— Хорошо бы посмотреть, — сказал кто-то в темноте, Славик не узнал — кто.

— Ничего интересного. Да и стоит ли рисковать — все-таки драка. — Не очень-то ему хотелось показывать землян с этой стороны.

— Ну ладно, — согласился Грипа. — Тогда до завтра.

— Спокойной ночи, — сказал Славик.

Стало еще темнее, и Славик по дороге домой два раза споткнулся и чуть не полетел носом в землю.

Ночью Славику приснился Митяй — в страшном боксерском шлеме, в боксерских черных перчатках. Он шел впереди группы михайловцев и время от времени начинал пританцовывать, будто разминаясь перед боем. А Славик стоял впереди группы егоровцев — без шлема и без перчаток. Митяй все ближе и ближе… Вот он прыгает перед Славиком. Егоровцы начинают скандировать:

— Как-ра-тэ! Ка-ра-тэ! — и прихлопывают в ладоши.

В руках горожанина оказывается какой-то прибор, похожий на отцовский фотоаппарат. Митяй на прибор не обращает внимания и принимается боксировать. Славик отступает, держа прибор перед собой.

И вдруг Митяй начинает уменьшаться! Уменьшается, уменьшается, перчатки и шлем становятся ему велики, он сбрасывает их… Теперь уже Славик возвышается над ним. Противник его кричит — а голос его становится все тоньше, пока не превращается в писк.

И вот Митяй, став крохотным, как пришелец, убегает к своим, и они, в ужасе от того, что увидели, уносятся прочь, вопя во всю глотку. Маленький Митяй-Митяйчик не может их догнать, спотыкается о кочки, запутывается в траве, падает…

Славик бросается к нему.

— Сделай что-нибудь, — пищит Митяй, — чтобы я вырос! Я больше не буду-у-у!

Славик снова направляет на Митяя прибор, но тут его дергают сзади за рукав. Он оборачивается…

— Слав, а Слав! — Кто-то трогал на нем одеяло и звал шепотом — Славик!

— А?

— Слышь, Слав, вставай, а?

Славик открыл глаза и увидел в окне Кубика. Было уже светло.

— Айда со мной.

— Куда? — спросил спросонья Славик. — А который час?

— Пора вставать, — назвал время художник. — Вылезай через окно. Только тише… — Художник подхватил сонного мальчика под мышки и поставил на землю.

— Бабушку не разбудили? А то подумает, что цыгане тебя украли. — Кубик снова сунулся в окно. — Храпит Андреевна. Ну, двинули.

Они пошли по огородной тропинке к лугу. Славик еле поспевал за художником, потому что ему еще надо было зевать.

Полкан не вылез из будки, а только приветственно постучал хвостом в ее стену.

Миновав мокрую от росы кукурузу, Кубик оглянулся, вздохнул и замедлил шаг.

— Дядя Витя, — смог наконец спросить Славик, — а что случилось?

Кубик остановился.

— Случилось, — сказал он торжественным голосом, — Прекрасное Раннее Утро. А случилось оно потому, что я наконец встал в пять часов. А когда глянул и увидел, что это хорошо, — решил разбудить тебя. Ты хоть раз в жизни видел Раннее Утро?

Славик, зевая, помотал головой.

— Тогда — смотри! — Кубик повел рукой слева направо, будто показывая большую картину. — Знакомься! Зри! Это и есть Раннее Летнее Утро твоей Земли. — Последние слова художник произнес так, словно эту картину написал он сам. Или так, словно, не будь его, художника Кубика, утро бы не наступило.

Славик посмотрел. На первый взгляд ничего особенного. Надо всем — над лугом, над речкой, над гороховым полем — навис тонкий слой тумана. Этот слой был похож на одеяло. Одеяло там и сям шевелилось, колыхалось — казалось, под ним кто-то, просыпаясь, потягивается, ерзает, поднимает его коленями.

Славик покосился на художника. Тот не отрывал глаз от картины.

— Слава, не пропусти! — призвал он. — Сейчас начнут просыпаться краски!

Одеяло расползалось на ватные клочья, а те на глазах таяли, исчезали. Это солнце, — мальчик уже чувствовал его тепло затылком и плечами, — убирало одеяло.

И вот обнажилась речка и блеснула по-змеиному синим холодком.

На другом берегу тускло-зеленый куст ивняка вдруг стал наливаться зеленью, словно молодея или будто кто сбрызнул его живой водой. И обрывистый глинистый берег в одно мгновение зарыжел, заоранжевел, потеплел.

А луг перед ними — три-четыре! — будто сдернули с него кисею — засверкал такой ослепительной россыпью разноцветных искр, что Славику захотелось зажмуриться. И почему-то стало весело.

— А? — услышал он голос художника, отчего-то тревожный. — Ну?

— Здорово! — ответил Славик. — Честное слово — здорово!

— Тогда, — удовлетворенно сказал Кубик, — прими это Утро в подарок и знай, что чудеса на Земле существуют и помимо пришельцев. Их нужно только поискать. А то — пришельцы, пришельцы…

Они шли по лугу по направлению к речке. Кубик все говорил. Голос у него был чуть виноватый, словно он не был до конца уверен, что его Утро стоило того, чтобы будить человека в пять часов.

— Понимаешь, — откровенничал художник, — почти все дневные чудеса открыты. А раннеутренние и ночные еще остались. Поэты, например, садятся писать стихи — отыскивать чудо-слова, чудо-строчки — чаще всего ночью. Некоторые ученые делают свои открытия глядя на звезды или во сне, как Менделеев. А я подумал, что бывают, вероятно, такие замечательные мысли, что могут приходить в голову только рано-рано. И такие краски, которых не увидишь в другое время. Хоть совсем не ложись спать!..

Славик подумал и задал осторожный вопрос:

— А сегодня вам какая-нибудь хорошая мысль пришла в голову?

— Конечно! — Кубик взмахнул руками. — А как же! Рассказать? Ну, слушай… Я подумал нынче, что большинство из нас живет неправильно…

— Почему?

— Мы, люди, общаемся только друг с другом и тем самым ограничиваем себя. Человек должен общаться со множеством других существ. С собаками, кошками, козами, деревьями, цветами, облаками. Ведь они живут рядом с нами! Мы должны почаще впускать их в нашу жизнь, замечать их настроения, слушать их рассказы. Вот даже мое крыльцо — оно, я сегодня заметил, скрипит совсем не так, как вчера.

— Так ведь дождь ночью прошел.

— Да, — согласился Кубик. — Пришел, прошелся по Егоровке и ушел, длинноногий, дальше. И, между прочим, сменил и мое настроение…

Они подошли к речке, сели на песок. Песок был еще холодный. Славик о чем-то думал. Он сыпал песок из ладони в ладонь и молчал. Молчал и художник, глядя на быструю воду реки.

Славик сыпал, сыпал песок и наконец спросил:

— Вы потому, наверно, никогда не скучаете, что всегда что-то придумываете?

— Я-то? Не скучаю, говоришь? Придумываю? Нет. Я, Славик, от грусть-тоски цветами да травами лечусь.

Славик удивился. Какие-то травы пила его бабушка — когда она их заваривала, в кухне сильно пахло полынью и мятой.

— Вы их завариваете? — на всякий случай спросил он.

— Никогда в жизни! — воскликнул Кубик. — Как можно! Если их заварить, они потеряют главное для меня — цвет. Я на них смотрю, Славик, на травы и на цветы, и вылечиваюсь от любой болезни. Смотрю на гвоздики и незабудки, на лютики и васильки, на череду и цикорий, который Нинка называет петровыми батогами. А сирень? А белый с золотом жасмин? А тот же мышиный горошек? А синий-синий синяк? А горицвет?

— А что от чего лечит?

— Что от чего лечит? — озадачился Кубик. — Надо подумать. Вернее, вспомнить. Ну… когда у меня болит голова, я должен посмотреть на гвоздики или, еще лучше, на ромашки. Не рвать цветы — это очень важно, — а только посмотреть. Голова скоро проходит. Если заболит живот — я должен отыскать васильки. Это верное средство. Сирень прочищает мозги. Горицвет снимает усталость…

— А незабудки?

— Ну, Славик, о незабудках ты и сам должен все знать. Они улучшают настроение, вызывают улыбку и прогоняют хандру.

— А-а… — Славик вспоминал, какие цветы он еще знает.

— Кувшинки? — подсказал Кубик и показал рукой на большой белый цветок в воде. — Эти лечат от всех болезней. Особенно от нервных. От нервных, кстати, помогает еще лягушечье кваканье. Но его нужно принимать не в таблетках, как некоторые, и даже не в уколах, а… в виде ква-квапель, а еще полезны ква-кванны. Давай искупаемся?