он съест с брезгливой миной мученика. Вторую — чтобы удостовериться в истинности первого впечатления. Третью, подбирая самую едкую и ядовитую колкость в адрес повара. Четвертую… И вторая порция неминуема.

Это было вполне традиционно и проверено годами. Как и большинство людей своего поколения, Харнье-старший очень любил поесть, хотя его больному желудку было категорически противопоказано все, кроме постных каш и овощных бульонов. Но старик резонно замечал, что никто не вечен, а смерть от куска хорошего мяса — вполне достойна и не страшна тому, кто пережил и Мировую войну, и последующий Голод.

Телефон зазвонил внезапно и пронзительно, буквально запрыгал на небольшом столике в прихожей. Все в доме замерли, вслушиваясь, Карл решительно подошел к истошно голосящему аппарату и снял трубку.

Он говорил недолго, преимущественно слушал. А старик, женщина и ребенок замерли в молчании, ожидая исхода разговора. Потому что звонить Карлу могли только со службы, то есть во исполнение приказов командования.

После крайнего тяжелейшего налета, когда авиадивизия Карла потеряла почти десятую часть, вылеты пошли на спад. Словно командование взяло паузу, решая, что делать дальше. Последние две недели 'Грифоны' вообще почти не работали — их поставили на профилактику и тотальную переборку всех механизмов. Интенсивная работа в минувшей войне сказывалась и на четырехмоторных гигантах. Поэтому у Карла оказалось больше свободного времени на семью и гораздо меньше возможностей погибнуть.

И вот теперь — звонок… значит, указание срочное и должно быть доведено до всех летчиков, невзирая на местонахождение. Карл достал с полки небольшой блокнот и что-то быстро записывал, время от времени произнося односложное 'да' и 'понял'.

Агнета улыбнулась чуть подрагивающими губами и натянула ватные варежки, чтобы управляться с горячей кастрюлей. Старый Харнье тяжело вздохнул, еще раз тихонько кашлянул, прочищая больные, отравленные газом легкие, и стал помогать, прихватывая целой рукой столовые приборы. Альфи сел на краешек стула и молча ждал, посверкивая умными глазенками через низко опущенную челку.

Никто из членов семьи еще не знал, что случилось. И не мог узнать, поскольку Карл никогда не рассказывал дома, чем занимается в бомбардировочной авиационной дивизии. Но все понимали — что-то грядет. Может быть плохое, может быть — хотя и сомнительно — хорошее. Но в любом случае это 'что-то' весьма значимо и серьезно.

Карл закончил разговор и с веселой улыбкой сказал, что ничего не случилось, просто рутинная проверка. День продолжился, как ни в чем не бывало. В нем нашлось место и для обеда, и для игр, и для гуляния по парку. Вечером все собрались за обеденным столом, и Карл читал вслух про сапожника и гномов. А затем Альфред-старший рассказал несколько забавных историй из военной жизни, конечно, безмерно приукрашивая забавные моменты, и так же безмерно приуменьшая описание тягот.

В общем, все взрослые очень старательно и с большой изобретательностью исполняли спектакль для одного зрителя — маленького Альфреда Харнье. И у них получилось вполне успешно. Внимательный взгляд заметил бы тревогу, глубоко скрытую в глазах Агнеты. Или скорбную складку, время от времени прорезавшую лоб однорукого ветерана. Или легкую заминку в словах Карла, отвечающего на вопрос — сколько еще он пробудет дома. Но малыш еще не был искушен во лжи взрослых людей и ничего не понял.

Поздно вечером, когда Альфи заснул, Старик долго сидел в кресле-качалке, закрыв глаза и держа на коленях очень старую шкатулку — простой деревянный ящичек с крышкой на трех петлях и крючком-задвижкой. Он рассеянно поглаживал гладкую полированную поверхность пальцами единственной руки и думал о своем. Вспоминал былые годы и дни. Великую Войну и свирепый голод, что пришел вслед за ней. Только эта шкатулка и спасла Альфреда тогда, вместе с женой — да упокоится ее душа в мире — и сыном. Шкатулка, в которой лежал мешочек со швейными иглами Семья Харнье меняла их на хлеб и только потому выжила.

Карл заперся с женой в спальне и о чем-то с ней говорил. Альфред-старший не возмутился и не сказал ни слова. Он терпеливо ждал, прекрасно понимая, что у мужчин после будет совсем другой разговор.

Командир катера положил ладонь на верхний край полуклюза и перегнулся через фальшборт, вглядываясь в черные воды Ла-Манша. Декабрьские волны даже на вид казались тяжелыми, антрацитовыми. Они не плескались о борт, а накатывали матово блестящим, жидким стеклом, ощутимо раскачивая катер. Лейтенанту показалось, что тронь воду рукой, и пальцы наткнутся на гладкую поверхность.

Он выпрямился и взглянул на небо. Ночь распростерла над округой темные крылья, но дальше, к северо-востоку тьма озарялась вспышками и заревом. Похоже, авиация континентального союза снова пробовала на прочность британский берег. Со стороны, на большом расстоянии это выглядело красиво и загадочно. Вверх, к едва различимым звездам, тянулись тонкие белые нити, расходящиеся веерами — работала зенитная артиллерия, и лучи прожекторов шарили в вышине, нащупывая невидимые самолеты. Трассирующих пунктиров становилось больше с каждой секундой, они пронзали ночной воздух, будто целая армия безумных швей решила связать воедино землю и небо. И все это происходило в полной тишине, которую нарушали только обычные шумы шнелльбота — легкое гудение дизелей, скрип механизмов и негромкие переговоры моряков.

Лейтенант незаметно поежился и поднял потертый воротник утепленной куртки. Его слегка знобило от напряжения. Игра света вдали, с одной стороны успокаивала — определенно налет вышел масштабным и англичане, наверняка, бросили все силы на его отражение. А значит, вряд ли кто-то в этот час обратит особое внимание на одинокий кораблик.

С другой… Очень уж это было страшно. Красиво и страшно, несмотря на удаленность. Там вступили в бой десятки, сотни людей, что посылали друг в друга огненные стрелы, метали смерть с неба и земли, при этом даже не видя лиц врагов. Однако ни единого звука сражения не долетало с такого расстояния, от этого схватка авиации и ПВО обретала мистический оттенок, казалась отблеском битвы далеких и загадочных богов.

Лейтенант снова задумался над вопросом, что же ему больше нравится — быть офицером на эсминце или командиром на торпедном катере. Задача оказалась скорее риторическая — эсминец погиб в бою с английскими самолетами, и лейтенанта перевели с повышением, командовать кораблем, пусть и малым. Но все равно лейтенант время от времени машинально сравнивал выгоды и минусы прежнего и нового положения.

Теперь при свете небесного огня можно было читать газету. Командир покачал головой, взглянул на часы, отсчитывающие минуты рваным бегом светящихся стрелок. И пошел обратно, огибая люк форпика и вентиляционные грибки. На коротком пути до ходовой рубки встретилась высокая темная фигура, закутанная в длинный плащ, как в саван. Очередная серия вспышек выхватила из темноты узкое бледное лицо, ограниченное снизу воротом плаща. а сверху глубоко надвинутой фуражкой.