Но вернусь к Эйдельману. Его вклад в это пробуждение будет, хотя и не совсем полно, оценен по книгам, к счастью, проходящим через цензурные рогатки. Наши тупые цензоры, слава Богу, не понимают могучей силы примера освободительной борьбы лучших людей XIX века против гнета самовластия. У них это проходит по рубрике борьбы с царизмом. Смешно сказать: книга Эйдельмана о Пущине («Большой Жанно») только что вышла 300-тысячным тиражом в... «Политиздате»! И, разумеется, была раскуплена мгновенно.
Попробую набросать портрет автора этих книг. Хотя роста Натан среднего, первое впечатление от его внешности удачно выражает слово «крупный». Большая голова, широкое лицо с крупными чертами, толстые губы, густые брови над близко расположенными глазами. Седоватые волосы всегда всклокочены. Фигура коренастая. Изрядно толст, но движется легко и порывисто. Я видел, как он на Пицунде с мальчишеским азартом резался в настольный теннис. При его комплекции проворство, с каким он двигается у теннисного стола, кажется неожиданным. Одевается довольно небрежно, но рубашки всегда чистые. Галстуков не носит.
Красавцем-мужчиной его не назовешь, но когда он говорит, трудно не поддаться обаянию его вдохновенной речи, блистательного ума, не заразиться его увлеченностью. Тут он становится воистину прекрасен, будь я женщиной — влюбился бы в него по уши. Популярность его огромна. На лекцию в какой-нибудь никому не ведомый клуб, без всяких афиш, путем одного только оповещения по телефонной цепочке собирается 600-700 человек — еще один пример самодеятельной гражданской свободы. Организуют эти лекции всякий раз энтузиасты-общественники. Ни в одном официальном учреждении эти лекции не регистрируются. Ни цензура, ни финансовые органы о них не знают (или делают вид, что не знают). Билеты продаются на месте по очень низкой цене — для оплаты дежурства гардеробщиц и электрика. Клубные залы, как правило, предоставляют бесплатно.
Слушают, как говорится, затаив дыхание. Потом засыпают записками и вопросами. После полуторачасовой лекции аудитория, не убавляясь, еще час выслушивает его ответы. И при таком успехе — ни тени снобизма. Не то что высокомерия, но даже малейшего возвышения над слушателями. Удивительная у него манера говорить. Я бы определил ее словами «радостное изумление». Как будто он только что узнал потрясающе интересные факты, ужасно этому рад и спешит порадовать нас. И даже вроде смущен тем, что узнал немного раньше нас, слушателей, и потому ему приходится говорить, хотя, конечно же, мы бы и сами могли все узнать и обо всем догадаться. Точно так же Натан рассказывает двум-трем слушателям за столом. При этом у них возникает ощущение, что, слушая, они доставляют удовольствие рассказчику, что он им благодарен за внимание. Их вопросы, даже не очень уместные, его не раздражают, а напротив, стимулируют еще расширить рассказ, даже перебросить его в другую область, если она интересует его собеседников. Трудно отделаться от впечатления, что Натану совершенно необходимо, чтобы вы, именно вы его поняли, ему поверили, разделили его радость и изумление. И это не иллюзия. Так оно и есть — такой вот человек!
Его общительность не знает границ. Сашка забавно рассказывал, что во время работы над совместным сценарием, когда они оба жили в одном доме творчества, ему с великим трудом удавалось «отловить» Эйдельмана, чтобы хоть часок поработать вместе: Натан непрерывно с кем-то общался. «Я не могу понять, — говорит Сашура, — как и когда он пишет свои книги!» А я могу. Ведь само писание — дело простое и быстрое. Вопрос в том, чт писать.
Рискну пояснить на собственном примере. За три года я написал три книги по методам исследования в молекулярной биологии. Иной раз в день строчил страниц по пятнадцать и только досадовал, что перо движется медленно — за мыслями не поспевает. Так ведь что в этом удивительного? Научный язык — истинно птичий! Слов пятьсот, не больше. Да пара сотен терминов — вот и вся палитра! И синонимов почти нет. Можно написать, что температура увеличивается, а можно — что возрастает. Велика ли разница? И если надо слово «белок» в одной фразе повторить три раза, то и повторяй. Ведь о белке речь — желтком его не назовешь. Лишь бы смысл был точный. А уж смысл-то готовился заранее. Тысячи статей были прочитаны и нужное — законспектировано. Конспекты разложены в заранее проработанном порядке. Ну и пиши на здоровье. Пробежал глазами один конспект, суть использованного метода изложил в абзаце, конспект в сторону — и к другому. Пишешь, как читаешь, и задумываться не о чем.
Наверное и Натан так же — пишет, как читает. Только все его бесчисленные «конспекты» не на бумажках, а в голове! Там же он их раскладывает и оттуда достает по мере надобности. Да ведь что пишет?! Но и говорит-то как!
Тут самый момент описать, как он читает свои лекции. Выходит на сцену с пятью-шестью листками бумаги в руке, на которых крупным почерком, и по виду кое-как, что-то начертано. Ручаюсь, что не план и уж тем более не тезисы лекции. Да он в них и не заглядывает. Только иногда вдруг сделает паузу, с отрешенным видом переберет эти листки руками, ни на чем не остановит своего внимания и понесется дальше рассказывать. Я сильно подозреваю, что листки эти для отвода глаз или для того, чтобы оправдать паузу, когда что-то надо обдумать по ходу рассказа. Может быть, для уверенности, если что-нибудь забудет. Дату или имя. Только он забыть не может! Память у него феноменальная, эрудиция — необозримая. Увлекшись, он от рассказа о Марине Цветаевой может унестись в царствование Рамсеса II, а оттуда — в нашествие монголов на Иран. При этом из его памяти, как чертики, выскакивают такие сведения, цифры, имена, которые покоятся только в специальных монографиях ученых-специалистов по древнему Египту или истории Ближнего Востока. Сразу после этого вы можете узнать, что писала «Литературка» по этому поводу, когда и кто был автором статьи. Видимо, все, что прочитывает, он запоминает во всех подробностях и навсегда. Но с какой скоростью работает его мозг, если из этих своих необъятных кладовых он достает нужные ему сведения мгновенно, не прерывая рассказа?!
Вы скажете, что все это обдумано и подготовлено заранее? Э, нет! То же самое происходит во время ответа на бесспорно неожиданный, зачастую не относящийся к теме доклада вопрос из зала. И при всем этом речь блестящая, живая, без единого повтора, без длиннот и лишних слов-паразитов. С яркими, точными характеристиками людей, со зримыми картинами событий. Это — талант! Постичь его невозможно. Я бы Сашкин вопрос поставил по-другому. Когда он все это прочитывает? Когда успевает перерывать архивы? На эти вопросы я ответа не нахожу.
Еще одна забавная подробность — цитирование. Часто во время лекции Натану надо прочитать стихотворение или кусок прозы из чьих-то воспоминаний или переписки. Я никогда не мог заметить, что нужное место в книге у него было бы отмечено закладкой. Даже зло берет — ну почему бы это не сделать? Объявив о том, что он сейчас прочитает нечто, он открывает книгу явно наугад и начинает ее листать сначала в одну сторону, потом в обратную. Проходит секунда, другая. Шансы найти нужное место от такого перелистывания явно не увеличиваются. Я начинаю нервничать. И вдруг он останавливается и читает нужный ему отрывок. Фокус, да и только!
Вот таков Эйдельман, Тоник, как его любовно зовут друзья. Необыкновенный человек, невероятный! И притом чрезвычайно добрый, доброжелательный. Он так искренне и заразительно смеется, что можно поклясться: никакого зла, никакого подвоха этот человек сотворить не может. Унылым, мрачным, досадующим мне его видеть не случалось. Сама жизнерадостность и жизнеутверждение. Это — от богатства и щедрости души. Мы со своими обидами и несчастьями просто нищие рядом с ним. До чего же я рад, что мне выпала такая удача — познакомиться с Натаном Эйдельманом! Пытаюсь втянуть его в обучение игре в большой теннис. Ведь при таком образе жизни и полноте у него скоро начнутся сбои в сердце. Как бы отодвинуть это подальше! Для нас и наших детей».
