Меня ничуть не насторожило его неожиданное появление, но разве мог я предполагать, что он пришел именно ко мне. А когда он сказал, зачем, то я не мог поверить своим ушам. Комиссия приняла решение покончить счеты со Стефано Бонтате и выполнить это поручила мне. Когда человек слышит нечто, во что трудно поверить, то первое, что ему приходит в голову: наверно, это шутка. Но такими вещами не позволил бы себе шутить в свое время даже сам дон Кало́ Виццини, не то что эта облезлая овца Ланца.

Спустя столько лет я все еще не понимаю, как функционирует этот механизм. То немногое, что мне известно о Комиссиях, о «Куполах» и «Честной компании», я почерпнул из газет, и один господь бог знает, что тут правда, а что выдумки. Я, со своей стороны, в тех редких случаях, когда мои знакомые заводили разговор о таких серьезных вещах, старался сразу же его пресечь, а если это не удавалось, то затыкал уши, замыкал рот и думал о чем-нибудь постороннем. Таким образом, когда они, задрав голову, смотрели в небо, пытаясь разглядеть, чем там занимаются бог и святые, я глядел себе под ноги, чтоб не наступить в дерьмо.

Вечером мы с друзьями собирались вместе поужинать. Но разве тут полезет кусок в горло? Я пошел к морю, смотрел на воду и размышлял. Я был конченый человек. Если я откажусь подчиниться, то мне не сносить головы. Если скажу Стефано, то то же самое. Разве мог он что сделать, чтоб спасти меня, когда сам, просыпаясь утром, не знал, доживет ли до вечера? А если я сделаю эту работу, то потом за мной начнется охота с обеих сторон. Но мысль о том, чтобы ее не выполнить, мне даже не приходила в голову. Умереть так умереть, но пусть до последней минуты руки у меня останутся чистыми.

Но чего я не мог понять, так это причины. Время от времени приходилось слышать, что в наши ряды затесался какой-то мерзавец, и даже не один, а несколько, и вот поэтому-то наши дела идут плохо, поскольку кто-то из них близок к Стефано, может, даже его родственник. Разговор с Козентино подтвердил эти слухи. Но тогда почему приказ этот дали такому человеку, как я? Я ломал над этим голову всю ночь, но так и не нашел ответа. Наутро я встретил Миммо Терези, одного из тех, с кем должен был накануне ужинать.

— Что ты такой желтый, Джованнино? Плохо себя чувствуешь?

— Что-то с желудком. Промаялся всю ночь.

— Потому-то ты и не пришел вчера вечером? — спросил кто-то другой.

— Да.

— Мог бы предупредить. А то мы за тебя беспокоились.

Он был нрав. В такие времена, как те, если один из нас не являлся точно в назначенное время, то заставлял ожидавших друзей предполагать самое худшее. Потом у Терези, который меня уважал, невольно вырвалась фраза, которая открыла мне глаза.

— Тебе надо побыстрее прийти в форму. Такой надежный человек, как ты, может понадобиться каждую минуту…

Вот кто я был: надежный человек, человек, которому можно верить. И я горжусь этим. Таким я хотел быть и таким всегда был: человеком чести, человеком, который не предаст. Я мог подойти к Стефано, не вызвав у него подозрения. Я и сейчас считаю, что именно поэтому, а не по какой другой причине, и послали ко мне Ланцу: если я решу подчиниться приказу, мне легко будет приблизиться к намеченной жертве, а если не подчинюсь — они были уверены в моих чувствах по отношению к Семье и понимали, что придется меня ликвидировать.

У меня в распоряжении оставалось несколько дней, чтобы уладить свои дела и решить, следует ли посоветоваться с Козентино или же расхлебывать все самому, как, впрочем, я всегда и поступал. По счастью, в те дни Стефано был по горло занят и лишь немногие могли встречаться с ним с глазу на глаз. Говорили, что он устал и во всем разуверился.

Я слушал эти разговоры вполуха. Мозг у меня лихорадочно работал, я был в постоянном напряжении, внимательно следил за всем, что происходит вокруг. Я решил выждать. Каждая минута приносила что-то новое, и рано или поздно ветер должен был перемениться. Приказ гласил: быть наготове днем и ночью, а это означало, что готовятся большие дела.

— Наконец-то, с божьей помощью, пришел и наш черед, — сказал Миммо Терези. Эти его слова означали, что время разговоров кончилось, и никого это не могло обрадовать больше, чем меня, потому что если в те дни все остальные чувствовали себя неспокойно, то я чувствовал себя приговоренным к смерти. Я мог спастись только если разразится война и если победа в ней будет на нашей стороне. И пока что держал наготове Саро и Мариано. Как только Козентино сообщит нам какие-нибудь сведения насчет Риины, мы тотчас должны будем начать действовать.

Но вышло все по-другому.

Вечером 23 апреля я вместе со всеми остальными поехал за город, чтобы поздравить Стефано с сорокатрехлетием. Когда он ушел, я сразу же оставил всю нашу компанию, потому что мне хотелось повидаться с одним человеком по своему личному делу. Когда я освободился, было уже около полуночи, но сна не было ни в одном глазу. Совсем наоборот: я вновь чувствовал себя юношей. И решил нанести неожиданный визит одной женщине, с которой мы иногда встречались. Звали ее Тереза. Это была хорошая женщина, у нее был маленький ребенок. Муж ее работал официантом в Швейцарии и возвращался домой только летом, на Пасху и на Рождество. Он не хотел, чтобы она приезжала в Швейцарию, так как говорил, что трудно получить разрешение от властей. Я-то думаю, что там у него была другая хорошая женщина и тоже с маленьким ребенком и ему не хотелось, чтобы эти женщины и дети знакомились между собой.

Я приезжал к ней всегда ночью, потому что днем меня могли увидеть соседи и ребенок. Чтобы не шуметь, я не звонил, а открывал дверь своими ключами и входил. А утром уезжал около шести. Я родился в деревне, крестьянский сын, и вставать спозаранку мне не в тягость ни летом, ни зимой. Возвращаясь домой от Терезы, я вел машину потихоньку, не спеша. Если дело было летом, останавливался, чтобы купить «граниту» или бриошь по-палермски, то есть с мороженым внутри, а если зимой, — выпить кофе со сливками. В тот день я почувствовал запах теплого хлеба и купил булочку, чтобы без спеху позавтракать, как приеду домой.

Когда я открывал дверь, услышал, что надрывается телефон. Звонил кто-то из людей Федерико, не помню уж кто, но говорил он таким взволнованным голосом, что я его не сразу узнал.

— Его убили! Убили!.. — кричал он в трубку, непрерывно повторяя эти два слова. Я велел ему успокоиться, потому что ничего не понимал, но он даже не слушал, что я ему говорю. Наконец он сумел проговорить: Стефано мертв. Его застрелили вчера вечером, когда он возвращался с празднования своего дня рождения. Он остановил машину у светофора. Я знал, что он заказал себе бронированный автомобиль, кажется марки «Альфа Ромео». Ему эту машину должны были доставить через несколько дней. Но кто знает, выдержали бы и ее стекла очередь из «Калашникова».

Я вскочил. У меня не было времени даже подумать. Схватил только деньги, пистолет и ключи от своей «127». Булка так и осталась черстветь на столе на кухне.

На Страсбургской аллее в супермаркете я сделал покупки. Там были только домохозяйки да пенсионеры. Я набрал всевозможных консервов, стерилизованного молока, сухого печенья и сладостей, орехов, вина. Из свежих продуктов только то, что можно долго хранить в холодильнике. Потом купил электрическую бритву, радиоприемничек и кое-что из мелочей. Багажник машины был полностью забит. К десяти утра все было закончено, оставалось где-нибудь провести день, и это должно было быть надежное место. Надежные места — или среди толпы, или там, где никого нет. Но у меня в мыслях всегда было море, и я заметил, что никто не вглядывается в лица рыбаков или человека, сидящего на молу и глядящего на воду. Я поставил машину рядом с каким-то деревянным бараком, так, что ее почти не было видно с дороги, и провел день, сидя на утесе и глядя на стариков с удочками и ведрами.

Когда стемнело, все ушли, а я еще немного посидел. В голове у меня не было никаких мыслей. Для того чтобы подумать, у меня уже было достаточно времени раньше. Я вдыхал, закрыв глаза, запах моря — для меня это запах свободы. Впоследствии на это времени, наверно, у меня уже не будет, а если и будет, то совсем мало.