В толпе шутов обычно слонялся один скоморох, ничем не выделявшийся, кроме, пожалуй, своей дряхлости да нищенской одежды. Настоящего имени старика никто не знал, а все называли его пренебрежительно Араб-простофиля. Никому не было известно, откуда пошло это обидное прозвище, тем более что старик этот был не араб, а коренной житель Бухары.

Скоморох Араб-простофиля вместе с шутами, танцорами и музыкантами постоянно разъезжал с шахом во время его загородных поездок и, по его требованию, рассказывал два-три остроумных анекдота. Посмеявшись от души, шах тотчас же забывал об Арабе-простофиле, и чаще всего бедный старик сидел на пороге голодный и продрогший, в ожидании, что вот-вот шах соблаговолит призвать его пред свое лицо и заставит смешить и развлекать его.

Обнищал Араб-простофиля до того, что ему и надеть нечего было и хлеба не на что было купить для себя и для своей жены-старухи. Поздно ночью, когда затихали во дворце ликующие голоса и громкая музыка, Араб-простофиля, крадучись, шел на шахскую кухню, осторожно соскребывал со дна котлов остатки плова и, положив их между двух лепешек, нес по темным улицам в свою жалкую лачугу, где его уже ждала с нетерпением жена-старушка. Тем они и жили. Никто не интересовался их горькой судьбой, никто их не приглашал ни на свадьбы, ни на похороны. Коротали они свою судьбу в полном одиночестве, ибо аллах не дал им детей. Оставалось им только горько жаловаться на свой печальный удел.

Однажды шах по своему обыкновению отправился в далекое путешествие. День и ночь скакал он со своей свитой по степям и горам, устраивая то охоту на диких зверей, то пиршества и всякие развлечения. Араб-простофиля до того устал и измучился, что начал проклинать все на свете. Немедленно соглядатаи донесли своему повелителю о недовольстве старика.

Приказав привести к себе Араба-простофилю, шах сказал ему громко:

– А ну-ка, приблизь ко мне свое ухо, я хочу тебе сказать одно словечко по секрету.

И шах сказал шепотом Арабу-простофиле:

– Ты был простофиля и есть простофиля. Укороти язык, а не то прикажу палачу укоротить тебе туловище ровно на одну голову!

Он оттолкнул от себя затрясшегося от страха Араба-простофилю и долго хохотал над его ужасом, а старик поспешил уйти, не отвечая на расспросы любопытных придворных и шутов. Все многочисленные придворные были немало удивлены и потрясены тем, что шах вел какую-то таинственную беседу – и с кем? С самым ничтожным, с самым презренным из скоморохов.

Не прошло и нескольких дней, как в жизни Араба-простофили произошла поразительная перемена. Его старую жену приглашали на свадьбы и похороны теперь не только соседи, но и вельможи и богачи. В праздничные дни какие-то неизвестные люди приносили богатые подарки и просили только:

– Да соблаговолите не забывать нас своими милостями!

Скоро закрома в маленьком, покосившемся амбаре Араба-простофили заполнились зерном, а в конюшне уже стояли два чистокровных коня. Старик и старуха приоделись, и каждодневно в котле у них варились и жарились вкусные кушания.

Соглядатаи поспешили донести шаху о том, что его скоморох, ничтожный Араб-простофиля, разбогател. Заинтересовался повелитель Бухары, в чем тут дело, и потребовал к себе старика.

– Откуда твое богатство? – спросил шах.

Араб-простофиля смиренно ответил:

– Великий господин, я и сам сперва не понял, почему мою жалкую хижину посетила птица счастья, но понемногу начал понимать. Если вы, о всесильный шах, помните, я был в молодости певцом-хафизом и нередко осмеливался услаждать слух ваш своим пением. Но время шло, и я состарился. Как-то вы соизволили объявить: «Твой голос испортился», – и мне запретили петь. Распорядитель пиршествами вашего двора позволил мне оставаться во дворце и за миску плова рассказывать порой один-два анекдота, дабы вызвать на вашем лице улыбку. Однажды я рассказывал какой-то арабский рассказ, и вы соблаговолили пошутить: «Эй ты, простофиля, да разве так рассказывают арабские рассказы!» С тех пор при дворе меня не называли иначе, как Араб-простофиля. Плохо жил я со своей старухой все эти годы, и однажды, не выдержав, посетовал на превратности жизни. И вы тогда на ухо мне сказали: «Укороти язык, иначе тебе укоротят туловище на одну голову». Но ведь никто не слышал, что вы соизволили сказать, потому что вы говорили шепотом. Все подумали, что у могущественного шаха есть тайна, которую он может доверить только Арабу-простофиле, и с тех пор все стали бояться меня и уважать. Теперь все, начиная от могущественного твоего визиря и кончая сборщиком налогов, делают мне подарки, чтобы задобрить меня. Вот источник моего богатства. Видно, много за вашими вельможами и чиновниками грехов и проделок, если их так перепугали несколько слов, сказанные вами шепотом мне на ухо.

Перевод М. Шевердина.

В давние времена жил сапожник. У него был один-единственный сын. Он учился в школе.

Однажды юноша, идя в школу мимо большого дома, увидел красивую девушку, сидевшую на открытой террасе, и влюбился в нее. Прошло несколько дней, а девушка больше не появлялась. Юноше очень хотелось увидеть любимую девушку, и он мучился, не видя ее столько дней.

Как-то вечером, возвращаясь из школы, юноша шел мимо дома, где жила девушка. Ворота были открыты, и юноша, сам не зная как, вошел во двор. На противоположной стороне большого наружного двора была видна дверь в ичкари – женскую половину. Открыв эту дверь, юноша очутился в ичкари и увидел любимую девушку. Сердце его вдруг запрыгало, заиграло от радости, и он остановился, любуясь ее красотой. Потом он вдруг опомнился и, сказав сам себе «куда я зашел?», быстро вернулся назад, в наружный двор. Но в этот момент с улицы послышались голоса. Не зная, что делать, юноша бросился в первую попавшуюся дверь и очутился в байской михманхане. Опасаясь, что сюда с минуты на минуту кто-нибудь может зайти, юноша быстро стал сворачивать роскошный ковер, разостланный на полу. Вдруг в михманхану вошел запыхавшийся бай и, увидев постороннего, в гневе воскликнул:

– Ты кто такой? Что ты здесь делаешь?

– Я вор, – сказал смущенный юноша, не желая признаться, зачем он приходил, – я хотел украсть ваш ковер, за этим и пришел.

Бай рассвирепел, связал юноше руки и повел к судье.

В это время у судьи сидел Алишер Навои. Их беседу прервал бай. Войдя в комнату, он сначала приветствовал судью, а потом изложил свою жалобу.

– Господин, – сказал он. – Я поймал вора и привел его к вам. Вхожу я в гостиную, смотрю – а он свернул ковер и хотел уже уйти. Я схватил его и привел к вам. Накажите его по заслугам.

– Слушай, юноша! Ты зачем украл ковер? – спросил судья. – Ну, говори!

– Я вошел в гостиную, чтобы украсть ковер. Свернул его и понес, а в это время пришел хозяин. Ну я и попался, – ответил юноша.

Судья приказал отрубить юноше руку.

Навои посмотрел на него внимательно, и лицо его показалось ему знакомым.

«Да, да, это же сын сапожника Нормата, что живет в нашей махалле, – подумал Навои. – Он не может украсть. Тут что-нибудь да не так». И Навои решил, что, должно быть, другая причина заставила юношу пойти в чужой дом.

– Господин, – обратился он к судье, – у меня есть вопрос к юноше, только, если разрешите, я хочу спросить его наедине. Выйдите, пожалуйста, а я его спрошу и выясню в чем дело.

Когда судья и бай вышли за дверь, Навои сказал:

– Сын мой, я тебя хорошо знаю, твой отец – честный человек. Скажи правду, зачем ты пришел в чужой дом? Быть может, я тебе помогу.

Юноше сначала стыдно было говорить правду, и он молчал. Навои долго настаивал, убеждал его. Наконец юноша был вынужден признаться.

– Ах, отец, – сказал он со вздохом, – у бая есть дочь, я люблю эту девушку. Об этом никто не знает – ни отец, ни дочь. Я уже несколько дней не видел ее, просто измучился, и даже сам не знаю, как случилось, что я зашел к ним во двор. Увидев девушку, я опомнился, пришел в себя и сразу вышел из ичкари, кинулся в гостиную и стал сворачивать ковер. Вошел хозяин. Мне некуда было деваться, и я сказал ему, что я вор. Вот и все, таксыр, у меня не было другого выхода. А на самом деле я не вор, а сын бедняка Нормата, сапожника, которого вы сами знаете. Сколько б мы ни просили бая, хоть тысячу раз, все равно он не выдаст за меня свою дочь. Я не знаю, что мне делать, отец.