Она затравленно озирается, пытается вырваться из пут, непристойно бранится на иврите, кричит, давится хохотом. Она дарит мне улыбку, полную лживого очарования, показывает язык. Но она где-то далеко внизу, опутанная коконом мелодии псалма, который я вверяю теперь сеньоре Файам. Тайные имена Бога поднимаются к моему горлу, перетекают в носу, пока я подстраиваю дыхание к ритму слов. Свет и тьма сливаются воедино, затем вновь разъединяются застывшим контрастом. Мир словно бы освещен черным пламенем. Время отступает, и с высоты я вижу, причиной смеха Гемилы — страх одиночества. Все еще поднимаясь, окрыленный мелодией псалма, я протягиваю руку, чтобы погладить ее по щеке. Боль. Укус зла. Ледяной ветер. Кровь, текущая по руке. Крики. Сеньора Файам, моющая меня.
— Демон укусил тебя! — кричит она.
Я отмахиваюсь от нее и снова начинаю петь. Комната как будто выцветает, и мы с Маймоном смотрим друг на друга сквозь искаженное, неторопливо дышащее пространство. Бенту протягивает ко мне руку, кладет ладонь на плечо.
— Ванна готова, — говорит он.
Гемила сопротивляется со звериной яростью, пока мы раздеваем ее. Я оборачиваюсь в сторону спальни: маленький сын Гемилы Менахим сидит в комнате, плача и обнимая Белу.
— Вы должны уйти! — говорю я.
Он вскакивает, бежит мимо нас. Пес не отстает от него ни на шаг. Вдвоем они бросаются прочь из дома.
Речная вода холодна и прозрачна. От криков Гемилы дрожит воздух. Она сжимает кулаки, на шее вздуваются жилы. Она выдирает руки из веревок. Удар настигает сеньору Файам и опрокидывает ее навзничь. На лице Гемилы отражается радость баньши. Из ее рта стекает кровь, подкрашивая воду в бадье причудливыми красными фонтанчиками.
Она извивается в наших руках, каждый мускул ее устремлен к бегству.
Насквозь промокший в ледяной воде, но согретый мысленной молитвой, я пою, пока Бенту сдерживает жену.
Наконец бесконечный холод лишает ее сил для борьбы. Ее зубы начинают выбивать дробь. Я держу перед ней курящиеся благовония. Ее губы бледнеют, взгляд заволакивает пелена.
Мы поднимаем ее из ванны. Сеньора Файам вытирает полотенцем ее волосы, шепча нечто успокаивающее. Бенту целует жене руки.
— Прошу вас, отойдите, — говорю я.
Читая молитву из Бахира, я достаю из сосуда рыбу. Я опускаю ее трепыхающееся тело в магическую краску. Гемила, дрожа, сидит в кресле. Я прижимаю окрашенную в алый цвет извивающуюся камбалу к линии жизни на лбу девушки. Она вздрагивает, как от ожога. Спешно я провожу тушкой камбалы по ее плечам и груди, животу, гениталиям и ступням, чтобы покрыть каждую из сефирот — основных точек — краской.
Как только рыба завершает свою символическую миссию, я бросаю ее на пол. Пока она бьется на плитке, я закрываю глаза и нараспев произношу магические слова Иешуа:
— Остановись, о, Солнце, в Вевеоне, стой, Луна, в Долине Айхалона.
Держа глаза закрытыми, я закатываю их вверх, пока не становятся видны внутренние краски, спокойно дыша, пока меня не охватывает поток воздуха крыльев Метатрона. Я открываю глаза. Жабры камбалы ходят ходуном подобно кузнечным мехам. Я бросаю ее назад в сосуд, принесенный Бенту: рыба оставила на полу послание в обмен на собственную жизнь.
Я читаю его со всей доступной мне скоростью. В неясном строе арабской вязи я различаю слово фаир, птица. Скрытый смысл этого слова должен показать путь, которым можно будет изгнать демона.
За спиной я слышу шаги. Обернувшись, я сталкиваюсь лицом к лицу с отцом Карлосом. С горной вершины, на которую я поднялся с помощью внутреннего ветра и молитвы, мне кажется естественным его присутствие. Я прижимаю палец к губам. В его глазах читается вопрос. Я киваю ему на девушку. Он поворачивается к Гемиле, поднимает над ней средний палец и принимается своим властным голосом петь псалом.
Кровью, текущей по моей руке, я пишу вдоль линии судьбы на лбу девушки слово Элохим с помощью кетав эйнаирн, ангельского стиля, которому меня в свое время научил дядя. Ее голова запрокидывается, словно кто-то сломал ей шею, глаза закатываются. Прежде, чем она смогла бы заснуть, я зажимаю ее нос между большим и указательным пальцами.
— Я приказываю тебе, — ору я, — во имя Бога Израиля оставь тело этой еврейки и не тронь ее больше!
Затем я выкрикиваю на арамейском последовательность священных имен. И мне удается вырвать демона из ее тела. Она кричит. Носом идет кровь. Падая на меня, она отчаянно пытается сделать вдох. Я вытираю ее лицо рукавом.
— Ты в безопасности, — шепчу я ей. — Демон ушел.
Она пытается что-то сказать, но теряет сознание.
Отец Карлос, я, сеньора Файам и Бенту дежурим у постели Гемилы. Кровь уже остановилась, ее ноздри чисты. Ее отмыли с мылом и теплой водой. Муж уложил ее на постель, словно новорожденную. Ее пульс становится медленным и ровным, к щекам постепенно приливает кровь. Менахим, ее сынишка, стоит на коленях возле кровати и гладит мать по волосам. Складки одеяла у нее в ногах поднимаются и опускаются: там мирно спит Белу. Отец Карлос сидит в кресле, молясь про себя. Сталкиваясь с возможностью очередной смерти, я спрашиваю его шепотом:
— А Иуда?
Он мотает головой и строит рожу:
— Я не знаю, где он. Как только она проснется, мы поговорим о том, где я видел его в последний раз.
Он закрывает глаза, и под ресницами вскипают слезы.
Исчезновение младшего братишки и искушение, которому меня подвергли слова демона, повергают меня в холодное уныние. Я сижу на полу в восточном углу комнаты, читая стихи Торы в надежде, что это поможет и мне, и Гемиле найти свой путь к Богу. Через некоторое время Карлос открывает ставни западного окна. Небо сияет постепенно меркнущим светом. Солнце, опускающееся за горизонт, словно ищет место, где можно было бы спрятаться навеки.
Ближе к полуночи Гемила просыпается. Она садится, с нежностью смотрит на спящего у нее под боком Менахима. Она вздрагивает, увидев меня.
— Бери, что ты здесь делаешь? — спрашивает она.
— Ты не помнишь?
— Нет. Что… что ты имеешь в виду?
Сердце мое горестно сжимается: вряд ли теперь она сможет передать мне знание демона о внешности убийцы.
К постели подбегает сеньора Файам.
— Сон с Другой Стороны, дорогая, — говорит она, гладя Гемилу по щеке. — Тебе снились кошмары, и я попросила Бери, чтобы он пришел посмотреть тебя.
— Да, — произносит она, припоминая размытое видение. — Сон.
Бенту касается губами руки жены:
— Теперь это не имеет значения.
Она оборачивается ко мне в замешательстве.
— Но ты… ты был в этом сне, — говорит она. — Меня уносила река крови. Как будто Нил после того, как Моисей коснулся его… Было холодно… так холодно. — Она говорит медленно, словно опять погружаясь в бездну кошмара. — А ты и твой дядя стояли на берегу и звали меня. Но вы оба были птицами… ибисами. А потом ты сердито кричал что-то. Хлопал крыльями. Меня несло течением, било о камни. А потом я тоже стала ибисом. Я полетела к берегу, к тебе в руки. — Она тщетно ищет в себе воспоминания. Пожимает плечами, виновато улыбаясь мне. — Его больше нет. Это все, что я помню.
— Самое главное, что он закончился, — говорю я.
Сеньора Файам целует мне руки.
— Мы перед тобой в неоплатном долгу, — говорит она.
— Мне уже отплатили, — отвечаю я, но мои слова — ложь, вернувшая меня в пустоту.
Передо мной вновь открывается пасть бездонной пропасти, в глубинах которой кроется тайна смерти моего наставника. Каждый шаг, сделанный мною впредь, станет шагом к ее дну. Отец Карлос берет меня за руку.
— Идем, нам надо поговорить об Иуде, — говорит он.
Неужели его успокоило то, что девушка не сможет назвать убийцей его?
— Да, давай поговорим, — сухо отвечаю я.
Гемила зовет меня, когда мы оказываемся у порога ее комнаты.
— Бери, я видела еще кое-что в этом сне, — говорит она. — Белое существо с человеческим лицом. Наполовину стервятник, кажется. Но с двумя ртами, тот, что пониже, плотно сомкнут и перепачкан кровью. Как у демона Маймона, по-моему. Когда вы звали меня с берега, он пытался разорвать вас с дядей своими когтями. И Берекия, Маймон вышел из вашего дома, из двери вашей лавки. Я была не в реке. Я смотрела через стену на улицу Храма. По мостовой текла кровь, и я проклинала Бога за то, что он такое допустил!
