В пионерском лагере у меня случилась «любовь». Девочку звали Вера Уралова. Любовь выражалась в том, что я всячески старался отличиться у нее на глазах. Мы встречались и в Москве, гуляли по набережным. Она училась не в нашей школе. Когда мы вышли из пионерского возраста, встречи наши постепенно прекратились. Но я до сих пор храню ее детскую фотографию — в пионерском галстуке, повязанном в лагере прямо на голую шейку над майкой. На обороте начертано, как мне казалось в те годы, очень возвышенное слово (по-гречески) «memento» — помни! Вот и помню. Жива ли она сейчас — не знаю...
А в шестом классе... О, в шестом классе я был уже истинно влюблен в Тасю Гололобову. Очень хорошенькая, стройная, с челкой золотистых волос, она являлась предметом поклонения многих. Но главным моим соперником был Олег Потоловский. Статный, красивый мальчик, с роскошной волной зачесанных назад светлых волос. Мы состязались во всем. Оба были отличниками. Он — староста нашего класса, я — председатель пионерского отряда. В любом деле мы старались перещеголять друг друга. Однажды даже решали проблему нашего соперничества в честном кулачном бою, вечером во дворе школы в присутствии секундантов...
Ах, Тася, Тася! До сих пор в мельчайших подробностях вижу такую картину: весна, класс залит солнцем; я сижу где-то сзади, а на третьей парте в том же ряду — Тася. Она выставила в проход ножку в потрепанном красном башмачке. Меня обуревает непреодолимое желание: сейчас же, на глазах учителя и всего класса броситься вперед и поцеловать этот башмачок...
Наш роман оборвался внезапно. Мы с Тасей иногда ходили вместе на каток «Динамо», что спрятался в глубине одного из дворов на Петровке. Сверкание льда в солнечный зимний день, скользящая по кругу пестрая толпа катающихся, музыка («...и шлю тебе мое последнее танго!..»). Я держу Тасю за руку, а иногда и под руку!..
Поощряя мои ухаживания, коварная Тася не хотела терять и Олега. Однажды, уже в седьмом классе, мы условились с ней идти вечером на каток. Я позвонил ей и спросил: «Ну, ты готова?» Она ответила: «Да, сейчас выхожу». И вдруг добавила с сомнением в голосе: «Это ты, Олег?»... Какое потрясение! Так значит, она играет нами обоими?! Я тут же поклялся вырвать изменницу из своего сердца. И эту клятву сдержал!.. занявшись с не меньшим увлечением шахматами.
Впрочем, «роман» Таси с Олегом тоже не состоялся. Вскоре она перешла в другую школу. Потом весьма удачно вышла замуж за дипломата. А Олег погиб на войне.
В комсомол тогда принимали с 14-ти лет и далеко не всех желающих. Нужно было успевать по всем предметам, иметь солидный багаж «общественной работы» и еще выдержать при приеме основательный экзамен по политграмоте. Комсомольские группы в классах состояли из 8-10 человек, то есть в среднем около одной четвертой части учеников. Меня принимали в начале 38-го года.
Члены комитета комсомола школы нам, восьмиклассникам, казались чуть ли не небожителями. Я до сих пор помню их лица и даже имена некоторых из них: Валя Королев (секретарь комитета), Алик Кузнецов, Эмиль Разлогов, Стасик Станевич, Боря Медведев... А ведь ни разу не встречался ни с одним из них после окончания школы.
В восьмом классе «имел место» эпизод, едва не оборвавший мою только что начавшуюся биографию:
...Ранняя весна. Большая перемена. Тепло. Все три больших окна нашего класса распахнуты рамами внутрь. Мы на 4-м этаже пристройки к главному зданию школы. Окна выходят в Петровский переулок. Сразу под окнами — наклонный железный карниз шириной около двадцати сантиметров, обозначающий начало надстроенного этажа. Сейчас этот карниз еще покрыт слоем снега толщиной в 3-4 сантиметра. Я берусь на спор пройти по этому карнизу из одного окна в другое. Расстояние между оконными проемами довольно велико. Оказавшись посередине, не сможешь достать раскинутыми руками ни одного из них.
Осторожно вылезаю из окна, пробую ногой снег на карнизе. Похоже, что он лежит плотно. Встаю во весь рост лицом к стене. Левая ступня — вдоль карниза, правая — под углом к ней (иначе не станешь). Далеко внизу сереет уже очищенный от снега асфальт тротуара... Осторожно, приставным шагом начинаю движение. Вот я уже почти на середине пути. Обе руки раскинуты, ладони прижаты к стене, но держаться уже не за что. Весь класс (и что особенно важно, все девочки) сгрудился в окнах и следит за моей эквилибристикой...
И вдруг я ощущаю, что передняя по ходу, левая нога начинает скользить вниз к краю карниза: под снегом оказалась пленка льда... Медленно, без рывка возвращаю левую ногу назад. Только не дергаться! Без спешки и резких движений! Сказывается дворовая школа (пожарная лестница с крутящимися перекладинами и края крыш)... Лишь бы правая нога удержала весь вес, который теперь перенесен на нее, и не заскользила... Тогда — конец! Слава богу, — держит! Очень осторожно переношу вес тела на максимально придвинутую левую ногу. Держит! Теперь освобожденная правая нога может передвинуться на несколько сантиметров назад, к исходному окну...
Ребята уже поняли, что я в беде, организовали цепочку. Впереди, высунувшись из окна, Олег — он самый сильный. Но прежде чем наши руки надежно соприкоснутся, мне надо повторить весь маневр малого смещения вправо еще раза три или четыре... Мне это удается, и вот ребята уже втягивают меня обратно в класс. Звенит звонок на урок. Никто особенно не взволнован. Как ни странно, в том числе и я сам. ...Но той же ночью и много следующих ночей, стоило лишь забыться во сне, как ясно видел, что срываюсь с карниза и лечу вниз к асфальту... В ужасе просыпался. Сон этот преследовал меня несколько лет.
Теперь, прежде чем начать повесть о моей комсомольской юности, надо рассказать откровенно, как я, мои товарищи по школе и двору, а также те взрослые, с кем мы имели более или менее тесный контакт, воспринимали сталинские репрессии 30-х годов. Ведь меня приняли в комсомол в пору самого их разгара.
Для нас все началось с ошеломляющего известия: 1-го декабря 1934 года радио сообщило, что в Ленинграде из-за угла убит «любимец партии и народа» (так было сказано) Сергей Миронович Киров. Потом мы узнали, что угол этот находился в коридоре Смольного, где помещался Ленинградский обком партии. Убийца, некто Николаев, был тут же схвачен. Потом появилась странная информация о том, что во время перевозки Николаева (то ли в тюрьму, то ли в НКВД) он был застрелен сопровождавшими его лицами. Об этих лицах и их дальнейшей судьбе ни тогда, ни позже, насколько я помню, не было сообщено ничего.
Для расследования обстоятельств дела в Ленинград сразу же отбыла правительственная комиссия во главе со Сталиным. Однако вождь партии пробыл там недолго. По неофициальным сведениям, дошедшим из Ленинграда, после его отъезда много людей из местного партийного руководства, государственных служащих и военных высокого ранга, а также видных представителей интеллигенции, особенно из бывших дворянский семей, были арестованы. Большинство из них были высланы из города. (Куда более массовый и жестокий характер имело в конце 40-х годов так называемое «Ленинградское дело»).
В том, что Киров стал жертвой антисоветского заговора, ни у кого из нас не было и тени сомнения. Сталин лично (не помню уж, в какой форме) разъяснил народу, что с ростом успехов социалистического строительства в СССР обостряется и классовая борьба, растет злокозненная активность главарей мирового империализма. Не сумев уничтожить Советскую республику силой во время гражданской войны, они перешли к новой тактике: организации заговоров внутри нашей страны с целью убийства руководителей государства, саботажа и диверсий в промышленности и на транспорте.
С убийством Кирова заговорщики показали свое звериное лиц. (О том, что Киров на XVII партсъезде в начале того же 34-го года при выборах в ЦК получил больше голосов, чем Сталин, мы не знали).
Разумеется, наши верные «органы» НКВД, заверял вождь, сумеют разоблачить и обезвредить этих предателей, вредителей — врагов народа. Они понесут заслуженную кару, и наше общество очистится от «прихвостней» мирового империализма.
