Под еврейским именем Соломон Диди отправился проповедовать в Италию, и точность его предсказаний снискала славу равно среди христиан и евреев. В мае 1529, после долгой переписки, я принял его в своем доме в Константинополе и последующие полгода помогал ему осваивать технику Абулафии, способствующую освобождению от уз сознания. Его книга поучений, основанная частью на наших совместных исследованиях, была опубликована на Салониках в том же году. Он вернулся в Рим, следуя за своим видением, и даже снискал расположение Папы Клемента. Тем не менее я опасаюсь за его жизнь. Папы — люди, завидующие искренней вере в других, и хитрые, как голодные хорьки. А Диди, благослови его Бог, привиделись тяжелые тучи, задевающие горные вершины.
Фарид поселился рядом с нами. Его стихи, опубликованные в Константинополе, имели огромный успех. Его семнадцатилетний любовник, кузнец Шамси, играет на уде и поет голосом пастушьей дудки. Он дружелюбный, веселый молодой человек с вялыми мышцами и ресницами, похожими на черные лепестки роз. Конечно, он не обладает несомненным достоинством Баска, но, кажется, Фарид вполне им доволен. Несколько лет назад они усыновили двух сирот Самира и Руми. Они прекрасные, хоть и грубоватые, товарищи по играм для моей дочери Зулейхи и сына Ари.
Каждый вечер мы ужинаем все вместе. Для меня огромное счастье иметь возможность беседовать с Фаридом с помощью жестов. Временами, когда воспоминания накатывают на меня, и я не желаю слышать звук собственного голоса…
Когда мы в последний раз были в Лиссабоне много лет назад, я спросил Фарида:
— Как ты думаешь, Господь будет ждать нас в Константинополе? Здесь, в Лиссабоне больше не осталось и Его следа.
Он взмахнул руками, описав ими круг, цитируя слова дяди:
— Ты должен открыться, чтобы открылась дверь. Именно в себе ты найдешь Его, если Он все еще существует для тебя.
Я ждал ответа на свой стук в дверь долгие годы. Оказалось, человек должен стать неутомимым дятлом, чтобы достучаться до тугоухого Бога, а у меня попросту нет клюва.
Так что, возможно, я все же нашел тот клочок земли, о котором говорил когда-то. Тот самый, к которому, по моим ощущениям, приближается мир, где нет ни священников, ни раввинов, населенный лишь мистиками и неверующими. Кто из них однажды займет главенствующее место в моем сердце, я пока не могу сказать.
Моей дочери Зули сейчас восемнадцать. Она хочет стать писцом, как тетя Эсфирь. Но я вижу в ней многое от Резы. От природы благородная, ее глаза вспыхивают, когда она говорит. А, рассердившись, она грозно окидывает меня пылающим взглядом, отрепетированным перед зеркалом.
Ари, шестнадцатилетний, уже крепко сложен. У него черные вьющиеся волосы моей жены и умные проницательные глаза дяди.
Он учился, чтобы стать иллюстратором, и мог бы в один прекрасный день стать замечательным художником. Но он с самого детства мечтает о путешествии в Новый Свет в поисках приключений.
— Иллюстратор манускриптов на иврите в Бразилии — как маца на луне, — то и дело говорил я ему.
Однажды он ответил мне:
— Но некоторые индейцы там обрезаны. Ту Бишват говорит, они евреи.
Очень похоже на меня в юности, да? Интересно, что дядя сделал бы с ним. Думаю, если он и вправду собирается отправиться в Бразилию, возможно, ему бы следовало стать мохелем.
Потеря Иуды и дяди повергла мою мать в жизнь на грани эмоций. Она стала шить одежду для турецкой аристократии Константинополя и безупречно вела дела во фруктовой лавке, которую мы открыли здесь. Но любая попытка сблизиться с ней наталкивалась на смущенное неприятие. Общение, даже с тетей Эсфирь, давалось ей с трудом. Ранним утром я несколько раз заставал ее неподвижно стоящей над моей постелью с нечеловеческим стоицизмом скульптуры богини на носу корабля. Когда мне приходилось надолго уезжать из дома, она гладила меня по руке и затем быстро отворачивалась, словно уже нет надежды на мое возвращение. Молитвы и песнопения только расстраивали ее. Белена немного помогала. Она умерла во время Пасхи почти восемь лет назад.
Что до тети Эсфирь, мы давно помирились с ней, на деле — сразу же после смерти Диего. За что мне было осуждать ее и Афонсо Вердинью? Разве вправе я отталкивать ее, какими бы отношениями не благословил ее мир? Незадолго до отъезда в Константинополь он верхом примчался в Маленький Еврейский квартал, привезя с собой золотое обручальное кольцо. Словно рыцарь из какой-нибудь арабской легенды. Они поженились сразу, как мы сошли на турецкий берег.
Таким образом, как подтвердила и моя жизнь, любовь не всегда ограничивается единственным объектом. Я не сомневаюсь, что тетя Эсфирь любила дядю и отдала бы за него жизнь. Однажды, когда она принимала ванну, я открыл ее серебряный медальон и обнаружил в нем длинную прядь дядиных седых волос. Я стащил один волосок и съел его.
Эсфирь сейчас старая дама, разменявшая седьмой десяток. Но ее списки с книг на иврите, арабском, персидском, кастильском и португальском все еще не имеют себе равных. Мы с ней недавно закончили копию «Разговора Птиц» для султана Сулеймана Великолепного, да благословит его Господь. У меня не осталось ни заметок, ни набросков тех дней, когда я наблюдал за птицами среди холмов позади Лиссабона, но моя память Торы еще достаточно хороша, чтобы изобразить клюв журавля или оперение совы.
Павлинов, которых я добавил в книгу, придумал еще дядя. Хотелось бы думать, что он гордился бы моей работой.
Синфа. Ее жизнь сложилась нелегко. Единовременно шесть лет назад Господь подарил ей дочку Миру и сделал вдовой. Ее муж был глазным лекарем из Александрии. Щуплый и мягкотелый, с добродушным лицом человека, готового простить всех и каждого.
Однако вскоре мы узнали, что он пил aqua vita из анисового семени, как заправский греческий моряк. И что ему не нравилось, что я обучаю его жену Торе и Талмуду.
Ничего из этого не было очевидно до свадьбы. Я попросту забыл о масках после отъезда из Лиссабона.
Синфа была на седьмом месяце, когда он ударил ее по лицу тростью.
— Твоя сестра поправила меня, когда я произносил субботнюю молитву, — сообщил он мне, когда я обнаружил голубовато-желтые припухлости под глазами и на щеках Синфы. Всем своим видом он пытался показать: «Я был вынужден это сделать».
— Она поступила совершенно правильно, ничтожество! — ответил я. — Суббота куда важнее твоей дурацкой гордости!
Он принес извинения, памятуя о моей репутации в общине эксцентричного, но ученого каббалиста, но в его презрительно сощурившихся глазах я не видел ни капли раскаяния. Я не Бог весть какой боец и предпочитаю уловки другого характера. Подняв руку у него над головой в притворном благословении, я врезал ему по яйцам с такой силой, что он минут пять провалялся на земле.
— Только попробуй сделать это еще раз! — прикрикнул я.
Когда я рассказал о произошедшем тете Эсфирь, она заметила:
— Это настолько практическая Каббала, что дальше некуда! Отличная работа!
Но, возможно, своим предупреждением я только раздразнил его. На следующий же день мерзавец повторил все снова.
Фарид пошел к ним в дом вместе со мной. Он приставил кинжал к подбородку глазного лекаря и заставил меня переводить свои жесты:
— Тронь ее еще раз с иными намерениями помимо любви, и я вырежу тебе глаза!
Позже Фарид сказал мне:
— Всегда угрожай человеку отнять то, ценность чего ему известна.
Неплохой совет. Но мерзавцы без Божьей на то воли не меняются к лучшему. Когда Синфа была на восьмом месяце беременности, египетский лекарь столкнул ее с лестницы. Она сломала ногу и ключицу. Она родила, лежа на земле. Ее крики разбудили Зули и всех соседей. Если бы не их быстрая работа, мы потеряли бы малышку Миру.
Я в компании с Фаридом бросился на поиски вероломного лекаря. Его не было нигде. Месяц спустя он обнаружился мертвым на заднем дворе ближайшего борделя. Оказалось, он повел себя излишне дерзко с купленной им йеменской девушкой.
Тетя Эсфирь заметила:
