— Церкви, алтари, священные сосуды — это, — говорили они, — измышление продажных, лживых пастырей. Монастыри — вертепы разбойников. Мощи святых — наглый обман. Их следует выбросить в навозные кучи, а иконы сжечь. Хуже худшего поклонника идолов тот священник, который берет мзду за крещение, отпевание, за церковные обряды. Слугами сатаны заведена отдельная каста священнослужителей. Пусть всякий, кто чувствует в себе искру божию, идет проповедовать, свершать службу и обряды. Кто хочет отдать себя делам веры, пусть живет в бедности, на добровольные даяния.

— Бог, — говорили проповедники, — всех людей создал равными. Перед его лицом нет ни богатых, ни бедных, ни знатных, ни простолюдинов. Всех, «то угнетает ближних своих, кто благоденствует, предаваясь роскоши и чревоугодию, кто кичится знатностью рода и голубою кровью, скоро истребит гнев господень. Спасутся только праведные, собравшиеся на горах. Они — карающий меч в руке господа, они избраны, чтобы очистить землю от скверны.

После проповеди начинался обряд покаяния перед всем народом, а затем причащение собравшихся из чаши.

Потом приступали к общей трапезе. Незнакомые люди называли друг друга братьями и сестрами. Всю принесенную снедь они делили поровну. Собирали медяки, чтобы отдать их окрестным крестьянам за истоптанные вокруг горы посевы. Поздно ночью расходились под тысячеголосое пение гуситских песен.

С необычайной силой втягивало это внешне религиозное, а по сути своей революционное антифеодальное движение народные низы Чехии.

Раньше паны охотно позволяли своим крестьянам громить монастыри и церкви. Теперь — в 1419 году — они увидели, что народ на горных сборищах клонит в опасную для них сторону. Феодалы стали запрещать своим крестьянам паломничества и лютовали против ослушников. Но никакие наказания уже не помогали. Движение ширилось, охватывая все новые массы крестьянства и городского плебса.

Крестьяне, их жены и дети не устрашались угроз лана лишить их имущества и даже жизни. Ничто не могло удержать седлаков дома. «Гора Табор притягивала их к себе, как магнит тянет железо», — писал чешский летописец того времени Лаврентий.

Табор — так по-библейски [27] назвали крестьяне гору в южной Чехии близ развалин города Градище над рекой Лужницей. Здесь обращались к народу самые горячие проповедники гуситства.

22 июля 1419 года на Таборе собралось сорок тысяч человек. Как рассказывает летописец, в тот день сюда пришли паломники не только из-под Писка, Воднян, Нетолиц, Германовиц, Узка, Седлачан, Плзня, но также из Праги, Домажлиц, из Кралева Градца и многих других мест. Прибыли пешие и конные, мужчины и женщины, старые и малые, парни и девицы. Среди паломников были и ремесленники, торговые люди, рыцари. Многие подверглись в пути нападениям панских наемников, немало погибло.

Николай из Гуси, бывший в тот день на Таборе, вместе с Корандой и другими священниками решили, что настала пора призвать народ к обороне. Пусть седлаки приходят впредь на моления не в одиночку, а собравшись в десятки и сотни, вооруженные вилами и цепами. Тогда трудней будет нападать на них панским и королевским слугам.

Укрывшийся в Кунратицком замке король Вацлав получил об этом народном сходе на Таборе паническое донесение: Николай из Гуси замыслил якобы свергнуть его и архиепископа Конрада и избрать нового, народного короля и архиепископа.

Королевские вельможи совсем потеряли голову и ожидали с минуты на минуту общего крестьянского восстания. Бурграфам королевских замков и городов, да и всем панам отдан был приказ оружием препятствовать крестьянским собраниям.

Но народные массы уже вышли из повиновения, и вернуть их к прежнему состоянию спокойствия и покорности было трудно.

Решающий шаг к народному восстанию был сделан в Праге 30 июля 1419 года.

Незадолго до того король сменил в Новой Праге городских советников-гуситов. Он назначил вместо них двенадцать ярых католиков, готовых на крайние меры, чтобы только подавить «чашников», составлявших огромное большинство населения Новой Праги.

30 июля Ян Желивский в горячей проповеди призвал пражан-гуситов силой войти в церковь св. Стефана на Рыбничке. Церковь эту католический священник незадолго до того велел запереть на замок, чтобы «чашники» не «оскверняли» ее.

— А после того, как отобьем этот храм, — закончил Желивский, — пойдем, братья мои и сестры, всем народом пражским к ратуше Новой Праги. Заставим советников вернуть семьям наших братьев, которые безвинно томятся в их подлом узилище!

— Приходите, братья, с оружием! — предупреждал тут же народ Ян Жижка. — На нас могут напасть!

В середине дня от церкви Снежной богоматери двинулась необычная процессия. Впереди шел, как всегда, Желивский с чашей. Но над головами паломников торчали вместо хоругвей острия пик, блестели лезвия секир, у поясов висели кинжалы, мечи. Рядом с Желивским шел Жижка.

Гуситы сорвали двери закрытой церкви. Затем двинулись к ратуше Новой Праги.

Остановились на площади перед ратушей. Несколько человек отделилось от процессии, чтобы войти в здание и потребовать у советников освобождения заключенных. Двери ратуши оказались заперты и завалены изнутри.

Толпа стала криками требовать советников на балкон. Те не заставили себя ждать, вышли и принялись осыпать сгрудившийся внизу народ проклятиями и злыми насмешками. Кто-то швырнул сверху увесистый булыжник, угодивший в чашу, высоко поднятую Желивским. Чаша полетела наземь.

Толпа сразу забурлила гневом:

— Смерть нечестивцам!

— За мною! — закричал Жижка.

Вмиг притащили откуда-то бревна. Двери рухнули под тяжелыми ударами. Разъяренные «чашники» ринулись по лестнице вверх. Они выбросили из окна бургомистра и пойманных советников. Внизу их приняли на копья и кинжалы.

При первом известии о мятеже королевский подкоморный двинулся к ратуше Новой Праги с тремястами всадников. Но увидел безмерную ярость народа и повернул обратно в Вышеградский замок.

Когда площадь опустела, на ней осталось лежать тринадцать изуродованных тел.

Все поняли теперь, что неминуемое свершилось и что возврата с пути восстания больше нет.

Набатный звон загудел над смятенным городом, скликая народ.

К ночи пражские гуситы собрались на сход общины Новой Праги. Под угрозой изгнания из столицы все должны были прийти вооруженными. Тут же на площади перед ратушей выбрали новых советников, бургомистра и четырех военачальников — гетманов. Гетманам вручили верховную власть над восставшей Прагой. Они должны были руководить вооруженным народом, если бы королевские войска попытались свергнуть поставленных сходом новых советников.

В ту ночь началось бегство из Старой Праги всех, кому страшно стало оставаться лицом к лицу с восставшими. Массами бежали немцы — монахи, купцы, богатые мастера. Многие чешские паны, жившие в столице, раньше дружественные гуситству, теперь спешили в свои поместья, отшатнувшись в ужасе от поднявшего оружие народа.

Известие о мятеже привело короля Вацлава в неистовство. Он грозился двинуть на Прагу войска, устроить «колбасникам и седельникам» кровавую баню, но быстро остыл, когда узнал, что многие города Чехии готовы последовать примеру столицы.

Вацлав утвердил выбранных народом советников.

Треволнения этих дней ускорили кончину короля. Случившийся с ним в августе удар, уложил его в могилу.

Как высоко поднялись уже тогда волны народного восстания, можно судить по рассказу летописца о похоронах короля:

«В шестнадцатый день августа месяца, почти в час вечерни, король чешский Вацлав, пораженный апоплексией, с превеликим стенанием и как бы рыканием львиным внезапно скончался в замке близ Праги. Из страха перед народом тело его перевезено было в ночное время в пражскую крепость и поставлено в часовне св. Вацлава. А через несколько недель увезено оттуда ночью же и в полном унижении в Краледворский монастырь, где король избрал себе место упокоения. Тело короля похоронили рыбаки, пекари и послушники этого монастыря».