За моим столом сидит пожилая русская женщина с очень добрым лицом, Нина Павловна (меня она все время угощает лишними порциями, которые остаются ввиду ее воздержания в еде или отсутствия нашего загулявшего соседа по столу). Когда я сегодня утром вернулся из Москвы, она мне рассказала, что вчера вечером был прекрасный концерт самодеятельности. Кто-то пел, плясал и прочее. «Но лучше всех выступил вон тот мужчина, что сидит в углу, — она указала на моего старого еврея. — Его не было в программе, но он вышел и сказал, что сам себя объявит. Его фамилия Гринберг. И он стал петь одесские песни. Так замечательно! Ему хлопали больше всех». Нет, народ к антисемитизму непричастен. Главным мотивом второй волны еврейской эмиграции из СССР были не антисемитизм, не дискриминация, а надежда на более сладкую жизнь в США, обманувшая многих».
Но вернусь к моей пропагандистской работе.
С 83-го года политзанятия перестали быть обязательными для всех сотрудников, а только для членов партии. Поэтому мне поручили вести таковые с «молодыми коммунистами» (с членами рабочего кружка у меня сохранились дружеские, взаимно уважительные отношения). С новыми слушателями, соблюдая определенную осторожность, я тоже повел своеобразную просветительскую работу. Вот, к примеру, одна из моих тоже ранних дневниковых записей.
20 мая 1983 года
«Вчера мы обсуждали вполне «приличную» тему: борьба за мир против угрозы термоядерной катастрофы. Сделали кое-какие не вполне ортодоксальные заключения. Например, что для США и их союзников по НАТО нет смысла нападать на СССР. Реставрация царизма уже явно невозможна, оккупация и принудительный труд в эпоху научно-технической революции нерентабельны, а грабить развитым промышленным странам у нас нечего: наша техника им даром не нужна, наши ресурсы лежат в земле.
Второй нетривиальный тезис состоял в том, что и нам нападать на Запад незачем. Времена угнетения пролетариата и революционных ситуаций миновали. Коммунизма и социализма в нашем варианте никто не жаждет, и освобождать нам некого.
Отсюда вывод, что нынешняя эскалация вооружений проистекает из взаимного страха и недоверия. Наше недоверие базируется на несколько устаревших реминисценциях о походах Антанты. А их недоверие — на куда более свежих впечатлениях, начиная с Прибалтики и кончая Афганистаном. Вопрос об агрессивном складе политического мышления нашего руководства прямо не ставился, но говорилось, что на Западе может быть такая точка зрения («конечно, ошибочная»).
Мы пришли к заключению, что для сохранения мира необходимо установление взаимного доверия, ибо без него никакая договоренность не будет надежной. Доверие же на данном этапе может быть завоевано только совершением в одностороннем порядке каких-то актов доброй воли. В этом плане мы похвалили некоторые шаги, предпринятые нашим правительством («кость» для моих партийных мальчиков) и порешили, что следует двигаться более энергично в этом направлении. В частности, убрать войска из Афганистана. В общем, не так мало для этой аудитории. Они еще молоды и совесть не совсем потеряли. Благодарили меня после занятия — похоже, что искренне.
Другой сферой деятельности «в полутени» этого времени была непродолжительная, но интересная работа (по совместительству) в школе № 179. В 9-м математическом классе этой школы учился сын моей приятельницы Раи Миневич. От него мы узнали, что на второе полугодие (с января по июнь 81-го года) у класса нет преподавателя физики. Я предложил свои услуги и был зачислен штатным учителем в этот класс.
Ребята оказались интересные. В большинстве своем одаренные и самостоятельно мыслящие. Мне не было нужды их просвещать. Они сами уже очень во многом разобрались. Мы быстро поняли друг друга, главным образом из общения на переменах. Вскоре у меня с группой наиболее активных мальчиков сложились товарищеские отношения. Нередко по воскресеньям мы ездили в подмосковный лес, где, сидя у костра, вели долгие и откровенные беседы «за жизнь», оживляемые — что греха таить? — парой бутылок красного вина к шашлыку. Активно обменивались самиздатовскими материалами. Чаще всего они попадали в нашу компанию от Леши Харитонова, чей ныне широко известный отец был в ту пору «писавшим в стол» литератором.
Я проработал в классе всего полгода, но наша дружба сохранялась много лет, даже после того как ребята закончили мехмат МГУ. 13 января, день моего первого урока, был утвержден нами как ежегодный день встречи. Сначала в этот день ко мне домой приходила половина класса. Потом в течение многих лет — спаянная группа мальчиков. С 85-го по 90-й годы все они приходили по средам на музыкально-литературные вечера, о которых я расскажу в следующей главе. Сейчас у них всех работы выше головы (программисты первого российского поколения), семьи. Кое-кто работает за рубежом. И все же 4-5 человек приходят 13-го. А в день моего 75-летия явилась вся былая компания.
Еще будучи студентами, ребята познакомили меня с деятельностью КСП — клуба студенческой песни. Это было своеобразное — не диссидентское, но «протестное» массовое движение молодежи, утверждавшее свободу своих интересов и общения вне рамок комсомола или других официальных организаций. Поначалу его собирались запретить, потом — приручить своим как бы содействием. Но, чем вспоминать эти двадцатилетней давности события, я лучше приведу здесь еще одну дневниковую запись. Она была сделана по поводу концерта одного из популярных тогда «бардов» Виктора Луферова в клубе завода «Компрессор», куда меня позвали мои ребята. В этой же записи — картинка другого, ночного собрания КСП в лесу, куда я ездил тоже с моими ребятками.
11 мая 1983 года
«Алеша Харитонов встретил меня на станции метро «Авиамоторная», и мы направились к клубу. У входа — кучка ребят. Большинство из них, по-видимому, знакомы друг с другом. Алеша вручил мне билетик, ценой в 1 рубль. Он отпечатан в типографии — значит, мероприятие разрешенное. На двери клуба плакатик: «Киносеанса сегодня не будет».
Я поинтересовался у Алеши, зачем все это нужно администрации клуба. Оказалось, что данный «лефортовский куст» КСП прикреплен к клубу «Компрессора» и администрация обязана предоставлять зал ребятам. Очень интересно! Попытка прибрать КСП к рукам. Самодеятельная организация «Клуб студенческой песни» уже заняла свое место в истории духовного раскрепощения России, хотя ее участники вряд ли это в полной мере осознают. Движение охватило сотни тысяч молодых людей, студентов и школьников по всей стране. Они организованы в «кусты», иногда с неожиданными названиями (например. «Балаганчик»), которые группируются вокруг определенных вузов. Кусты входят в районные, городские и даже республиканские организации. Все это чистая самодеятельность, не подведомственная комсомолу. Есть свои организаторы, связные, отлично налаженная система оповещения. Основная форма деятельности — лесные ночные сборища («слеты»). Иногда многотысячные, иногда в несколько сот человек. На одно из них мы и ездили прошлым летом.
Сотни палаток, бивачные костры, самодельная бревенчатая эстрада, освещенная факелами. Микрофоны и динамики работают на батарейках. Вымпелы и штандарты различных групп и кустов. Плакаты, рисунки, афоризмы отнюдь не казенного содержания. На эстраде сменяют друг друга исполнители песен соло или группами, с непременными гитарами. Иногда читают стихи. Слушатели стеснившейся массой сидят обширным полукругом на траве большой поляны. Их реакция бесподобна по своей живости. Исполнение нередко довольно слабое, но стихи и песни, как правило, собственного сочинения. Отклик встречают смысл слов и искренность исполнителей. Содержание песен иногда лирическое, иногда философское, а иногда откровенно бунтарское. Так продолжается до 3-х — 4-х часов утра.
Потом народ расходится по своим кострам. Там и здесь звучит хоровое пение. Окуджава, Высоцкий, Галич, Ким, Городницкий и другие. От костра к костру переходят известные всем «звезды». Их песни слушают с восхищением, но без поклонения и раболепства — здесь все равны! К пахнущему дымом вареву присоединяется и разлитое по кружкам спиртное. Но пьют умеренно, пьяных нет. И уж конечно, никаких ссор и ругани по российскому обычаю. У любого костра тебе, незнакомцу, уплотнившись, освободят место на бревне и предложат миску или кружку чая.
