Назначили через неделю. В тот же день состоялось партийное собрание курса, где меня, естественно, исключили из партии. Так что после партсобрания я отправился прямехонько на суд. Заседание происходило в будничной обстановке лекционной аудитории. Меня поставили у доски, лицом к амфитеатру, где располагался весь наш курс. Я так и не понял, кто здесь судьи, а кто — «публика». Допрашивал меня старшина курса Женька Рыжов. Очевидно, он исполнял обязанности председателя суда. Определенного обвинителя, а также защитника не было. Впрочем, я прекрасно понимал, что решение суда уже подготовлено командованием и что меня ожидает «показательный» приговор. Недаром в аудитории присутствовали начальник строевой части Академии и замполит нашего факультета генерал Котов. Однако оснований для особого волнения у меня не было.
Раз уж не отдали под трибунал, тюрьма мне не грозит. Максимум — исключение из Академии. Но я уже давно отказался от военной карьеры и при первой же возможности собирался уйти на «гражданку». Куда сильнее меня тревожило исключение из партии. Все же надеялся, что решение курсовой партгруппы принято «для острастки» и парткомиссия Академии заменит исключение на строгий выговор. Ведь я отличник учебы и строевой подготовки в течение всех четырех лет! Единственный на курсе, кому присвоено звание техника-лейтенанта. Остальные аттестованы младшими техниками-лейтенантами. С этим должны посчитаться...
Ход «судебного разбирательства» ничем не отличался от обычного собрания курса. Честно рассказываю обстоятельства дела и причину скоропалительной поездки в Москву. Начинается обсуждение. Сначала выступают несколько явных недоброжелателей. С притворным гневом осуждают меня за совершенное преступление, хотя отлично знают, что оно не первое на нашем курсе. Требуют отчисления из Академии. Потом мои друзья Колька Смирнов и Леонид Дмитриев предлагают еще и разжаловать в рядовые. Это означало немедленную демобилизацию. Затем меня просят ненадолго выйти из аудитории. По возвращении Женька зачитывает приговор суда. В нем содержится ходатайство об отчислении, но предложение о разжаловании в рядовые отсутствует. Я этим огорчен, но не слишком, поскольку не очень-то верил, что присутствовавшее на суде начальство санкционирует мое освобождение от военной службы.
Зато неожиданным и тяжелым ударом для меня является информация генерала Котова о том, что одновременно с нашим судом состоялось экстренное заседание парткомиссии Академии, которая утвердила решение об исключении из партии. Я поражен поспешностью этого решения и тем, что оно принято в мое отсутствие. Но это лишь попутно. Главное — сам факт действительно состоявшегося исключения из партии. Убийственно несправедливый! Ведь я остаюсь искренне преданным делу партии коммунистом. Смысл моей жизни в служении обществу, в подражании «Великому гражданину», облик которого пленил меня еще в школьные годы. Вне партии такое служение невозможно. Исключение для меня означает гражданскую смерть!..
Вышел из здания Академии в состоянии полной растерянности. Не знал, куда идти, у кого искать поддержки. И вдруг осознал, что поддержать меня может только работа и что идти мне следует в нашу «дипломку». Вернулся, взял на вахте ключ и проработал над своим проектом всю ночь до утра. Сна не было «ни в одном глазу». Мозг работал как хорошо отлаженный механизм. В эту ночь мне удалось сделать лучшую, наиболее оригинальную расчетную часть диплома. Казалось бы, в связи с отчислением в этом уже не было никакого смысла. А может быть, и был — в порядке самоутверждения вопреки произволу начальства.
Отчисление офицера из Академии утверждается где-то в очень высоких военных сферах. А это процедура долгая. Управление кадров ВВС только 4 января 46-го года приняло соответствующее решение. А отчислили меня приказом по Академии лишь 24 января. Таким образом, в течение почти трех месяцев я оставался слушателем Академии, дипломником. В качестве такового даже съездил в Москву, в НИИ-1, поскольку руководителем дипломной работы числился профессор Варшавский из отдела Бондарюка, где проходила моя преддипломная практика. Ему я показал сделанные в ту ночь расчеты. Он их одобрил.
Еще 13 ноября я послал Ольге телеграмму с советом не рисковать «операцией». Судьба ребенка, а значит, и сохранения нашего брака была решена положительно.
На 10 декабря мне назначили явку в парткомиссию Ленинградского военного округа для окончательного утверждения исключения из партии. Сомневаться в том, что оно будет утверждено у меня не было никаких оснований. Они ведь ничего не знали обо мне и моих заслугах во время обучения в Академии. Пустая формальность! На комиссии я откровенно, без всяких эмоций рассказал историю моей поездки в Москву. Мне задали несколько вопросов по поводу нашего брака. Потом я увидел, как вдоль длинного стола из рук в руки от председателя ко мне поплыл мой партбилет. Сначала не понял, что это означает, и глупо спросил: «Вы меня оставляете в партии?» Генерал, возглавлявший комиссию, по-доброму усмехнулся и сказал: «Оставляем, оставляем, но со строгим выговором в учетную карточку. И смотрите, чтобы с Вами больше не случалось подобных казусов».
Когда я вышел из флигеля здания Генерального штаба на Невский, мне казалось, что счастливее меня на свете нет человека!..
26 января я отбыл из Ленинграда в Москву с предписанием дальнейшего следования к месту службы в город Ворошилов-Уссурийский в распоряжение начальника отдела кадров 9-й Воздушной армии подполковника Тыворского. В строке «срок прибытия» стояло 22 февраля 1946 года.
Перед отъездом из Академии я в строевом отделе получил разрешение на брак. Сразу по приезде в Москву мы с Олей расписались. В метрике будущего ребенка графа «отец» должна быть заполнена. В этом не было сомнений. Уезжал я 14 февраля. Оля возвращалась к своим родителям...
Места в общем вагоне поезда Москва — Владивосток занимались с боем. Мне удалось вспрыгнуть на площадку общего вагона, когда состав подавали к перрону. В результате чего я оказался счастливым обладателем средней полки. На все восемь суток предстоящего пути мне была гарантирована возможность вольготно спать по ночам. Однако на нижней полке подо мной разместилась семья с грудным младенцем и 10-летней девочкой. Мне стало стыдно роскошествовать одному, и я взял ту славную девчурку к себе. Спать вдвоем на полке было уже не очень вольготно. Зато девочка высыпалась, да и родители внизу могли поочередно устраиваться на ночлег. День моя маленькая подружка тоже предпочитала гостить у меня. Я рассказывал ей сказки, какие еще помнил, а когда их запас истощился, стал выдумывать разные приключения, отдавая дань опытам своего дворового детства.
Однако на третий день пути эта идиллия внезапно оборвалась. В Молотове поезд должен был стоять час. Накинув шинель, я отправился в расположенную неподалеку столовую для военнослужащих пообедать. Вернулся через 35 минут и обнаружил, что мой поезд ушел. Оказывается, он опаздывал. С ужасом вспомнил, что на моей полке, кроме вещмешка, на ремне от гимнастерки остался заряженный пистолет — трофейный «вальтер», подаренный мне фронтовиком, одноклассником Ольги. (Ему все равно пришлось бы его лишиться — вышел приказ о сдаче трофейного оружия.) Пистолет стоял на предохранителе, но в стволе уже находился патрон. Хотя в Москве сразу после войны «пошаливали» разные банды, в поезде такая боеготовность, конечно, была не нужна... Что если моя девчурка начнет играть с пистолетом и нечаянно спустит предохранитель?
Побежал к военному коменданту вокзала. Тот послал телефонограмму на станцию Кунгур, где поезд делал первую остановку. Вечером туда можно было доехать пригородной электричкой. От нечего делать пошел осматривать город. К счастью, все кончилось благополучно — вещи и пистолет сняли. Составив соответствующий акт, пистолет отобрали. Поезд до Владивостока ходил раз в неделю, да и вряд ли удалось бы сесть на него в Кунгуре. Началось мое путешествие «на перекладных».
С помощью военного коменданта удалось втиснуться в проходящий поезд до Омска, куда прибыл 20-го. Сутки в Омске (ночь на вокзале). Потом на поезде из Челябинска трое суток до Иркутска. Все это уже без всяких удобств, сидя. Из Иркутска на следующий день удалось уехать с билетом в плацкартный вагон поездом Иркутск — Владивосток. Менее чем через 5 суток прибыл к месту назначения, в город Ворошилов-Уссурийский. Эти пять суток оказались неожиданно интересными. В одном полукупе со мной ехал одетый в штатское инженер-полковник Коварский с женой. Когда мы познакомились, выяснилось, что едем в одно и то же место. Мой попутчик оказался начальником аэродромной службы 9-й Воздушной армии (генеральская должность), куда получил направление и я. Супруги Коварские — москвичи, интеллигентные и прекрасно образованные люди. Его жена свободно говорит на английском и немецком языках. А главное — очень сильно играет в преферанс! Мы коротали время в беседах о литературе (я, в основном, слушал) и игрой в преферанс. Мою историю с исключением из Академии они выслушали с горячим сочувствием.
