— Ты не слышала от дяди ничего странного о молотильщиках в последние несколько недель? — спросил я у матери. — Какие-то сомнения… гнев?

Она не ответила, принявшись наматывать на палец волосы на висках и вырывать их.

Девочка, которую я нашел в огороде у Резы, плюхнулась на пол и тупо уставилась на меня. Перед ней стояла Синфа, косо глядя на малышку и теребя волосы на затылке. Прежде, чем дух отчаяния овладел и мной, я выбежал на улицу, чтобы отыскать молотильщиков.

Диего жил один в квартире, примыкающей к церкви Святого Фомы, менее чем в сотне пейсов от восточных городских стен, в части Альфамы, по преимуществу населенной христианами. Пока я поднимался по улицам, ставни в домах начали со стуком распахиваться. Горожане в ночных колпаках, низко надвинутых на лоб, смотрели мне вслед, зевая и моргая. Угрюмые рабочие постепенно выползали из домов. Мой желудок принялся громко бурчать, требуя полоски сыра или кусочка мацы. Но денег я не взял. Я мог бы, конечно, попросить корку дрожжевого хлеба, но сегодня был день перед пятым вечером Пасхи. И, разумеется, хамес был мне все еще запрещен.

Симпатичная девушка с соломинками, запутавшимися в волосах после сна, стояла у закрытой двери, кутаясь в одеяло. На вид ей было примерно столько же лет, сколько Синфе. Она подозвала меня шепотом и на секунду распахнула свою накидку. Она была обнажена, с маленькой грудью и худыми мальчишескими бедрами.

— За два яйца я открою тебе мир своего одиночества, — прошептала она. — Почему не сейчас…

Вот что происходит, когда детей оставляют на милость богини Нелюбви в нашем благороднейшем и надежнейшем городе.

Я планировал окинуть взглядом город с узкой кромки холмов перед крошечной площадью у церкви Святого Варфоломея, чтобы выяснить, закончился ли христианский ураган.

Наивно было лелеять такие фантазии: в долине под этими холмами, чуть больше чем в полутора километрах, лежала Россио. Там уже сейчас собралась толпа, по меньшей мере, в тысячу старых христиан. Небо высвечивали два огромных пожара.

С высоты холма христиане виделись мне беспокойно суетящимися муравьями, утратившими человеческие маски.

Подозревая, что вскоре небольшие банды мародеров разойдутся по всему городу, я пулей помчался к дому Диего. Дверь в здание была заперта. Он жил на втором этаже, и я принялся звать его. Стоящий на другой стороне улицы высохший старый сапожник с парой киянок в костлявой руке подозрительно следил за мной. Но стоило мне ответить на его взгляд, как он резко отвернулся.

Я принялся подбирать камешки с мостовой и швырять их в ставни комнаты Диего. Бледная старуха с красными глазами и острым подбородком высунулась из окна третьего этажа. Голова ее была обмотана черным покрывалом, а красный нос почти совсем провалился из-за какой-то болезни.

— Кого тебе надо? — прокаркала она с наваррским акцентом.

— Диего Гонкальвиша. Вы не видели его?

Она преувеличенно резко помотала головой и причмокнула губами. Голосом, который, казалось, склеивал слова, она произнесла:

— Не в моих привычках вмешиваться в чужие дела, знаешь ли. Господь знает, заботится о моих мужчинах каждый день. Но иногда Господь приводит кого-то, у кого есть вопрос, и мы должны отвечать. Потому что Господь следит за нами, и если не ответим, мы…

Я решил, что она пьяна или рехнулась.

— Так он дома? — прервал я ее.

— Ojos, — сказала она медленно и раздельно, словно произносила это слово впервые за всю свою жизнь.

— Что?

— Глаза! У этих португальцев глаза величиной с грецкий орех. И пялятся так, будто хотят увидеть, какого цвета у тебя душа… Не поймешь, какое им дело до этого?

— Слушайте, вы не знаете, Диего был сегодня дома? — спросил я.

— Господь всегда следит. Дьявол всегда следит. И повсюду португальцы с глазами как грецкий орех — тебе не спрятаться. Когда я была…

Я прошептал тихо:

— Рассказывай козлам свои сказки, ведьма!

Собрав еще щебня, я с новой силой стал швырять его в окна Диего.

— Его нет! — завопила она.

— Тогда где он? У меня мало времени!

Она подняла глаза к небу и перекрестилась.

— Людей с его этажа увели вчера, — прокудахтала она. — Мужчины с португальскими глазами.

— Можно заглянуть внутрь? — попросил я.

— А ты кто такой?

— Его племянник, — солгал я.

Она свесилась из окна и окинула взглядом улицу, приподняв верхнюю губу, как обиженный осел. Должно быть, сапожник смотрел на нее, потому что она погрозила ему кулаком и крикнула:

— Иди работай, старый ленивый болван!

Он замахал на нее рукой, словно на умалишенную, наклонился и состроил ей рожу, оттянув пальцем нижнее веко.

Она ответила на его проклятие крестным знамением, потом снова заорала на него. Вытащив из-за воротника ключ, она сбросила его в мои подставленные ладони.

— Не ешь его, — предупредила она. — Он у меня единственный.

Я думал, она насмехается надо мной, но она была убийственно серьезна.

— Даю слово, — уверил я ее.

Поднявшись на второй этаж, я дернул ручку двери Диего, но она была заперта. Соседняя дверь была снесена с петель. Странный запах, напоминающий протухшую воду, доносился оттуда. Прежде, чем выяснить, в чем дело, я вернул ключ соседке.

— Ты еврей? — спросила она. — Потому что они были евреи, знаешь ли.

— Я еврей, — сухо подтвердил я.

Она схватила меня за руку.

— Теперь спроси меня, еврейка ли я.

— Мне надо идти, — ответил я.

Ее ногти впились мне в кожу.

— Спроси меня! — потребовала она, брызгая слюной мне в лицо.

— Ты еврейка? — послушно повторил я.

Я не успел увернуться, и она влепила мне оплеуху сморщенной старческой лапкой.

— Португальские ублюдки, вы не смеете оскорблять наваррскую даму! — заверещала она. — Но я не собираюсь…

Она все еще орала что-то, когда я вернулся к квартире Диего. Я стучал и звал его, но в ответ слышал лишь тишину. Страх за него поднялся в моей душе внезапной волной, и я принялся кричать:

— Диего! Диего! Это я, Берекия!

Ни звука в ответ.

Я зашел в соседнюю квартиру.

Старый Леви Калифа, отставной фармацевт и ученый талмудист, жил здесь вместе с овдовевшим зятем и двумя внуками. Состояние его дома не внушило мне уверенности в безопасности Диего: балдахин со стоявшей в передней кровати был сорван. На восточной стене кто-то нарисовал кровью крест, а под ним тридцатисантиметровыми буквами значилось: «Vincado Pelo Cristo! Мстим за Христа».

С презрением к толпам безграмотных старых христиан, пятнающих пейзаж Португалии, я отметил, что слово vingado написано с ошибкой. Как могли они рассчитывать даже на мимолетный взгляд Бога в свою сторону, не умея ни правильно писать, ни понимать прочитанное?

— Господин Леви? — осторожно позвал я.

Тишина.

Возле дальней стены валялась разбитая дверь в остальную часть квартиры. Перешагнув через нее, я вошел в крошечную комнатку, квадратную, не больше трех пейсов в длину и ширину. Дубовый паркет и шерстяной пуфик были здесь единственными предметами обстановки. Однако никогда раньше я не входил в более наполненное помещение.

Я мгновенно понял, что переступил священный порог.

На выбеленных стенах черными письменами иврита был записан Исход. Полностью. Начиная с имен израильтян, вошедших в Египет за Иаковом и заканчивая побегом еврейских рабов через Красное море и разбитого Моисеем Шатра. Стихи начинались в верхней части восточной стены, прямой горизонтальной линией продолжались на южной, затем на западной и северной, формируя замкнутый круг. Я прикинул, что этих кругов было не меньше двух сотен. Письмена покрывали всю верхнюю часть комнаты подобно священной беседке.

Здесь было и начало Левита, но он обрывался запретом жертвовать Богу мед. Видимо, тогда сюда и ворвались христиане и пленили писца.

Не нужно было гадать, кто был этим писцом. Я знал наверняка, что это был старый Леви Калифа. Кто еще с такой набожностью стал бы в уединении записывать главную историю Пасхи?