На третий день мы благополучно поднялись на перевал. Передохнули и стали спускаться по длинному снежному склону. Я шел впереди, прислушиваясь к тому, что происходит за моей спиной справа. Сначала все шло хорошо. Но шагов через тридцать услышал звук падения, обернулся и увидел, что мой сын скользит на спине ногами вперед, набирая скорость. Я было хотел броситься к нему на перехват, но увидел, что он спокоен и ледоруб держит прижатым к груди. «Зарубайся!», — закричал я вне себя. Он безмятежно проехал мимо, потом четко перевернулся на живот и, зарубившись по всем правилам, остановился.
— Какого черта ты не зарубился раньше? — спросил я.
— Я боялся задеть тебя ледорубом.
— Но метра через три ледоруб тебя уже не удержал бы.
— Так ведь я и не стал дожидаться, пока пролечу эти три метра.
Ну каков нахал! Впрочем, в душе я порадовался мысли, что из него выйдет настоящий горнопроходец. Увы, ошибся. В высокогорье он поднимался только еще один раз в составе плановой туристической группы Дома ученых (под моим руководством), чтобы показать горы своей молодой жене.
Несколько раз я ходил в поход с Майей Гантман. Это была замечательная девушка. Маленького роста, некрасивая, одинокая, страдавшая искривлением позвоночника, она была замечательна своей страстной любовью к горам. Профессия у нее была скучная — младший научный сотрудник в институте, занимавшемся вопросами водоочистки. Радостью и смыслом ее жизни были горы. В тот единственный раз, что она поехала в альплагерь, ее обидели заключением: «Дальнейшее занятие альпинизмом не рекомендуется». Но среди горных туристов Майя пользовалась всеобщим уважением за ее преданность горам и знание всех туристических маршрутов, по крайней мере на Кавказе. Была членом совета Клуба туристов. Снаряжала и отправляла группы и сама каждое лето ходила в горные походы.
Однажды (это было в 61-м году) она собрала группу, человек восемь студентов пятого курса какого-то из московских вузов — физически сильных и уже бывавших в горах ребят. Пригласила меня и одного из своих друзей, Толю. Мы начинали маршрут с Узункольской поляны, чтобы сделать перевалы Чунгур-Джар и Гандарай. Неприятный инцидент произошел в самом начале похода. Мы еще только проходили акклиматизацию в Узунколе, когда сплоченная компания студентов стала ворчать, что ими командует физически слабая женщина. Эти шустрые ребята воспользовались тем, что она достала им через клуб хорошее снаряжение, и теперь желали избавиться от ее опеки. Начали разговоры о переизбрании командира. Я им сказал, что об этом следовало думать в Москве, хотя и знал, что в принципе до выхода на высокогорный маршрут переизбрание командира возможно. Они это тоже знали. Ввиду их явного большинства мне оставалось только постараться повернуть дело так, чтобы командиром выбрали меня.
Мне было уже 38 лет, каждому из них — лет на пятнадцать меньше. Мериться опытом жизни и даже горным опытом было трудно. Единственное бесспорное право на главенство в походе я мог получить, только доказав, что я сильнее или выносливее любого из них. Случай как раз представился. На первом же участке пути надо было успеть до темноты по хорошей, но длинной (километров пять) и довольно крутой тропе дойти до заранее известного места, доставить туда палатки и разбить лагерь. Вызвались двое самых сильных ребят. Я сказал, что пойду третьим. Никто возражать не стал: марш-бросок предстоял не из легких. Я понимал, что должен оставить студентов позади. Они тоже «просекли», в чем дело, и были полны решимости меня обогнать.
Ребята, конечно, были сильнее меня. После выхода на тропу они вежливо спросили, буду ли я возражать, если они пойдут быстрее. Я не возражал, и они «убежали» вперед. Это было их ошибкой. Сбили дыхание. И вообще, видимо, не умели его контролировать (я уже упоминал об этом). При быстром подъеме главное — контроль дыхания. Иначе через 15-20 минут сердце начнет давать сбои. Так и случилось. На середине пути я их догнал, обогнал и пришел к месту минут на пять раньше. Вечером у костра вопрос о смене командования, ввиду физической трудности маршрута, был поднят, но... уже в другом плане: студенты просили меня возглавить группу. Майя не возражала, я — тоже. Тем дело и успокоилось.
Маршрут был действительно не из легких. Перед перевалом Чунгур-Джар оказалась широкая щель («бергшрунд»). Лето было жаркое, и верхний край ледника на пару метров отошел от нагреваемых солнцем скал. Мне пришлось, обмотавшись веревкой, прыгать через щель, чтобы на прилежащих скалах организовать страховку для остальных членов группы (вспомнились крыши родного двора).
За перевалом ледник Чунгур-Джар являет собой удивительное зрелище. Он почти горизонтальный и во множестве уставлен гигантскими «грибами» с черной шляпкой и белой ножкой. При ближайшем рассмотрении шляпки оказались кусками слоистых скал. А ножки — льдом, защищенным от солнца этими шляпками, в то время как поверхность всего ледника опустилась из-за таяния в течение многих лет на добрый метр. Затем был долгий траверс мокрого травянистого склона. Потом подъем до озерка с ярко-синей водой и плавающими в нем «айсбергами», отколовшимися от нависшего над озерком ледника. В этом озерке я купался. По крутой тропе поднялись на ледник Гандарай (тоже горизонтальный, открытый и потому очень скользкий), прошли перевал и угодили на «бараньи лбы», с которых еле унесли ноги. Наконец, по крутому снежнику спустились к верховьям довольно крупной реки (забыл название) и по ее левому берегу начали спокойно спускаться вниз, к морю.
Тропа шла мимо пустующих в это время года пастушьих хижин («кошей»). Бурную, в белой пене реку то и дело перекрывали снежные мосты длиной по десять-пятнадцать метров. На такой высоте ввиду быстроты течения горные реки не замерзают и зимой. Падающий в них снег создать мост не может — его уносит течением. Мост образуют сходящиеся и слипающиеся над рекой снежные карнизы, которые попеременно надувает ветер с обоих берегов реки. Зимой эти мосты выдерживают вес всадников. А летом...
Мы идем по каменистой тропе рядом с мостом. Его наискось пересекает темная тропа, видны следы лошадиных подков. Я иду первым, за мной — Майя. Неожиданно тропа на левом берегу вроде бы исчезает. Говорю Майе: «Посмотри на том берегу — не продолжается ли тропа там, а я пока поищу ее чуть дальше на этом». Через минуту слышу за спиной страшный грохот. Оборачиваюсь — Майи нет, так же как и средней части моста на всем его протяжении. Они рухнули в реку. Подтаявший мост, по которому ездили зимой всадники, теперь не выдержал груза маленькой женщины. Это почти верная гибель! На такой крутизне река свалит человека и разобьет его о камни, прежде чем он успеет позвать на помощь. Одновременно с остальными ребятами подбегаю к краю облома. Под нами на большой куче снега стоит Майя. От края остатков моста до ее головы не более двух метров. Но бешеная вода с угрожающей быстротой подмывает снег, на котором она стоит. В нашем распоряжении несколько секунд. Страховочная веревка намотана наискось через плечо у Толи. Соображаю: быстро отмотать пару оборотов веревки — на ее конце петля. Бросить ее Майе, Толе лечь на снег, нам навалиться на него. К счастью, Майя не сняла грудную обвязку — на ней карабин. Она успеет защелкнуть в него петлю и повиснет на веревке, когда весь снег смоет. Объяснять некогда! Кричу: «Толя, веревку!» Он в состоянии шока, не двигается, глаза без смысла. Мой план не проходит. Вспоминаю, что я-то грудную обвязку снял — репшнур у меня в кармане. Быстро достаю его, завязываю на конце «петлю проводника», другой конец обматываю вокруг сжатого кулака, падаю на снег и спускаю петлю Майе. Лишь бы петля достала до карабина и Майя не растерялась! Но нет, держится прекрасно! Спокойно открыла карабин, надела петлю, защелкнула и... повисла в воздухе над ревущей от злости рекой. Студенты молодцы, не растерялись. Двое стали на колени у края облома рядом со мной и, наклонившись, схватили мою руку; двое других держат их за плечи. Быстро вытаскиваем Майю на остаток моста...
